Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1)
— Спасибо, папаша. А я хочу учить детей. Была уже у отца Василия. Он согласен.
— А в какой школе? Ведь в нашем селе учительствует диакон.
— Отец Василий сказал мне, что диакон отказывается возиться с детьми. А я хочу учить их грамоте. Я узнала, что в нашем селе ни одна женщина не ходила в школу. И все они неграмотные.
— Да, да, — подтвердил Пархом Панькович. — У нас не принято было посылать девочек в школу. Если бы кто-нибудь и захотел отдать дочь в школу, его бы подняли на смех.
— А я хочу, чтобы девочки учились в школе.
— Доброе дело, Маша, ты задумала. Только ой как тяжело будет. Не все родители согласятся.
— Я постараюсь уговорить их. Буду ходить к ним, пока не добьюсь своего.
— Поступай как знаешь. Кто же тебя учительницей назначит?
— Духовная консистория в Полтаве назначает учителей в сельские церковноприходские школы. Придется туда поехать.
— Мы поможем тебе. Я или Никита отвезем в Полтаву. У меня там есть хороший знакомый, постоялый двор держит. Когда он едет в Екатеринослав, то у нас ночует. Его отец Абрам когда-то в Запорожанке корчму имел, вот мы с ним и подружились. А сын его теперь живет в Полтаве. Так что есть где остановиться на два-три дня. У меня лошадь и у Семена, спряжемся в одну телегу. На рассвете выедем, в Карловке переночуем, а в полдень и в Полтаву доберемся.
Маша поблагодарила свекра и задумалась. Неужели ей выпадет такое счастье делать доброе дело — нести свет знаний в село, в души детей, стать ближе к народу? Именно о сближении с народом говорили знакомые студенты, жившие в квартире их соседа…
Какое счастье, что она встретила Никиту! Увидела в нем умного и гордого человека. Он хотя и не учился в городе и не окончил гимназии, а во многом разбирается лучше, чем ленивые дворянские митрофанушки, которых родители силой заставляют учиться. А они всячески увиливают от занятий. Никита — хороший ученик! Быстро схватывает то, чему она его учит. И Маша вспомнила о своей тайной клятве, данной самой себе после того, как она прочитала о необычной судьбе Веры Павловны. Никита не знает об этой клятве, ведь она присягала перед собой, своей совестью в небольшой комнатушке на Садовой в Петербурге. И теперь может осуществиться ее замысел. Она постарается внести свою лепту в дело просвещения простого народа, принести пользу людям. Чтобы в будущем с гордостью ответить на вопрос своей совести: а что ты сделала для людей? Она будет учить детей и добиваться, чтобы учились девочки! Все они сейчас неграмотные. Не знают ни одной буквы! Это позор! Маша добьется своего, Маша победит! Дети мужиков — мальчики и девочки — будут грамотными, они будут учиться!
…Маша слушает, как весело говорит старик Гамай и как вставляют свои слова свекровь и Никита, а сама думает о нем, о муже, о своей новой жизни.
— А знаете, дети! — вдруг, подмигнув, произнес Пархом Панькович. — Новоиспеченный петербургский дворянчик уже притащился в Запорожанку.
Маша расхохоталась:
— Дворянчик! Как вы, папаша, метко его окрестили!
— А что, на этого свистуна богу молиться?
— Когда притащился? — спросила Маша.
— Вчера приехал. Будет наблюдать, как ему хоромы строят. Староста сказал сегодня в управе, что этот свистун хочет завтра с мужиками поговорить.
— Поговорить? О чем? — испуганно посмотрела на свекра Маша, почему-то подумав, не назовет ли он, не приведи господь, имя ее брата Аверьяна.
— Не знаю. Он ведь теперь большая цаца. А как же! Барин да еще и дворянин! Возможно, хочет покрасоваться. Староста предупредил, если завтра будет солнечный день, чтобы все пришли к управе.
— И вы пойдете?
— А как же. Пойдут мужики, и мне надо тащиться. Как говорят: в ряду сидишь — рядовую и пей. Громады нашей нельзя чураться.
— Ну если мы с Никитой пойдем? Можно?
— А почему же нет?
…Солнце будто подрядилось сиять весь день, с самого утра по-весеннему освещало землю яркими лучами. И все словно ожило от его ласкового тепла. Повыходили из хат старики и старухи, всю зиму гревшие свои старые кости на печи. Запорожане потянулись вереницей, как журавли, к управе. Шли, разговаривали, спрашивали друг у друга: что это новый барин задумал? Старейшие уселись на дубовых бревнах, лежавших возле управы и пожарного сарая. Женщины толпились позади, стояли молчаливыми группами, тихо перешептывались. Маша тоже пришла с Харитиной Максимовной. Не отличишь теперь бывшую петербургскую барышню от деревенских женщин: одета так, как все, — в кожушке, юбке и сапогах. И голова повязана таким же большим теплым платком, как и у других.
Но вот говор затих — все обернулись, так как послышалось позвякивание. К управе приближался фаэтон с тройкой вороных. За фаэтоном трусцой ехал всадник — приземистый управляющий. Он заранее соскочил с коня и подбежал к фаэтону, помог барину сойти на землю, с другой стороны фаэтона спрыгнул староста и тоже подлетел к барину, поддерживая его за руку.
«Вот это наш новый барин-костромак», — услыхала Маша шепот в толпе женщин.
Так вот он какой! Недаром Пархом Панькович называл его свистуном.
Он и в самом деле был каким-то неказистым, плюгавым. С фаэтона слез низкорослый, тщедушный мужчина и остановился.
Вблизи он казался худосочным перезревшим огурцом. Лицо в морщинах, как печеное яблоко, рыжая реденькая бородка и такие же рыжие торчащие усы. А маленькие глазки опухли, под ними мешочками отвисала помятая кожа. Зато одет богато — в дорогой шубе на меховой подкладке. На голове соболья пушистая шапка.
Поддерживаемый старостой и управляющим, поднялся на крыльцо, нашел глазами стул и бухнулся на него.
«Смотри какой задавака, — услыхала Маша женский шепот. — Точно нехристь какой, не сказал «здравствуйте».
Что-то приказал старосте, подобострастно склонившему перед ним голову. Кивнув головой, староста разгладил густую бороду.
— Мужики! Так что их дворянское благородие, господин Комиссаров, кхе, кхе, Костромской, желают говорить.
Барин, не поднимаясь со стула, откашлялся, окинул взглядом стоявших молча запорожан и вполголоса начал:
— Я с вами… Я с вами… еще не познакомился как следует… Но пусть никто не думает, что я буду нянчиться с вами. Я уже год как ваш помещик. Гм, гм… Не ваш помещик… Потому что государь наш батюшка семь лет назад всех сделал свободными… Свободными… Я дворянин… Понимаете? Как сказать вам… Я не такой, как вы, чумазые, черномордые… Гик… Гик… Я дворянин… Эй, ты! — махнул рукой управляющему. — Покажи им бомагу!.. А где Воронов?
Управляющий подскочил к нему:
— Господин Воронов не могли сюда приехать… Они у батюшки, отца Василия… А бомага — вот она! — начал рыться в кожаном портфеле. — Вот! — вытащил длинный лист бумаги.
— Читай!
Управляющий, заикаясь и запинаясь на каждом слове, читал царский документ. А чтобы мужики поняли, о чем идет речь, он повторял дважды каждое слово, протяжно выкрикивал, путая текст.
— Оному… Осипу… Иванову… Комиссарову присвоить… потомственное дворянство.
— О! Слышите? Сам царь-батюшка пишет. Он тоже дворянин и мне пожаловал дворянство… Читай дальше!
— Присвоить потомственное… дворянство… и впредь… именовать… впредь именовать Комиссаровым-Костромским.
— Впредь! Слышите? Впредь и всегда… Давай сюда!
Управляющий поспешно свернул жесткую бумагу, засунул в портфель и подал его хозяину.
— Где Воронов? — гаркнул «потомственный дворянин». И в то же мгновение, забыв, о ком спрашивает, громко проговорил: — Кажется, жарко! Весна! А ну-ка, сбрось с меня шубу!
Управляющий искоса глянул на него, начал дергать за рукава, и наконец шуба оказалась в его руках. И царский спаситель остался в разукрашенном мундире, расшитом золотом.
— Видите… Э-э-это дворянский мундир… У меня есть еще один… да не один… Много есть… Но тот один дорог мне… Вы знаете, что царь-батюшка сделал меня офицером… Так я корнет гусарского полка… Я гусар… Как полк называется? — глянул на управляющего.
— Павлоградский гусарский полк, ваше высокоблагородие! — гаркнул управляющий.
— А это! — Барин ткнул пальцем в свою хилую грудь, затянутую в мундир. — Это у меня награды… Да, награды! Ордена! Смотрите… Вот эта звезда немецкая… А эта… Откуда эта?
— Эта, ваше высокоблагородие, аглицкая.
— О! Еще есть французская… и…
— Еще датская, ваше высокоблагородие. Это от того короля, что доводится сватом нашему царю-батюшке. Сынок царя-батюшки женился на дочке того короля, на принцессе. И невестка привезла вам эту награду.
— Так… Давай шубу, а то что-то холодно.
Вот так состоялось знакомство запорожан с их новым односельчанином, царским любимцем. Он еще что-то бубнил о медалях, о пшенице, об овцах, а люди пожимали плечами, качали головами. Он напоминал о милости царя, который дал свободу крестьянам, и о том, чтобы крестьяне платили выкуп за землю, ходили на работу к нему, новому хозяину, пасли овец, чтобы настригли много шерсти для продажи, ведь ему деньги, деньги нужны, потому что он офицер-гусар, а гусары бравые вояки, им много нужно.
