Грегор Самаров - Адъютант императрицы
Она села на свое место.
Зораида еще раз пожала руку Николая и села на низенький табурет позади императрицы.
Занавес поднялся, и представление снова продолжалось.
XI
Представление «Тартюфа» окончилось. Во время последней сцены вошел генерал–фельдцейхмейстер князь Григорий Григорьевич Орлов. Вместо мундира на нем был довольно простой костюм из темного цветного шелка — его обычное одеяние, когда он появлялся в небольшом кружке императрицы, как бы желая тем подчеркнуть, что он здесь как дома и не находит нужным стеснять себя. Волосы Орлова, только слегка припудренные, были перехвачены простым бантом и свободными локонами ниспадали по плечам. На простом костюме сияла богато украшенная брильянтами звезда ордена Святого Андрея Первозванного, широкая голубая лента украшала его грудь, а на шее висел портрет императрицы в брильянтовой оправе.
Выражение мрачного неудовольствия и озабоченности исчезло, голову он держал выше, чем обыкновенно, торжествующая уверенность чувствовалась во всем, он казался таким веселым и счастливым, как будто не было ни одного неудовлетворенного им желания; только в серых глазам искрилась как бы сдержанная, лукавая, подстерегающая злоба.
Он вошел довольно шумно и остановился в глубине зала, прислонясь к стене; казалось, он был весь поглощен ходом представления и с живейшим вниманием следил за ним.
Его появление было замечено, шепотом передавалось из уст в уста известие, что вошел Григорий Григорьевич Орлов. Его отсутствие было уже отмечено, как начало проявления немилости, и многие почувствовали облегчение, что не будут принуждены делить свое внимание между двумя соперниками, так резко противопоставленными друг другу.
Однако все же явился тот, которого все боялись, который никогда не забывал нанесенной ему обиды и был непримирим и мстителен к своим противникам. Почти никто из присутствующих не следил более за представлением; всеобщее внимание было обращено на исполинские фигуры Орлова и Потемкина.
Потемкин, стоявший неподалеку от императрицы» у подоконника, также заметил появление Орлова, но едва скользнул по нему беглым взглядом; спокойно, неподвижно, заложив руки за спину и повернув голову к сцене, казался поглощенным представлением так же, как и его соперник. Все же остальные, за исключением государыни и непосредственно окружавших ее, не смотрели на сцену, а напряженно, затаив дыхание, следили за новым, чрезвычайно интересно разыгрывавшимся представлением.
Когда наконец занавес опустился, императрица встала и повернулась к обществу.
Как по мановению магического жезла замерли аплодисменты, все кругом смолкло.
Екатерина вздрогнула и побледнела, когда увидела Орлова, но ласковая, спокойная улыбка ни на минуту не сошла с ее лица.
Орлов направился прямо к государыне, проходя через ряды почтительно расступавшегося перед ним общества, а Потемкин поспешно занял место непосредственно позади Екатерины Алексеевны, на что ему давало право его положение адъютанта.
— Вы поздно пришли, князь Григорий Григорьевич, — сказала императрица, протягивая Орлову руку для поцелуя, — вы упустили интересное представление, мои актеры превзошли самих себя.
— Очень сожалею, ваше императорское величество, — ответил Орлов своим низким голосом, слишком резким в глубокой тишине, — но я был занят службой вашего императорского величества; а тот, кто несет на своих плечах ответственность за спокойствие государства и трона, не имеет ни столько времени, ни столько склонности к развлечениям, как те, которых осеняют лучи милостивого внимания вашего императорского величества.
Кругом стало еще тише; все затаили дыхание из боязни проронить хотя одно слово; все чувствовали, что собирается гроза, которая готова разразиться и сокрушить попутно каждого неосторожного. Никто не сомневался, что это замечание могло относиться только к Потемкину, но выражение лица Орлова сохраняло при этом полное спокойствие и приветливость.
На устах Потемкина также застыла спокойная улыбка; заносчивый, отважный солдат превратился вдруг в спокойного, непроницаемого придворного.
— Мое милостивое внимание, — совершенно спокойно возразила Екатерина Алексеевна, — всегда принадлежит тем, кто служит мне и моему государству, а поэтому прежде всего вам, князь Орлов, так как вы были всегда полезным орудием для исполнения моих царских обязанностей. И я рада, что исполнение ваших служебных обязанностей дало вам возможность хотя на короткое время принять участие в нашем собрании.
Орлов покраснел от этих слов, сказанных спокойным, естественным тоном и вместе с тем напомнивших ему, что его место у подножия трона императрицы. Гневно блеснули его глаза, но он сделал низкий поклон и произнес несколько слов благодарности; он хотел показать, что в ответе императрицы не видит ничего более, как признание своих заслуг.
— Я рада также, — продолжала Екатерина Алексеевна, — что для Григория Александровича Потемкина, после тяжелого и плодотворного труда, настало время отдохновения на службе у меня; это даст ему возможность освежиться и собрать силы для того, чтобы в будущем оказать государству еще больше услуг.
— Я замечаю не без удовольствия, — сказал Орлов, — что заслуги генерала достойно вознаграждены милостью ее императорского величества орденом Святого Александра Невского. Позволю себе поздравить его превосходительство со столь высоким отличием, вполне достойным его заслуг.
Он с улыбкой поклонился Потемкину; тон его слов был вполне вежлив, любезен; только в уголках губ дрожала легкая насмешка, и, как бы случайно, он стал перебирать рукою голубую ленту андреевского ордена на своей груди.
Потемкин, казалось, не заметил этого, он ответил Орлову с еще более низким поклоном:
— Это первое отличие за мою службу придаст мне усердия сделаться еще более достойным милостей нашей государыни императрицы.
— Я уверена, — заметила Екатерина Алексеевна, смерив Орлова строгим взглядом, — что вскоре я буду иметь случай дать вам новые доказательства моей признательности; однако теперь, — прибавила она, переходя к веселому, легкому тону, — я обязана выразить признательность моим великолепным артистам; искусство нуждается прежде всего в поощрении, если желательно сохранить бодрость духа и радостное воодушевление!
По данному ею знаку занавес открылся еще раз, все актеры в костюмах своих ролей полукругом встали на сцене.
Екатерина поднялась к ним по ступенькам, устроенным посредине; гофмаршал шел впереди нее, за нею следовали Орлов и Потемкин.
Великий князь углубился в беседу с принцессой Вильгельминой; граф Панин разговаривал с ландграфиней и ее двумя дочерьми, остальное общество образовало отдельные группы и беседовало шепотом. Разговаривали оживленно, но не затрагивали других тем, кроме увиденной пьесы или каких‑нибудь пустяков, ни единым словом не касались того, что всех интересовало больше всего: никто не произнес имени Орлова или Потемкина, никто не решился коснуться молниеносной тучи, разрушительные искры которой могли разметаться как в одну, так и в другую стороны.
Зораида легко проскользнула между стоящими и подошла к Николаю.
— Уведи меня, мне страшно здесь.
Николай подал ей руку и повел через небольшую галерею, мимо караула, в покои государыни.
У дверей комнаты, отведенной для пленной дочери великого визиря, убранной с княжеской роскошью и находившейся вблизи покоев самой императрицы, Николай на минуту задержал девушку.
— Зораида, — попросил он еще раз, — подними свое покрывало, дай мне еще раз посмотреть на тебя, чтобы унести твой образ с собою в сновиденье!
Зораида на одно мгновение заколебалась и боязливо оглянулась вокруг; стража стояла в отдалении, поблизости не было никого. Зораида быстро подняла покрывало; легкий поцелуй скользнул по губам Николая, а затем девушка исчезла.
Паж поспешил через галерею в театральный зал, он витал в золотых облаках юной любви, его губы улыбались и тихо шептали имя, которое он носил в своем сердце, его ноги едва касались земли, он уносился ввысь в упоительных мечтах, которые бывают в жизни каждого человека и все же крайне редко осуществляются в житейской борьбе и разочарованиях.
Государыня подходила поочередно к каждому актеру, для каждого у нее находилось любезное, ласковое слово, и таким любезным вниманием все были обрадованы едва ли не больше, чем вещественными доказательствами ее одобрения, так щедро расточаемыми императрицею при каждом удобном случае.
Больше всего государыня хвалила Аделину Леметр, отметив ее тонкое понимание роли, ее четкую декламацию и миловидность.