Грегор Самаров - Адъютант императрицы
Больше всего государыня хвалила Аделину Леметр, отметив ее тонкое понимание роли, ее четкую декламацию и миловидность.
— Я надеюсь, дитя мое, — сказала она с сердечной ласковостью, — вы не сожалеете, что покинули свою прекрасную Францию и последовали моему приглашению на холодный север. Все, что я могу сделать для того, чтобы вы чувствовали себя здесь хорошо, я всегда сделаю, и если у вас есть какое‑нибудь желание, то мне доставит удовольствие исполнить его.
Мадам Леметр, стоявшая рядом со своей дочерью, вся просияла и сделала низкий реверанс. Аделину, казалось, осенила внезапная мысль; вся покраснев и подняв свой выразительный взор на государыню, она пролепетала:
— У меня есть одно желание, и вы, ваше императорское величество, единственный человек в мире, который мог бы исполнить это желание.
— Говорите, дитя мое! — сказала Екатерина, несколько удивленная необычайным волнением девушки. — Говорите, и, что в моей власти, я сделаю.
— В таком случае, ваше императорское величество, — воскликнула Аделина, просительно подняв руки, — я позволю себе признаться перед вами, что люблю…
— Это вполне понятно! — улыбаясь, заметила Екатерина Алексеевна. — И я убеждена, что вы пользуетесь взаимностью.
— Да, ваше императорское величество! — продолжала Аделина. — Он любит меня, но тем не менее моя любовь несчастна, ах как несчастна!
— Почему же? — спросила государыня с сострадательным участием, так как глаза Аделины наполнились слезами и прекрасное лицо исказилось страданьем.
— Он беден, ваше императорское величество, и потому, что он беден, меня принуждают выйти замуж за ненавистного мне человека, заслуги которого заключаются только в том, что он богат.
— Значит, трагедия в действительной жизни! — сказала Екатерина Алексеевна. — Однако вы все же имели силы так прекрасно играть на сцене комедию? Это заслуживает моего заступничества. Говорите дальше, говорите вполне откровенно!
— О, он беден, ваше императорское величество! — воскликнула Аделина. — И все же он мог бы быть богат, и мы могли бы быть счастливы, если бы к нам были справедливы.
— Справедливы? — переспросила императрица, сурово сдвинув брови. — Справедливость должна быть для всех в моем государстве! Кто искал ее безуспешно?
— Подпоручик Смоленского полка Василий Мирович, — ответила Аделина. — У него отняли имущество его предков, и, если бы ему возвратили…
— Это тот дерзкий офицер, ваше императорское величество который осмелился сегодня во время смотра обеспокоить вас своей навязчивой просьбой я которому вы, ваше императорское величество, милостиво изволили простить этот проступок против военной дисциплины, — вмешался Орлов, поспешно подойдя к разговаривавшим. — Мирович — потомок того бунтовщика, который при Мазепе перешел на сторону шведов и поднял оружие против Петра Великого.
— В таком случае, дитя мое, — строго сказала Екатерина Алексеевна, — ему нечего ожидать от правосудия; он несет на себе последствия тяжелой вины своего предка.
— Но он не причастен к этой вине, ваше императорское величество! — воскликнула Аделина, которой сознание того, что от этой решающей минуты зависят ее будущность и счастье, придало отчаянную отвагу. — Он не повинен в этом преступлении своего деда; он верный, преданный слуга вашего императорского величества, готовый в каждый момент отдать жизнь за свою великую государыню!
— В таком случае, — ласково заметила Екатерина Алексеевна, — вы употребили неверное выражение, дитя мое, государыня обязана быть справедливой в отношении всех, и тот, за кого вы просите, не лишен также моей справедливости. Но Бог дал государыне также власть миловать, и так как я не могу исполнить вашу просьбу о справедливости, то хочу думать, что вы просите о милости, и постараюсь, если возможно, использовать это прекраснейшее из всех прав, присвоенных властителям. Рассмотрите дело подпоручика Мировича, князь Григорий Григорьевич, — прибавила она, обращаясь к Орлову, — а затем доложите мне обо всем, относящемся к этому. Не плачьте, дитя мое, — обратилась она затем к Аделине, — я верьте, что для меня большее счастье быть милостивой к просящим и раскаявшимся, чем быть справедливой к виновным.
— О, ваше императорское величество, — воскликнула Аделина вне себя, — вы так добры и милосердны, как Сам Бог!.. Благословение небесное наверное вознаградит вас за ваше великодушие!
Она упала на колени и горячо поцеловала руку государыни.
Екатерина ласково провела рукою по ее голове, милостиво поклонилась и проследовала дальше.
Орлов последовал за нею с мрачным взором, ее приказание он выслушал в ледяном молчании, но Аделина не заметила грозного выражения его лица, в ее сердце звучали лишь слова надежды и милости. Только острый взгляд Потемкина подметил мрачное, недовольное выражение Орлова, когда тот оглянулся на молодую девушку, как бы желая как можно лучше запомнить ее лицо.
Государыня обошла всех артистов, затем отпустила их и приказала подавать ужин.
За нею и ее семьей последовало все остальное общество.
Столовая сообщалась с зимним садом раздвижной стеной, и теперь открывался восхитительный вид на фантастически освещенный пальмовый грот. Повсюду стояли небольшие столики, на пять–шесть человек, с самыми редкими деликатесами всех стран и времен года.
Императрица села за маленький столик одна, посредине комнаты, направо от нее, за круглым столом, сидели великий князь со своей невестой, принцессой Вильгельминой, ландграфиня и обе младшие принцессы, граф Панин и молодой граф Разумовский угощали эту августейшую семью. По левую сторону от государыни стоял такой же стол, за которым сидели Дидро, Григорий Григорьевич Орлов, Потемкин и несколько наиболее знатных дам, прочее общество распределилось за другими столиками, поставленными так, что государыня могла всех видеть и никто не сидел спиною к ней.
Когда императрица села к столу, из столовой и прилегающих комнат исчезли все лакеи, а караул отодвинулся к последним входным дверям Эрмитажа, из глубины зимнего сада послышалась музыка, как бы отдаленная, ласкающая, оживляющая, но не нарушающая общего разговора. На столике перед императрицей стояли только серебряная тарелка с несколькими кусочками белого хлеба, маленький графин золотистого хереса, несколько больший графин с водою и бокал из шлифованного горного хрусталя.
Екатерина наполнила бокал водою, прибавила туда несколько капель вина и чуть–чуть отпила, заедая ломтиком хлеба, в этом состоял весь ее ужин, между тем как для других были в изобилии сервированы различные заманчивые яства. Императрица обращалась то к одному, то к другому из гостей, не забывая даже самых отдаленных столиков, для всех у нее находились подходящее замечание или вопрос. Каждое ее слово действовало как искра, зажигающая и оживляющая; завязывался общий разговор, настолько непринужденный и оживленный, насколько то возможно в обществе, центром которого является неограниченная властительница, распоряжающаяся судьбою, имуществом и даже жизнью всех остальных.
Через некоторое время послышался звон колокольчика, по этому знаку все столы бесшумно исчезли в люки, к величайшему удивлению тех, кто имел честь лишь впервые присутствовать на небольших ужинах у государыни. Через несколько минут люки снова открылись и снова поднялись столики, одинаково сервированные богатейшим выбором новых чудес кулинарного искусства и новыми винами и фруктами всех стран: Германии, Франции, Испании, Италии, Греции и Малой Азии. Три раза менялись столы таким способом. Щеки ужинавших разгорались все ярче, глаза сверкали, речь лилась все непринужденнее и остроумнее, поддерживаемая императрицей, а между тем сама она ясным спокойным взором окидывала всех присутствовавших и только время от времени подносила к губам хрустальный бокал с едва заметно окрашенной водой.
Непринужденнее и веселее всего велась беседа вблизи императрицы, где Дидро пускал в ход все свое остроумие и сарказмы. Орлов и Потемкин одинаково принимали живейшее участие в разговоре. Орлов иногда в своем высокомерии высказывал странные парадоксы Дидро, но последний отражал их резко и остроумно к великой радости тайных врагов и завистников заносчивого фаворита. Потемкин, наоборот, льстил философу так тонко, что тот только похлопывал генерала по плечу и уверял его, что, будучи в Париже, он с полным достоинством занял бы место на небольших обедах у барона Гольбаха [17].
Молодой паж, Николай Сергеевич, стоял за стулом государыни и мало участвовал в разговорах; он прислушивался к звукам музыки, доносившейся из‑за пальмовых деревьев, и в мечтах уносился далеко, рисуя себе милый дорогой образ.
Императрица встала из‑за стола; в тот же момент провалились все столики, отверстия в паркете закрылись, столовая, как по волшебству, мгновенно превратилась в обыкновенную приемную.
