Грегор Самаров - Адъютант императрицы
— Это произошло оттого, что у нас нет более Людовика Четырнадцатого, — ответил Дидро, пожимая плечами, — и нет также Екатерины, которая могла бы заменить его.
— «Заменить», говорите вы? — воскликнул подошедший Потемкин. — Но мы можем заменить только то, что в состоянии сравниться с нами; как ни блестяще было царствование Людовика Четырнадцатого, окруженного лучшими умами своего народа, но Екатерина стоит выше: она соединяет вокруг своего престола умы всех стран, заимствуя от них все лучшее, чтобы передать в облагороженном виде счастливым подданным. Это больше, чем мог совершить Людовик Четырнадцатый. И потому Россия, будущности которой положено прочное основание, со временем достигнет большего величия, нежели Франция; здесь гении Запада, Востока, Севера и Юга сольются во единую стройную гармонию.
Дидро ничего не возразил на это; он вспомнил о своем разговоре с императрицей, и его слова, сказанные ей, нашли себе почти точное подтверждение в воодушевленных речах Потемкина. Тем не менее его национальное чувство страдало при сравнении, которое русский вельможа делал не в пользу его родной Франции.
— Вы мне льстите, Григорий Александрович! — весело промолвила Екатерина Алексеевна. — Но меня утешает сознание, что я всеми силами постараюсь оправдать на деле ваше лестное мнение, и, быть может, это удастся мне. Ведь и в настоящую минуту, — прибавила она, с улыбкою указывая на Дидро и Потемкина, — я вижу перед собою сочетание критической философии старой Европы и пылкой фантазии Востока, и в этом направлении должен развиваться дух моего народа. Восточная поэзия, — поводя кругом взорами, задумчиво продолжала она, — напоминала мне милое дитя Востока, юную душу которого мне страстно хочется озарить лучом европейского просвещения, а между тем это робкое создание все еще таится от яркого света. Где Зораида? Ей следовало бы быть здесь, но она по своей застенчивости опять исчезла. Граф Румянцев прислал мне любимую дочь великого визиря, которую он взял в плен при штурме турецкого лагеря. Это прелестная девочка, нежная и свежая, как роза Шираза; в ее глазах светится сказочная греза поэтического Востока; я полюбила ее, как родную дочь. Визирь предлагал за нее крупный выкуп, но мне не хочется расставаться е ней; меня соблазняет мысль следить за развитием этой нежной почки, которая под влиянием света разума свободно достигнет полного и пышного расцвета. — Произнося это, государыня знаком подозвала к себе пажа и приказала ему: — Николай Сергеевич, поди отыщи Зораиду; она, вероятно, скрылась где‑нибудь в моих покоях, чтобы избежать общества, которого она боится; отыщи ее и тотчас же приведи сюда; я желаю, чтобы она всюду появлялась вместе со мною.
Паж, лицо которого покрылось яркой краской, отвесил поклон и поспешно удалился.
Гофмаршал возвестил, что все готово к началу второго акта. Императрица заняла свое место, и представление продолжалось.
В то время как общество, внимая словам Мольера, продолжало, по примеру Дидро, осыпать похвалами актеров, паж направился к боковым покоям, которые были теперь совершенно пусты.
Молодому человеку, которому на вид было не более семнадцати лет, чрезвычайно шел надетый на него костюм, состоящий из короткого красного шелкового камзола, шитого золотом и отороченного мехом; изящные сапоги из мягкой желтой кожи довершали наряд. Его стройная фигура обладала гибкостью, свойственной ранней юности; благородное бледное лицо, обрамленное длинными светло–русыми кудрями, еще не утратило детской чистоты линий, но в больших темно–голубых глазах светилась уже не детская отвага, а легкий пушок над верхнею губой придавал его мягким женским чертам отпечаток мужественной силы.
Паж медленно шел по залам, приложив руку к беспокойно бившемуся сердцу, но, по–видимому, никого не искал, как то приказала императрица, а уверенным шагом дошел до дверей зимнего сада, освещенного матовыми лампами и погруженного в фантастический полумрак. На пороге он остановился, как бы не решаясь продолжать путь, его грудь дышала беспокойно, а щеки еще более покраснели. Затем он быстрыми шагами поспешил по усыпанной серебристым гравием дорожке этого удивительного сада.
Дорожка извивалась в тени изящных куртин деревьев и цветов. Паж выбрал кратчайший путь и ускорил шаги; он неожиданно остановился с полуподавленным восторженным восклицанием.
Действительно, картина, представившаяся его взорам, была способна возбудить удивление и восхищение даже у человека, привыкшего к фантастической роскоши двора Северной Семирамиды. Из сверкающей, искусственно сложенной скалы выбивался серебристо–светлый ручей, изливавшийся в круглый бассейн каррарского мрамора и тихо плескавшийся на его дне едва заметными волнами. Вокруг бассейна расположились полукругом густые кусты роз, покрытые теми роскошными цветами, аромат которых в садах Востока вдохновляет соловья для его томной и страстной любовной мелодии. Над этой душистой оградой склонялись стройные стволы и роскошные листья веерных пальм. Вся эта группа была освещена бледно–голубыми фонарями, почти создававшими иллюзию озаренного вечерним светом неба.
Возле струящегося источника, рядом с бассейном, стояла дерновая круглая скамья, обросшая нежным мхом, на ней, грациозно изогнувшись, сидела молодая девушка, вполне соответствовавшая этой сказочной обстановке. На ней была надета доходящая до колен белая шелковая юбка, затканная золотом и перехваченная в талии золотым поясом, широкие шаровары из той же материи ниспадали до щиколоток изящных ножек, обутых в темно–голубые бархатные туфли. Такой же голубой кафтан покрывал плечи девушки; широкие разрезы рукавов позволяли видеть стройные, словно алебастровые руки; черные как смоль волосы, прикрытые голубою шапочкой, ниспадали роскошными косами на ее плечи. Кафтан был так густо заткан дорогим шитьем, что едва можно было различить его цвет; драгоценные камни чудной красоты украшали пояс, браслеты, башмаки и головной убор девушки, так что весь ее вид напоминал одну из тех сказочных фей, могущественная сила которых повелевает стихиями и извлекает из недр земных неисчерпаемые сокровища.
Лицо молодой девушки, сидевшей у фонтана, еще больше поражало чарующей красотой.
Императрица была права, заметив, что глаза пленной дочери турецкого визиря отражали целый мир сказочной поэзии Востока; действительно, эти миндалевидные черные глаза, глубокие и блестящие, казалось, говорили о сокровенных тайнах, недоступных никакому человеческому языку и находящих отклик лишь в пении персидского соловья, мелодия которого проникает в самую глубину души. В этом чудном, нежном лице сочеталась детская невинность с вполне законченною манящею прелестью женщины, чистота ангелов, окружающих Мадонну Рафаэля, с горячей страстностью гурий, населяющих рай Магомета и заставляющих правоверного в блаженном упоении забывать о всех земных страданиях.
Молодая девушка сидела на скамье, прислонившись головою к стройному стволу пальмы; она тонкими пальчиками ощипывала нежные и душистые лепестки сорванной розы и бросала их в прозрачные волны.
Несмотря на глубокую задумчивость, она услыхала тихий зов пажа. Она испуганно вздрогнула и, схватив со скамьи густую кружевную вуаль, хотела закрыть лицо; но паж уже был возле нее и удержал ее руку с поднятым покрывалом.
— Это я, мадемуазель Зораида, это я, — сказал он по–французски просящим тоном. — Оставьте свое покрывало, не скрывайте своих глаз, этих чудных глаз, взгляд которых как солнечный свет, как солнечное тепло!
Девушка слегка покраснела, но покрывала не опустила и ответила ему также по–французски, с легким чужестранным акцентом, придававшим ее мелодичному голосу своеобразную прелесть:
— Пред вами мне нет необходимости скрывать лицо, так вы уже видели меня у нашей великой султанши, Екатерины, когда вы, по ее приказанию, обучали меня французскому языку. Но все же это очень нехорошо и большой грех; мой отец очень рассердился бы, если бы знал, что чужой человек видел лицо его дочери, так как женщина не должна показывать свое лицо чужому мужчине.
— Чужой? — спросил Николай, садясь рядом с Зораидой на дерновую скамью и взяв ее за руку, в которой она держала розу, уже наполовину осыпавшуюся. — Разве я для вас чужой, мадемуазель Зораида? Разве государыня не назвала меня вашим братом, а вас моей сестрой?
— Да, она это сделала, — промолвила Зораида, — и я люблю великую султаншу, хотя она и ведет войну против великого падишаха, повелителя моего отца, и хотя я понять не могу, как она, женщина, властвует над мужчинами. Я попала к ней в плен, я была ее рабыней, а она приняла меня с материнской заботой и добротой. Своей матери я никогда не знала; она умерла, когда я еще была малым ребенком. Я люблю великую султаншу, как любила бы свою мать, и я повиновалась ей, когда она мне приказала считать вас своим братом. Но ведь это не так, — сказала она, печально покачав головой, — вы мне не брат, и если бы даже было так, то и тогда едва ли я могла бы показать вам свое лицо там, на моей родине; видеть лицо женщины имеют право только два человека: ее отец и ее супруг.
