Вадим Полуян - Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)
- Я верю тебе. Ты хотел сотворить добро. За добро злую плату берут.
Он подал знак, и лучники окружили Рода.
Сборище пошло к Азгут-городку, прихватив всю добычу, кроме отпущенного яшника и взятого им коня.
- Я того гнедка для себя приглядывал, - злился Сенка Возгря.
В крепости Рода подвели к подклету атаманской избы и заперли в холодной повалуше с волоковым окном. Переминаясь с ноги на ногу, чтоб не иззябнуть, он видел, как два охраныша, расчертив мечом снег на клетки, играют в «херики» и «оники».
- Поставь «херик» слева вверху, - подсказывал из окна Род. - Теперь справа внизу… Теперь справа вверху… Выиграл!
Тот, что расставлял «оники», закрыл окно наружной задвижкой.
Повечер за Родом пришли и препроводили наверх, где он пировал в свой первый день жизни с бродниками. На сей раз столы стояли не буквой твёрдо, а покоем безо всяких питий и брашн. Малая дружина сидела, положив локти на столешницы. Кто не поместился за столами, сели на лавках у стен. Пасмурно было в хоромине, светцы нещадно коптили.
Невзор расположился, как на пиру: по одну сторону - Ольда-варяжка, по другую - Жядько с Клочком и Оска Шилпуй.
- Братья, - истиха начал атаман, - О чём нам тут растабарывать? Найден давеча признался, что узнал в Бараксаковом попутчике знакомца и потому самолично решил его судьбу. О себе не помыслил. Зато мы о нём помыслим. Как скажете?
Собрание тяжело дышало. За полгода бродники вряд ли привыкли к Роду. Не слишком Найден был общителен. Малая дружина запомнила, как голоус отчаянно которился[169] с лжеволхвом, и не спешила выносить приговор. Ждали, что на сей раз этот из молодых да ранний видок сотворит чудо в свою защиту. А он молчал.
- Он лишил нас большой поживы, - напомнил Оска Шилпуй.
Собрание продолжало сопеть.
- Узлы на яшнике не развязаны, а порваны сами путы. Я глядел, - подал голос Могута. - Их мог порвать лишь Найден. Купцу такое не по силам. Пенька ничуть не гнилая.
На Могуте лучами сошлись удивлённые взгляды. Вот оно, начинается любопытное! Лучи внимания сместились в сторону Рода, одиноко стоявшего посреди избы.
- Верно ли? Верно ли? - раздались вопросы.
- Да, я разорвал вервие[170], - спокойно заявил осуждаемый. - Узлы были для меня неведомы. Не имел времени развязывать.
- Мои узлы никому не ведомы, - возгордился Плешок.
Невзору явно не нравилось, что суд сбивается на какие-то мелочи - узлы, верёвки… Проклятый голоус опять силу показал! Не смягчились бы булыжные сердца судей!
- Так что скажете? - прекратил излишнюю мешкотню атаман.
- Васька Гунтяй, что привёз Перхурия Душильчевича с незавязанными глазами, вместе с ним был отправлен к ядрёной матице, - напомнил Жядько.
Сызнова воцарилась тишина. Все понимали, что Найден за содеянное повинен смерти, да никому не хотелось произнести это вслух. Невзор отлично распознавал настроение своих подданных: пока роковое слово не сказано, каждый взвешивает его собственной головой, а стоит хотя бы нескольким дружно произнести это слово - и общее тугоумье обернётся безумьем, головы отключатся, глотки заорут по подсказке. Первыми несколькими могли бы стать приближённые атамана. А надо видимость братства соблюсти.
Он обратился к Могуте:
- Ты что надумал? - Тот отвернулся. Вопрос переметнулся к Бессону: - Ты? - Плешок промолчал. Тогда атаман нацелился в Фёдора Дурного: - А ты?
- Дай ещё чуть подумать, - склонил голову бородач.
- Да чего думать! - сыкнулся из-за стола ухарь - шапка набекрень. Род и имени-то его не помнил или не знал. - Чего головы морочить? Любой из нас яшника отпусти - тут ему и славу запоют. А чем Найден не таков, как мы? Или не дорос, не подошёл срок? Нет, мёртвых на погост, хоть в великий пост!
После такой для бродника многословной речи и Оска Шилпуй, и Жядько с Клочком друг за дружкой поднялись:
- Смерть ему!
Ольда-варяжка хотела опрокинуть на судей холодный ушат воды, да только подлила масла в огонь.
- Изверги лесны-я! - завопила она, как никто не ожидал. - Вы все его одного не сто-и-те-е! Станете его казнить, меня рядом казните-е!
Пыталась выразить нечто сильное. Не получилось. Атаман довершил её неудачу:
- Может, тебя и в постель с ним рядом положить?
Кое-кто рассмеялся, и приговоры уже легче посыпались из расслабившихся уст:
- Смерти! Смерти!
- Плачь-ка ты о себе больше, а о нём и без твоих возгрей…
И атаман, ко всеобщему удовольствию, сделал знак, чтобы её увели. Судьба молчавшего, как бы безучастного голоуса, кажется, была решена.
- Сам-то что мыслишь? - по-отечески обратился к нему Невзор.
- По данному слову супротив воли я оставался с вами, - спокойно отвечал Род. - Стало быть, в смерти моя избава, не в твоей милости, атаман. Потому жду смерти.
- Всем рано или поздно умереть, - лицемерно вздохнул Жядько. - И тебе, и мне, и даже самому атаману.
Вновь ясно увидел Род кровавые мечи, пронзающие Невзора. Ещё яснее, нежели в первый день, на пиру.
- Скоро, скоро! И тебе, и ему… - невольно вымолвил он.
- Что мне и ему? - завопил Невзор, буравя глазками то Жядька, то приговорённого.
Бродники заворожённо взирали на голоуса-ведальца. Многим от его сверкающих очей стало не по себе.
- Хватит! - стукнул кулаком по столу Невзор, - Решено!
Тут встрял с сущей малостью Фёдор Дурной:
- Предлагаю казнить не в крепости, не на площади. Лучше от нас подальше, - И для пущего убеждения прибавил: - Бараксака в лесу казнили.
Сравнение с Бараксаком не пришлось Роду по душе. Однако понравилось атаману и кое-кому из бродников. Под гул одобрения Невзор все же воткнул иглу в одно место непрошеному поправщику:
- Я не поперёк. Да у нас ведь как? Кто предлагает, тот и исполняет. Вот и казнит приговорённого где подальше… Кто? Ты, Федюняй, ты! - ткнул он пальцем в Дурного. И весомо добавил: - Не мешкая!
Лучники окружили Рода. Шилпуй спросил:
- Куда его пока? В подклет? В повалушу?
Невзор заорал:
- В пору-уб!
Повели с факелами в дальний угол крепости к одинокому срубу. Открыли, поковыряв мечами, заледенелую дверь. Вздули огонь внутри. Затопили печь. Покормили холодной тюрей. Принесли лестницу и, подняв крышку подпола, спустили её во тьму.
- Полезай!
Когда ноги коснулись земли, лестница уплыла в светлый лаз. Крышка захлопнулась. Рода объяла полная чернота.
Успел разглядеть: стены подпола - тоже сруб, изрядно подгнивший, пропускающий землю сквозь щели. Нащупал угол, присел на землю, задохнулся от застарелого запаха кала и мочи. Брезгливость не подняла усталого. По телу пробежал ток от чужого прикосновения. Крысы! Сперва на ногах, потом на плече… Род встряхнулся, вскочил. Зверьки с писком разбежались. Их было много. Он запохаживал, натыкаясь на стены узилища.
Когда его казнят? Нынешней ночью? Поутру? Какой смертью? Как Якушу с Валаамом Веоровым? Как Бараксака? «Умрёт страшной, позорной смертью», - показал волхвам жертвенными костями Сварог. Ужель сбывается его воля? Узник остановился. Палач-то - Фёдор! От его руки легче умереть. Каково-то его руке! Непонятный, непостижимый Фёдор! Или вправду Дурной?
В тесном заточении нет ни дня, ни ночи - безвременье!
Стал думать об Улите, увидел её в слезах. Вспомнил Овдотьицу, привиделась прорубь на Чистых прудах, глядеть страшно!
Ожидание утомило смертника. Подняли крышку, спустили еду.
- День наступил? - спросил он.
- Скоро ночь, - был ответ.
Так по-невзоровски убивают «не мешкая». Не прикладывая рук. Ожиданием. Сидения не дозволяют крысы. В ходьбе отказывают ноги. Стоя не дремлется: обитательницы подземелья взбираются по ногам, как на столп. К голоду лесовик привычен, а на сей раз навязалась в мысли любимая Богомилова приговорка: «Голод не тётка, пирожки не подсунет».
Сверху стал доноситься перестук плашек, говор охранышей-костарей.
- Не алырничай, рюха![171] Я не слепой.
- Кто алырничает? Какая хвороба в тебе зудит?
- Перемешай кости, не будь халтугой![172]
Игра оборвалась, послышался топот. Голоса смешались в неразборчивый гомон. Лаз открылся, спустилась лестница.
- Вылезай!
Род увидел в избе Фёдора Дурного и Жядька. Последний ободряюще ему подмигнул:
- Пошли, парень!
Небо на дворе было девственно-голубым. Солнце празднично выступало из сосновых вершин над двускатными заборолами. В такое свежее лазурное утро Род пожалел о жизни. Вспомнил Зыбату Нерядца и увидел большое кружало[173] недалеко от Волхова на Софийской стороне на Кузьмодемьянской улице. Сидит там Зыбата раннею пташкой в кругу собутыльников с большой ендовой в руках…
