Вадим Полуян - Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)
- Я тоже живу наособицу, как гудец, только у меня попросторнее.
3
Полгода провёл удручённый яшник в Азгут-городке. Яшник не яшник, вроде бы причисленный к бродникам, хотя за крепостную стену в одиночку - ни шагу. Верно, что и бродники за пределы своих владений по одному не хаживали. Если по окрестным дорогам гостей понюхать, так непременно вдвоём или втроём, а чаще ватагой. Владения их были невелики: сам острог, что после Бараксакова предательства выстроили на новце со всеми городскими окрепами, да ещё Затинная слобода, где жили семьи азгутских воинов, ограждённые надёжнее крепостных стен болотами и рекой Шалой - быстрым путём, чтобы удрать при крайней опасности, куда леший сучки не залукнёт. За слободою - Пугаевский погост, где находили последнее пристанище убиенные, сморённые лихими напастями или посланные атаманом к ядрёной матице.
Быт бродников складывался сурово. Определял его сам Невзор, атаманствующий ещё с Мономаховых времён, а потаковники, коих при власти всегда в достатке, ему способствовали. Прав оказался Якуша Медведчиков: жизнь погрязших в грехе крадёжников была не роскошнее жизни святых отшельников, удалившихся в лес для молитвы, не для крадвы. А куда девались отрезанные меха, полные увесистых гривен, да ткани заморские, да серебро с боярских столов, да все прочее дорогое, за что жизнями дешевили? Про то ведал Невзор с ближними товарищами. Попробуй, спроси!
Горше всего угнетала бродников жизнь порознь от семей. Атаман оправдывал это веско: ежели нападут внезапь, городок могут быстро на дым спустить, а до Затинной слободы пока доберутся, жёнок с детворой можно удалить. Однако, как разумели сами обитатели мужских изб Азгут-городка, семьи их атаман держал наособь заложниками. Род не раз побывал в Затинной слободе с Бессоном Плешком, навещавшим свою подружию Домницу и сына Иванку. Бессон пригрел и опекал Рода как родного. Объяснил свою доброту и заботу тем, что был другом Якуши Медведчикова и видел, как ведалец-яшник пытался спасти его. «Да не спас же!» - возражал Род. «Якуша погорячился, - вздыхал Бессон, - Схватился за поведённую чашу вперёд тебя. А быстрая вошка первая на гребешок попадает». Однажды Род, не сдержавшись, обвинил Фёдора Дурного в малодушии и неверности. Все же знал его Фёдор ещё с Букалова новца, от смерти спас, когда самому это большой бедой не грозило, а теперь отшатнулся, не водится и не знается. «Не вини Дурного, - внушал Плешок, - Он умный. Отнюдь не чета Якуше. Ведь ты у Невзора в большой опале. Не простит он тебе ни Зуя, ни Валаама. Не убил сразу, поостерегся. Якуша рядом с волхвом занял твоё место. А наша ядрёна матица может и не снести троих. Лучники могут и не унять общего возбуяния. Однако атаман ищет случая превратить тебя в ежа. Тут уж благоразумнее не Федьке, а мне принять неугодного под крыло. С Дурным атаману проще справиться - богатыря Якушу не пожалел! - а со мной труднее. Я единственный оружейный мастер. Меня бродники не сдадут. Так что будь начеку за моей спиной. А Дурной со своим умом пусть сидит за холмом. Он нам в крайней нужде помощник».
Изба Плешка могла до полёта человек вместить, а жили вдвоём у большой печи, остальное место занимало оружие. Не изба, а оружейный лабаз. Тут и луки, простые и сложные. Простые - точенные из вяза и ясеня, с жильной или шёлковой тетивой. Стрелы в локоть длиной с железными или бронзовыми наконечниками. На хвосте разрезанные повдоль перья крупных птиц на рыбьем клею. Из такого лука сразишь за триста шагов, до дюжины стрел выпустишь в минуту. Тут же налучья из лубья, куда прятать лук, колчаны или гулы со стрелами. Сложные луки, крепко склеенные из варёных сухожилий, рогов, дерева твёрдых пород. Сырость им нипочём. Корпус обтянут берестой, кожей, пергаментом, покрыт лаком. Такой лук не переломишь.
Тут же - рогатины с обоюдоострыми рожнами.
боевые и охотничьи. Тут же шипастые булавы для разбивания шлемов, булатные палицы. Тут же - копья с плоскими наконечниками на длинных ратовищах. А какие шлемы! Шишаки с высокими навершиями, не склёпанные, а цельные, булатные. Это пока новина! По такому сбоку ударишь, не вдруг убьёшь, разве ошеломишь. Да ещё кольчужные бармицы на шлемах закрывают уши, шею и плечи. А для чёрной воюющей братии - бумажные шапки из плотно выстеганной на пеньке материи, внутри зашито железо.
А вот меч… Ах, хорош! Обоюдоострый клинок, рубящий и колющий. Для конников - с изогнутым концом.
А щиты! Обтянутые кожей, с железными полосами крест-накрест, окованные у краёв. Посреди металлическая бляха - умбон.
А кольчуги! Плешок пояснил, что в каждой от пятнадцати до двадцати тысяч колец. Тяжёлые! Иная на пуд тянет. Дорогие! Не всяк в состоянии такую надеть. Для простых воинов - тегиляи, кафтаны, выстеганные на льне, с вплетёнными кусочками железа.
Роду не доводилось видеть в таком обилии боевого снаряжения и оружия. Будучи в одиночестве, он окольчуживался, брал меч и рад был взглянуть на себя, да не имелось зерцала. Плешок частенько занимался с ним. Луком юноша и прежде владел изрядно, некому было преподать ему науку ближнего боя, владения мечом, копьём, обучить нападению и защите. Бессон нахваливал - новоук быстро преуспевал.
Исподволь научился он не только стеношному - засечному бою, коим владели лишь ярые воины малой дружины. Надо было знать много увёрток, уметь уходить от ударов. Вскоре юноша мог, не отрывая обеих ног от земли, принимать сто тридцать разных положений тела. А в нападении - одной рукой скидывать с коня всадника, отшвыривая его на несколько шагов. Наставляя в таких приёмах, Плешок твердил: «Сила ума помощница… Силодёром не возьмёшь!»
Занимались и «медвежьей», и «велесовой» борьбой. По весне Бессон обещал обучить борьбе «на щипок», обоюдному действию тела и духа. Предстояло так разработать руку, чтоб рвать траву, оставляя корни в земле. Однако весны двум новым друзьям дождаться не довелось. Позавидовала их дружбе судьба-разлучница.
Протрещал морозами сечень[155], отпуржил следом за ним лютый[156], наступил мягкий березозоль, но тепла не принёс, старый снег был твёрд, неуступчив, да ещё свежего то и дело подваливало. После обеда Род лежал на печи, глядя на единственное светлое пятно, озарявшее избу, - грязный пузырь в оконнице, подчервленный низким зимним солнцем. Бессон, равнодушный к дневному сну, ушёл к костарям играть в зернь. Теперь до полдника будут стучать плашками по столу, алырничать[157], как умеют, и добровольно спускать векши и куны в бездонные карманы настоящих алыр.
Лёжа на печи, Род поначалу представил себя на полатях Букаловой кельи, даже самого волхва видел у очага за шорной работой. Сердце успокоилось: Букал жив, здоров. А Улита привиделась плачущей. Что стряслось? По разлуке с ним, должно быть, уже отплакалась. Какие новые напасти подстерегли её?
С чёрного хода позади печи скрипнула дверь. Легкие подковки протоковали по полу. Грудной женский голос позвал:
- Бессон, а Бессон!
Род соскочил на пол. Перед ним стояла Ольда-варяжка в камчатой шапке и просторной шубе-бармихе[158] под червчатой зенденью[159].
- Ты? - удивилась Ольда.
- Я здесь живу, - кратко объяснил Род.
- А Плешок?
- Мой хозяин.
- О! - удовлетворённо воскликнула она. - Это даже лучше.
Варяжка извлекла из глубин своих одежд ржавый нож с наборной рукоятью.
- Поточи, Найден. Сможешь?
Род взглянул на испорченное оружие, потом - в глаза Ольды.
- Нож этот впору выбросить. Снабдил бы годным, да вижу в тебе желание убить.
Женщина побледнела и опустила голову.
- Ты и вправду все можешь знать?
Жарко было в избе. Род помог ей освободиться от шубы и шапки. Снег волос рассыпался по плечам.
- Не все могу знать, - покачал он головой, - Вот не провидел смерти Филимона-гудца. Судьбой его не проникся. Невзор велел умертвить старика. Прости, худое молвил о твоём муже.
- Он мне не муж! - вспыхнула Ольда. - Это чудовище терзает моё бедное тело, аки пардус гордую лань.
Она рывком распахнула душегрею, разметала одежду и обнажила цветущую женскую грудь, изуродованную страшными шрамами.
- Вот! - выкрикнула она. - Немного!.. Разденусь перед тобой вся, увидишь…
Род отступил в испуге. Женщина оправила на себе одежды.
- Как скажут ваши славяне, плотиугодие! - не могла она успокоиться.
- Хороша любовь! - возмутился Род.
- Ах, Найден! - замахала руками Ольда, - Мальчик ты ещё. Не любовь! Для любовной пакости у него Жядько с Клочком. Я - для сумасшествия.
- Думал, Невзор любит свою чагу, - опешил юноша. - Одаривает от души. Пожаловал шубу-одевальницу, серьги с каменьями…
