Русская миссия Антонио Поссевино - Федоров Михаил Иванович

Победители в неравной схватке, переглянувшись, благоразумно решили покинуть место сражения — а ну как сбежавшие приведут с собой подмогу? Да и итальянца следовало вернуть в отряд — толмач всё-таки. Сейчас, конечно, он без надобности, но при папском дворе пригодится. В самом начале схватки Паллавичино, воспользовавшись тем, что разбойники отвлеклись на его спутников, дал коню шпоры и вскоре скрылся из глаз за ближайшим поворотом извилистой лесной дороги. Наездником купец был очень неплохим.

Догнали его только через три мили, когда лес закончился и вдоль дороги потянулись укрытые неглубоким снегом поля. Паллавичино, не опасаясь больше нападения, пустил коня шагом, давая ему отдохнуть. Услышав приближающийся топот копыт, он дёрнулся в седле и оглянулся. Убедившись, что его догоняют спутники, чудом, по его мнению, избежавшие верной смерти, остановился и облегчённо вздохнул, перекрестившись:

— Святая Дева Мария! Вы живы.

И тут же испуганно вжал голову в плечи: вид у Истомы и Поплера был грозный. Рассчитывая во внезапной схватке на помощь спутника, они, лишённые ожидаемой поддержки, пылали к беглецу справедливым гневом. Немец, обогнав Истому, выхватил из-за пояса нагайку, приобретённую им, как отличную плеть, ещё в Новгороде, и с размаху хлестнул ею Паллавичино. Тот попытался увернуться, но от неожиданности движения его были не слишком быстры, и итальянца настиг жёсткий, хлёсткий удар. Вплетённая в конец нагайки пищальная пуля рассекла ему щёку, брызнула кровь. Паллавичино вскрикнул от боли и страха: вид Поплера не предвещал ничего хорошего. Ливонец вновь взмахнул нагайкой, но подоспевший Шевригин схватил его за руку, потому что новый удар, придись он точно по голове, мог покалечить итальянца или даже убить. Обычно нагайки представляли собой простые ремённые плети разных видов, часто — с кожаной "лопаткой" на конце, чтобы не повредить при ударе кожу лошади. А пули или камни вплетали в них лишь из молодецкой удали, намереваясь использовать или в драке, а если и в бою — то исключительно когда противник вызывал не опасение, а презрение, и поганить саблю его кровью было ниже достоинства.

Поплер обернулся. Глаза его, прежде серо-голубые, сделались белёсыми от бешенства, рот оскалился в улыбке, не предвещавшей итальянцу ничего хорошего:

— Ты что? Он же струсил, предал.

От волнения его акцент стал более заметен.

— Оставь, — коротко и спокойно произнёс Шевригин, глядя Поплеру прямо в глаза.

Тот попытался вырвать руку, но Истома держал крепко.

— Оставь, — повторил он, не отрывая взгляда. — Не для того мы здесь.

Но немец уже и сам остыл, вложив всё своё бешенство в первый неточный удар. Всё ещё тяжело дыша, он вырвал руку и засунул нагайку за пояс. Паллавичино, тихо поскуливая, гарцевал в стороне, пытаясь остановить струящуюся по щеке кровь. В верхней части его роскошной мантии появились тёмно-красные пятна. Истома подъехал к нему:

— Есть чем кровь унять?

Тот, словно спохватившись, кивнул и полез в притороченную к седлу суму. Покопавшись, вынул кусок чистого холста и склянку с каким-то снадобьем. Вытерев лицо, налил в ладонь содержимого и приложил к месту удара. Кровотечение вскоре прекратилось. Итальянец оторвал от холста длинную полосу, намочил её и обвязал голову таким образом, чтобы пропитанная снадобьем часть оказалась на ране.

— Вот и ладно, — произнёс Истома, отъезжая от него.

— Вам тоже надо было скакать! — крикнул итальянец. — Могло случиться, что мы и втроём не спаслись бы.

Поплер, снова оскалившись, направил коня в сторону Паллавичино, который тут же испуганно смолк. Немец презрительно посмотрел на него:

— Вдвоём спаслись.

И, бросив взгляд на Истому, снова отъехал в сторону. Отряд продолжил путь в Прагу — столицу императора Рудольфа.

Истома на протяжении всего пути об этом случае не заговаривал. Да и Поплер больше на итальянца не кидался, просто стараясь не обращать на того внимания. Шевригин же старался поддерживать в их маленьком отряде хотя бы видимость мира, не давая своим спутникам возможности спорить даже по ничтожному поводу.

Здесь, на побережье Адриатического моря, когда до цели посольства оставалось совсем немного, Истома расслабился. Они находились во владениях Венеции — богатейшей и могущественнейшей республики, с которой считались не только в Риме, но и во всей Европе, и даже Османская империя, это страшилище христианских держав, была вынуждена учитывать интересы небольшого по территории, но чрезвычайно влиятельного государства.

Между Поплером и Паллавичино к этому времени установился мир, хотя и непрочный, чем Истома был чрезвычайно доволен. К счастью, больше их небольшой отряд в разбойничьи засады не попадал. Но не потому, что во владениях Священной Римской империи оные были искоренены, нет! Просто он, проявляя разумную осторожность, предпочитал передвигаться только днём и преимущественно в составе то купеческого обоза, который всегда сопровождал отряд вооружённых солдат, а то и при воинском отряде, отправляющемся по каким-нибудь своим делам. А когда вооружённых попутчиков не оказывалось, двигался только там, где, по заверениям местных жителей, разбойников сроду не бывало. Добравшись до Тревизо, он был уверен, что больше посольству бояться нечего.

Успокоился и Поплер, и даже Паллавичино, оказавшись в местности, где жители говорили на его родном языке, воспрял духом и порой напевал под нос какую-то мелодичную и весёлую итальянскую песенку.

— Истома, — прервал его размышления Поплер, — слышал я, что на соснах тех, — он указал на рощу молодых пиний вдалеке, — орехи растут. Говорят, вкусные. Может, остановимся да нарвём?

— Откуда знаешь? — удивился Шевригин.

— Вчера, когда на ночлег остановились, встретил торговцев из Дрездена. Они из Рима возвращались. Говорил с ними много. И про орехи эти рассказали.

— Кто мы, куда и зачем едем, не спрашивали? — нахмурился Истома.

— Спрашивали.

— Что сказал?

— По торговым делам в Венецию.

— Хорошо.

Паллавичино, услышав их разговор, подъехал к Шевригину:

— Да, очень вкусные орехи.

Истома задумался. До Рима осталось недели три неспешного конного хода. Вряд ли во владениях Венеции можно ждать нападения. А потом начнутся земли римского папы… Может, и правда остановиться на короткое время?

Он огляделся. Вокруг всё тихо. Лишь со стороны моря доносился негромкий шум прибоя. Даже дождь закончился и ветер стих. И в самом деле — что там за орехи такие на этих похожих на грибы соснах?

— Купец залезет на дерево да шишки вниз посбрасывает, — настаивал Поплер, — он ловкий — вон как на коне резво скачет. Надолго не задержимся.

Паллавичино не обратил внимания на неприятный для него намёк немца:

— В детстве мне часто доводилось влезать на самые высокие пинии, чтобы полакомиться вкусными орешками. Я поднимусь и сброшу, сколько будет надо.

Он, кажется, пытался хоть таким образом загладить свою вину за не самое лучшее поведение при встрече с разбойниками.

— Хорошо! — кивнул Истома. — Скачем к той роще.

И он указал плёткой в сторону пиний в полуверсте от них… Спустя несколько минут они гарцевали среди редко стоящих сосен, выбирая, на какую из них лезть за шишками. Поплер вопросительно посмотрел на Истому, а тот — на итальянца.

Паллавиччино внимательно оглядел деревья, затем неспешно подъехал к наиболее привлекательной, по его мнению, пинии, и спешился, даже не привязав хорошо вышколенную лошадь. До нижних веток было не меньше трёх саженей, но купец, скинув на грязный песок свою дорогую дорожную мантию с засохшими и потемневшими пятнами крови, отвязал пояс с двумя кобурами, из которых торчали богато отделанные рукояти пистолетов, ловко, словно белка, полез по стволу вверх. Сапоги из хорошо выделанной мягкой кожи позволяли ставить стопы наиболее удобно и не мешали использовать ноги для упора в ствол пинии.

Немец только хмыкнул, глядя, как бойко Паллавичино поднимается по стволу. Истома тоже по достоинству оценил расторопность итальянца: видать, и вправду изрядно ему в прошлом довелось лазить на эти необычные сосны. Вскоре купец уже сидел на ветке и, отрывая одну за одной шишки, кидал их вниз.