Русская миссия Антонио Поссевино - Федоров Михаил Иванович

— Дальше что? — всё ещё хмурясь, спросил царь.

— А дальше будем с поляками торговаться. Тут и моя служба начнётся, чтобы выйти нам из войны с малыми потерями. Тут уж, прости, государь, совсем без потерь — не получится. Плохо всё у нас.

Щелкалов замолчал. Молчал и Иван Васильевич, обдумывая слова главы Посольского приказа. Наконец он вздохнул, как будто принимая тяжёлое решение:

— Хорошо, Андрей Яковлевич, убедил ты меня. Так и сделаем.

Щелкалов радостно выдохнул:

— Отправим лучше не посланника, а малого гончика, неча нам посланниками разбрасываться. А то ведь путь дальний, не дай бог, сгинет боярин древнего рода. А сын боярский — что ж, их много. Если спроворит всё дельно — будет и ему почёт да деньги. У меня и на примете есть — по-польски и по-итальянски умеет и на латыни немного. Возьмёт в Ливонии толмача толкового, кто немецкий знает. А что он по-итальянски да по-польски понимает, пусть никому не говорит. Так проще будет в Риме слушать речи, для его ушей не предназначенные.

Царь посмотрел на Щелкалова весело:

— У тебя, наверное, уже и письмо папе написано, и наказ гончику.

— Написано, государь, написано.

Царь рассмеялся:

— Вот за что я тебя ценю, Андрей Яковлевич, так за то, что наперёд видишь.

— А чего б не видеть-то, государь, если дело своё знаешь? У меня и человек в Ливонии готов — хоть и немец, но крещён в православии.

— Ну, тогда отправляй. И немедленно!

— Завтра утречком и отправлю. Все добрые дела утречком начинаются, когда солнышко встаёт. Утро ведь вечера мудренее, государь. А сегодня гончик кошель с дорожными деньгами получит, письма, подарки папе, наказ пусть прочтёт.

— Хорошо! — сказал царь. — Как зовут твоего гончика?

— Твоего, государь, твоего, — ответил Щелкалов. — А зовут Леонтием. Леонтий Шевригин, а по прозвищу Истома.

— Отправляй! — повторил царь. — Истома так Истома.

Глава первая

НАПАДЕНИЕ

Студёный ветер дул с моря. Сырой, колючий, он забирался под верхнюю одежду и холодил стальной доспех, усиливая и без того зябкое состояние трёх всадников, идущих неспешной рысью в полуверсте от набегающих на песчаный берег серых волн с белыми навершиями пены. От холодных стальных пластин не спасали даже надетые под бехтерец [8] толстые льняные рубахи и короткие зипуны.

Двое из всадников, одетые в русские кафтаны, выглядели как воины: оба лет двадцати пяти, высокие и широкоплечие, но жилистые и сухощавые, они походили на стремительных поджарых волков. Русоволосые и светлоглазые, они, не отвлекаясь от скачки, внимательно наблюдали за окрестностями. При беглом взгляде этих всадников можно было принять за братьев — настолько похоже они держались. Осанка, манера понукать поводьями лошадь, даже жест, которым каждый из них время от времени ощупывал висящую слева саблю, словно проверяя — на месте ли оружие? Но, тщательно изучив их облик, любой догадался бы, что они не являются родственниками. Уж больно разными были черты лиц, и даже бороды росли неодинаково: у одного растительность на лице была прямой, у другого — чуть волнистой, похожей на ту пену, что выносили на морской берег, по которому они шли, невысокие волны. Схожесть повадок же была вызвана не родством, а принадлежностью к воинскому сословию.

Третий всадник, звали которого Франческо Паллавичино, резко отличался от них обличьем. Тоже сухощавый и явно привычный к дальним конным переходам, он был значительно старше и чуть ниже ростом. Черты лица — смуглая кожа, блестящие карие глаза и крючковатый нос — выдавали в нём уроженца южных краёв. Если двое его спутников были одеты в простую, но добротную походную одежду, то южанин выделялся богатством одеяний: выкрашенная в красно-жёлтые цвета роскошная шерстяная мантия с капюшоном укутывала его от головы до высоких сапог из хорошо выделанной кожи. У седла его коня была приторочена плотно набитая походная сума.

Накануне этот небольшой отряд ночевал в лучшей таверне Тревизо, городка в нескольких десятках вёрст от побережья, входящего в область терраферма — материковых владений Венецианской республики. И вот спустя четыре часа после того, как городские ворота остались за спиной, они уже шли берегом Адриатического моря.

Пологий берег, которым шёл отряд, представлял собой пустынную местность, кое-где поросшую высокими пиниями. Изредка встречались небольшие группы низеньких строений, возле которых топорщились в небо толстыми жердями каркасы для сушки сетей. Но из-за дождя и ветра ни одного человека видно не было — погода для выхода в море не годилась. На берегу сиротливо стояли большие рыбацкие лодки.

— Дома сейчас снегу по пояс, — сказал обладатель волнистой бороды, предводитель отряда Истома Шевригин, — а здесь вон что.

Из Тревизо они выезжали под мокрый снег, но здесь, вблизи моря, было теплее, и снежинки не успевали долететь до земли, превращаясь в капли холодного дождя, к счастью, не сильного. Впереди показалась очередная пиниевая роща.

— Интересные здесь сосны, — произнёс его спутник, ливонец Вильгельм Поплер, в православном крещении получивший имя Фёдор, — издали посмотришь — как грибы. Никак не привыкну.

Он говорил по-русски правильно, хотя и с заметным акцентом. Поплер принял православную веру не так давно, при переходе на русскую службу. С тех же пор начал основательно изучать русский язык, до этого знакомый ему очень слабо. Но постоянное проживание в русской среде сделало своё дело: разговорную речь Поплер освоил довольно быстро.

Действительно, относительно тонкий ствол вкупе с раскидистой кроной делали сосны издали похожими на огромные грибы. Истома улыбнулся: верно подмечено. Третий спутник, Франческо Паллавичино, нанятый в Любеке толмач, знающий, кроме родного итальянского, русский и немецкий языки, молчал. Он всю дорогу от Балтийского до Адриатического побережья говорил мало, опровергая распространённое о своих соотечественниках мнение как о неисправимых болтунах.

Поплер и Паллавичино невзлюбили друг друга с первого взгляда. Едва обмолвившись меж собою первыми словами, они стали посматривать друг на друга настороженно и даже подозрительно. Шевригин озадаченно поглядывал на них, совершенно не понимая, откуда взялась взаимная неприязнь. Поплер был воином, а Паллавичино — купцом, не в этом ли всё дело? Может, это обычное недружелюбие людей, привыкших добывать себе средства на хлеб насущный в бою, с риском для жизни, по отношению к тем, кто наживает куда большие богатства, рискуя разве что деньгами? И понятно, что последние в ответ на такое отношение к себе тоже не пылают к первым особой любовью.

Истома решил не спрашивать об этом у спутников. Он был не только воином, но и работником Посольского приказа, поэтому давно приобрёл такие необходимые в его деле качества, как сдержанность и хитрость. Допускать открытое противостояние своих соратников было бы неразумно. А что они меж собой не ладят — так что ж? Пусть едут — один справа, другой слева, а он — посерёдке. И на постое им ложиться рядом не следует. Вот как выполнит он царёво поручение — так пусть хоть поубивают друг друга. Хотя к Поплеру Истома чувствовал дружеское расположение — ход его мыслей и отношение к миру были русскому посланнику более близки. Такой точно в спину не ударит и не сбежит, когда товарищу угрожает опасность.

В этом он мог убедиться, когда посольство только въехало на территорию Священной Римской империи германской нации. Едва они прошли воинскую заставу, предъявив страже грамоту от царя Ивана императору Рудольфу [9], как повстречали небольшую шайку местных разбойников, которые, судя по всему, считали бойкую дорогу своей собственностью, обирая одиноких путников или небольшие группы как пеших, так и конных путешественников.

Вот и тогда — видимо, признав по одежде иноземцев, решили, что их в случае исчезновения никто и искать не будет. И напали, встретив приближающийся малый отряд выстрелом из арбалета. Но то ли стрелок был неважным, то ли арбалет его без надлежащего ухода потерял убойную силу, но от небыстро летящей стрелы Истома легко увернулся. А когда ватажники выскочили на дорогу, Поплер первым же выстрелом из длинного рейтарского пистолета уложил того, кто, упёршись арбалетом в придорожный камень, пытался зарядить оружие для нового выстрела. И тут же выхватил второй пистолет. Следом начал стрелять и Истома. Остальные разбойники большой угрозы не представляли. Вооружённые лишь саблями да моргенштернами [10], они, потеряв после выстрелов Истомы и Поплера почти половину шайки, с криками скрылись в лесу, бросив своих раненых и умирающих товарищей на произвол судьбы.