Александр Грязев - Рассказы и завязи
— А чего домой-то к нему не пошли? — опять спросила Марья.
— Так с бабой своей поругался, говорит, и с утра из дому ушел. Змея видно она у него хорошая. Такие деньги мужик приносит и все недовольна… Ну, ладно, — Колюха прикурил потухшую папиросу и продолжал. — Взяли мы, значит, еще пузырек, а где выпивать, и не знаем. Дома нельзя, в столовой нельзя, на улице нельзя. Вообще насчет этого у городских мужиков худо дело обстоит… Нашли мы какой-то садик и на скамеечке тихо-мирно посидели. Витюха мне все про свою жизнь рассказывал. Какие они на заводе дела творят, да что из этого получается. А я смотрю на него и все думаю: вроде это Витька, а вроде и не Витька. Здесь-то ведь он совсем тихоней был, а сейчас так откуда чего и взялось. И планы-то его бригада все перевыполняет, и продукцию так даже в заграницу отправляют. В общем, парень боевой стал. Только вот я заметил, глаза-та у Витюхи тоскливые. Будто он все время о чем-то думает, думает. Спрашивать я уже не стал… Ну, значит, усидели мы и эту. Вижу, Витюха забалдел здорово, да и меня, чую, тоже вроде, забрасывать стало…
— Не забросило тебя, беса, прости Господи, на автобусную-то станцию, — проворчала Марья.
— Были и там, — кивнул Колюха, — Витька меня провожать пошел, а по пути мы у вокзала в магазин зашли. Водочки, правда, там не было. Продавали только красное вино на разлив. Прямо из тары черпаком, как молоко. Мужики это вино заячьей кровью зовут. Колька где-то банку раздобыл пол-литровую. Нам в нее на рубль и налили.
— Господи! — воскликнула Марья, — да как это так можно-то?!
— Говорю тебе — завелся человек. Я и сам его отговаривать стал, а он ни в какую. Вперед, говорит, дядя Коля, и только вперед. Ну, вперед, так вперед. Пришли мы на автобусную станцию, а Витька на месте не стоит. Все ему чего-то, гляжу, надо сделать. Уедешь, говорит, дядя Коля, ты с последним автобусом, а сейчас пойдем еще вмажем на дорожку. Я ему толкую, что у меня уже и так вмазано порядком, а он не отстает. Не бросать же человека в таком положении… Ну, значит, пошли мы сперва на вокзал. Там рядом совсем. Витька хотел было в ресторан прорваться, но нас оттудова турнули. Вышли мы на перрон, а Витька и говорит, что мол, я тут, дядя Коля, один магазин знаю недалеко. Всего метров триста по шпалам. Там, говорит, обязательно вина достанем. Это последняя наша возможность и я, говорит, решил идти ва-банк. Ты, спрашиваешь, как? А я что? Пойдем, говорю.
— Во! — прервала мужа Марья. — Елкаш несчастный. Как выпьет, так ему все куда-то идти надо. Дурак, ведь за банк-то пятнадцать лет дадут.
— О-ха-хай, — захохотал Колюха. — Дурочка ты моя хорошая. Так говорят, когда идут на риск. Ва-банк идут, когда другого выхода нет, понимаешь? Это когда…
Колюха хотел было еще потолковать с Марьей об этом, но не стал, а только махнул рукой.
— Ладно… — продолжал он прерванный рассказ, — Витька говорит: тогда за мной, дядя Коля, вперед. И зашагал по путям. Я за ним. А темно уже стало. Присмотрелся я. Еси на небеси, дело-то гляжу не ладно: идет Витька совсем в другую сторону. Кричу ему, мол, куда ты. Витька, не ходи. Нет там никакого магазина. Тупик ведь там, мать твою семь на восемь. А он одно долдонит: вперед, дядя Коля, вперед да и только. А я же это место хорошо знаю. Помнишь, когда меня в армию брали, так там наши теплушки стояли?
— У водокачки, что ли? — переспросила Марья.
— Вот-вот. Я ему опять кричу: остановись, мол, а он знай прет. Потом вдруг пропал куда-то. А там, где линия кончается, балочка полосатая положена и бугорок, а внизу обрыв. Ну, Витька туда и загрохотал. Я за ним, значит, тоже…
Колюха замолчал, раскуривая вторую папиросу.
— Ну? — нетерпеливо спросила Марья.
— Чего — ну?
— А дальше-то?
— А дальше-то, — тянул Колюха. — Оказалось, что дружинники нас на вокзале заприметили и шли по пятам. Витьку, это значит, в больницу, а меня, еси на небеси… в вытрезвитель.
У Марьи округлились глаза.
— В вытрезвитель! — всплеснула она руками, вскочив со стула. — Допился, елкаш! Дожился, зараза? На старости-то лет позоришь себя и меня! И не стыдно харе-то!
— А ну, хватит! — вдруг строго прикрикнул на жену Колюха и хлопнул ладонью по столешнице. — Ты чего это запрыгала-та передо мной, как Алёнка с худой дырёнкой?! Стоит на один день уехать и уж баба завыступала. Уже и голос прорезался. Сядь на место! Вот так. А то, как овца, блекочешь, не даешь мужику и слова сказать. Чего тебе надо, не понимаю. Деньги получила? Я сам приехал? Приехал. И притом жив-здоров. Ну и радуйся, что все хорошо.
— Да ведь ты не один был. Парня-то жалко. Мог ведь совсем Витька-та угробиться, — сказала присмиревшая Марья.
— Я его туда не толкал и в рот не наливал. Мне и самому его жалко. Заводной больно. Только ведь не я его таким сделал. Вот так. А что в вытрезвителе был, то это мое дело. Мне и отвечать. И ничего в этом такого нет. Может, мне даже интересно было там побывать. Для полноты жизни. А чо? Кровати там, простыни. Медицина! Одно только неудобство: голым на кровать кладут. Сроду голым не спал, а тут пришлось!
— Дожился, — сокрушенно проговорила Марья, — не стыдно.
— Было и стыдно, когда оттуда выпускали. Вот уж тут-то я тебя вспоминал. Тебе не икалось?
— Чего еще?
— А того. Все мужики, гляжу, кто плавки одевает, кто трусы, а я кальсоны с начесом. Нарядила. От стыда не знал, куда деваться.
— Во дает, это надо же. Стыдно ему стало. А когда пил, так не стыдно было?
— Я не пью, а употребляю. Ну, ладно, ладно, Мань. Чего ты завелась-то опять? Я вот со вчерашнего дня мечтал в баньке пополоскаться. У тебя там водички нет?
Марья молча встала, пошла в другую половину и принесла сверток с бельем.
— На, елкаш. Только не думай, что ради тебя топила. Бельё стирала.
— Ладно-ладно, понял, — заулыбался Колюха. — Ты бы… это самое… Мань. Пивка бы в чайную сходила. После баньки-то оно пользительно. Я сейчас-то и заходить не стал…
— Сколько? — не глядя на мужа, и не сразу спросила Марья.
— Кружечки четыре в самый раз, — совсем ласково проговорил Колюха и потопал в баню.
Неритмичная гимнастика
Леха Веселов заглушил двигатель своего трактора, вылез из жаркой кабины и только в наступившей внезапно тишине почувствовал прелесть сегодняшнего майского дня: еще теплое, хотя и идущее к закату солнце, легкий ветер, волнами набегавший на разгоряченное лицо, даже чириканье каких-то пташек — в перелеске, у кромки которого он сделал остановку.
Леха сел на землю, а потом повалился спиной на траву и стал смотреть в голубое небо с редкими белыми облаками. Усталость, словно тяжелая вода, растекалась по всему телу. Не хотелось не только шевелиться, но даже о чем-либо думать и, казалось, скажи ему сейчас, что надо проехать по полю еще один загон, то он не полезет в кабину ни за какие деньги.
К Лехе подбежал его помощник Витька Усов, с которым сегодня сеяли ячмень.
— Ты чего, Лех? — спросил он с беспокойством.
— Да ничего, — ответил тот. — Просто хорошо, что закончили.
— Да, сегодня добро сработали. Гектаров тридцать будет, не меньше.
— Устал здорово. Не могу даже руками шевелить.
— Еще бы не устать. Я сам чуть жив. Ты когда меня сегодня поднял-то? В три часа. А начали? Четырех еще не было. Раньше солнышка.
А все из-за вчерашней смены. Начали они ее как обычно около семи утра и все шло хорошо, да на одном из поворотов отлетел у сеялки кронштейн. Пришлось остановиться и Витьку на мотоцикле посылать за сварщиком. Пока тот ездил, да пока пришла ремонтная машина, потеряли целый час. Его, правда, за весь день наверстать еще можно было, но когда после обеда переехали на другое поле, то оказалось, что сюда не привезли еще минеральные удобрения. Поле не обработано, сеять было нельзя, и теперь они уже оба с Витькой поехали в контору. Пришлось поскандалить и с агрономом и с механиком, даже поговорить с председателем, пока не добились на поле тракторной тележки с минералкой. Исправили, короче говоря, чью-то глупость и разгильдяйство, но провозились почти до темноты. День кончился, и потерянное время уже не вернешь.
Вот почему Леха разбудил сегодня Витьку чуть свет, и они сеяли весь день без отдыха. Прервались только дважды, когда Светка Попова привозила на своём «Москвиче-каблучке» горячий завтрак и обед. Да и с теми они спра вились быстрее, чем обычно.
Не хотелось отставать от других и выбиваться из графика. На сев отведено было всего-то десять дней, а они уже неделю вкалывают, и было бы обидно отстать в самые последние дни. Но теперь все в порядке и упущенные вчера часы они наверстали.
— Ничего, Витюха, сегодня отдохнем и отоспимся, — сказал Леха, и, помолчав, добавил мечтательно. — Я вот сейчас домой приду, сапоги сниму, умоюсь, и к своей Валюхе под горячий бок завалюсь.
