Александр Грязев - Рассказы и завязи
— Ну чего кругами-то заходил? — сказала она и, заметив, что Иван оглядывается по сторонам, добавила. — Не бойся, им не до нас.
Иван снова сел и, наклонясь через стол к Нине, заговорил негромко, но твердо.
— Значит, ты ни в чем не виновата? Значит, ты в тот день в ресторан не ходила?
— Меня Зинка затащила прямо с работы. У нее день рождения был.
— Мы с дочкой дома, а ты с подругой в ресторане. Ну, да ладно, это я тебе простить бы смог. Но ведь ты тогда домой ночевать не пришла. А когда узнал, что из ресторана вы с Зинкой с хахалями вышли, и к ней домой, то мне все стало ясно.
— Они нас только до подъезда проводили.
— Рассказывай… А чего ты домой не пошла?
— Так ведь поздно уже было. И ничего другого…
— Ладно, хватит. Неужели ты думаешь, что я выяснять буду. Уж если тогда не стал… Просто собрал чемодан и ушел.
— Мог бы и по-другому. Ну, избил бы в конце-концов, а ты сразу же все и порушил. Даже в другой город уехал.
— Избить, говоришь? Да как же я бы после этого с тобой жить-то стал?
Я должен был тебе верить. Как же без веры-то жить? Нет, не по мне так…
— Мужики вон и не такое своим бабам прощают.
— Это не мужики.
— Один раз оступилась, так можно было понять и простить.
— И одного раза хватит, чтобы всю жизнь испортить и себе и людям.
Нина вдруг глянула на Ивана глазами полными слез. Она хотела что-то сказать, но лицо ее как-то жалко сморщилось и, чувствуя, что вот-вот расплачется, она быстро и молча ушла в кладовку.
Париться Ивану больше не хотелось, и он направился в свой закуток одеваться, а когда вышел оттуда, то Нина уже сидела на своем месте за столом. Никаких следов слез на ее лице не было. Только исчезла с него недавняя веселость. Иван положил перед нею сложенную простыню.
— Ты, Нин… Это, — заговорил он первым. — Прости меня… Я не должен был тебе здесь всего этого говорить. Знаешь, я готов поверить, что вы тогда с мужиками не ночевали, да только поздно. Я почему развода-то добиваюсь?.. Женился ведь я, Нин…
— Женился? — не скрыла удивления Нина. — Полюбил кого или пожалел?
— Ну, это уж мое дело.
— Давно?
— Скоро год… У нас уже и ребенок родился. Сын… Так что ты, Нин, через месяц в суд приди, оформим все как положено.
— Ладно приду, что с тобой поделаешь.
— Дочка-то как?
— Вспомнил все-таки. А я думала, что забыл.
— Я о Наташке все время вспоминаю. Разве ты деньги не получала?
— Все получала. Дело не в деньгах. Пришел бы вечером, повидал ее. Она уже во второй класс ходит.
А я сейчас к ней зайду.
— Она в школе, на продленке. Я-то сегодня здесь.
— Ну так я в школу и пойду. Пока.
Иван толкнул плечом тонко скрипнувшую, будто всхлипнувшую дверь и вышел в коридор, а потом и на улицу. Чуть погодя следом за ним в коридор выбежала Нина. Она приоткрыла двери и, не замечая мороза, долго глядела на уходящего Ивана, пока тот не скрылся за спинами бредущих по улице людей.
Для полноты жизни
Из города Колюха Лобов вернулся на двухчасовом рейсовом автобусе, который остановился у самой чайной. Колюха вышел из машины, постоял, но в чайную заходить не стал, хотя и знал, что туда завезли бочковое пиво. Он торопливо направился к дому и когда отворил калитку крыльца, то вздохнул облегченно, как человек, который прошел долгий, опасный путь и благополучно прибыл в родные стены.
— А, явился, елкащ, — услышал он вдруг голос жены Марьи.
Колюха поднял голову и увидел супругу, стоявшую наверху в дверях.
— Ух, ты, елочки зеленые, — бодро и удивленно проговорил Колюха. — А чо ты дома-то? Чо не на работе-то?
— Елкаш, зараза, — ругалась Марья, — скоро весь ум пропьешь. Вот ведь до чего допился, что и все дни забыл… Ну, чего глаза-та на меня рачишь!? Воскресенье сегодня, елкаш!
— А-а, — протянул Колюха, — верно.
Он хотел было улыбнуться, но, представив, как будет выглядеть при этом его заросшее щетиной лицо, не стал.
Лобов поднялся по ступенькам крыльца и пошел в избу, с каждым шагом ощущая радость от того, что он наконец-то в родном доме и тут все хорошо. Довольный, Колюха даже постанывал немного.
— Вот я и дома, слава тебе Господи, — проговорил он, переступая через порог.
— Ну, елкаш, садись давай, да рассказывай, — подступала к мужу Марья, когда тот снял резиновики и помятый болоньевый плащ.
— Чо пристала-та? Елкаш-елкаш… Чо я тебе сделал-то? — вяло огрызнулся Колюха.
Ему никак не хотелось ругаться, особенно сегодня.
— Ты когда должен был приехать? — не отставала Марья.
— Вчерась… вечером… Ну и что? Значит, дела были. Тебе Лидка деньги отдала?
Марья промолчала.
— Ну вот. Значит отдала. Так что тебе еще от меня надо? Чо пристала-та к человеку, который и так устал.
— Я всю ночь не спала, — заплакала вдруг Марья. — Думала, случилось чего, а он пьет там и о доме родном забыл.
— Да чего со мной случится-то, Мань? — тепло проговорил Колюха. — Вот я перед тобой, как огурчик!
И Лобов хотел обнять жену, но та его оттолкнула.
— Уди, елкаш. Садись, тебе говорят, и рассказывай все.
— Я-та сажусь, а ты-то чего стоишь, как поллитровка? Да и о чем тебе рассказывать? Ну, выпивал, конечно, вчерась. Не откажусь. От этого и сегодня худо себя чувствую. У меня с утра во рту маковой росинки не было, а пили-то разное дерьмо. Начали с водочки, а…
— Ты зачем в город-то ездил? — перебила Марья.
— Так… это… мясо продавать.
— Вот с этого и начинай, охламон.
— Так бы сразу и сказала, — усмехнулся Колюха. — А с мясом у меня хорошо получилось. Мишка подвез к самому базару. Я сразу, значит, весы получил, потом мне мясо проштемпевали и все. Пошло, поехало.
— Все продал?
— Конечно все.
— Как брали-то?
— Да как… хорошо брали. Только успевай отвешивать.
— Еще бы не брать, — Марья явно была польщена. — Теленку-то, кроме молока, ничего не давала.
— Я и говорю. Мясо белое, прямо хоть так ешь.
— Ну? — подтолкнула Колюху Марья.
— Чо — ну?
— А дальше-то выкладывай. Чего дальше-то?
— Дальше-то? — переспросил Лобов. — А надо закурить. Иначе не получится рассказ.
Колюха достал беломорину, чиркнул спичкой и глянул на жену. Та сидела все еще сердитая.
— Ну, что ты на меня косым дождем смотришь? — сказал Лобов. — Если хочешь все узнать, так слушай по-людиньи и не косотырься. А то и рассказывать не буду.
— Я те не буду, — проговорила Марья.
— Ну, ладно, ладно, — ухмыльнулся Колюха и сделал глубокую затяжку. — Так вот, значит. Продаю я остатки, и вижу, что мужик ко мне походит. В шляпе. Здорово, говорит, дядя Коля. Смотрю я, а это Витюха Самылов, можно сказать, сосед.
— Этот сосед, поди, уже десять годов тут не живет, — вставила Марья.
— Ну и что? Земляк тогда. А земляки это все равно, что родня. Ну, ладно. Посудачили мы о том, о сем. Дядя Коля, говорит, я тебе, как родному рад. Может, возьмем пузыречик. Ты, говорит, тут подожди, а я в магазин сбегаю, пока на обед не закрыли. И побежал.
— А ты и рад-радехонек, — уколола опять мужа Марья.
— А чо такого-то? Человек земляка встретил. Может, мужик себя вспомнил. Вот ему выпить и захотелось. Так почему не поддержать? Неужели я скажу ему: мол, мне жена выпивать не велела. Да разве буду позориться… Ну, так вот. Приходит Витюха опять и приносит две четверки. Поллитрух, говорит, не было. Мы, стадо быть, этих двух мерзавчиков тут же у меня за прилавком и уговорили.
— Рукавом, поди, закусывали? — спросила Марья.
— Не-е… Пирожки были с ливером.
— С чём?
— С мясом. Только, похоже, что его кто-то уже ел.
— И милиция вас не застала?
— Да ты чо? — засмеялся Колюха, — милиционеры сейчас в городе по улицам не ходят. Разве только на работу. А так чо им зря воздух пинать. Не прежние года. Они теперь по-современному, все по кабинетам сидят, да на вызова ездят. Как пожарники: загорелось — туши… Ну, так вот, продал я мясо, а сам думаю: отнесу-ко я деньги Лидке Кузнецовой. Она с клюквой приезжала. Сколько Лидка тебе передала?
— Пятьдесят пять.
— Так и есть. Ну, вот, вышли мы с базару и я Витюхе трешник подаю. Возьми, говорю, еще пузырек. На дорожку вмажем, да я и поеду. А он говорит, да ты что, дядя Коля, у меня пока деньги есть. И не взял у меня, а за пузырьком сходил.
— Где он работает-то? — поинтересовалась Марья.
— На заводе в мастерах ходит. Сперва, говорит, был просто слесарем, потом вальцовщиком каким-то, потом вот в мастера выдвинули. Я и подумал: давно ли вот тут у нас сопли на кулак наматывал, а уже вроде как начальником стал. И получает хорошо: триста пятьдесят чистыми. Мне полгода пахать надо. Во!
— А чего домой-то к нему не пошли? — опять спросила Марья.
