Н. Северин - Последний из Воротынцевых
— Чай Авдотья Семеновна наливают. Как я бежал сюда, Яшка самовар в чайную принес, — продолжал докладывать казачок; когда же старик, уже одетый, направился к двери, он заявил ему, что двое каких-то к нему пришли и уже давно ждут его.
— Двое? Кто такие? Где они? — спросил Захар Ипатович.
— С заднего крыльца пришли. Иван Васильевич в буфетную провел. Ждут там теперь… давно уж.
— Что же ты меня, болван эдакий, раньше не разбудил? — проворчал старик и направился в буфетную, длинную, темноватую комнату с одним окном, у которого стояли двое посетителей в скромной, почтительной позе людей, опасающихся стеснить своим присутствием обитателей дома.
В том из них, что был пониже, потолще и посмелее, Захар Ипатович Уже издали узнал своего знакомого, купца Бутягина, и его сухое, морщинистое лицо оживилось.
— Петр Назарович! Наше вам почтение! Что это вы как рано к нам, батюшка, пожаловали? Дельце, верно, есть, — приветливо проговорил он, ускоряя шаг.
— Дельце, Захар Ипатович, дельце, — ответил Бутягин, низко кланяясь и при этом искоса поглядывая на своего спутника, высокого малого в чуйке и в широких шароварах, засунутых в смазные сапоги.
При появлении камердинера из противоположного конца комнаты незнакомец попятился еще дальше назад, вглубь темного угла, в котором стоял неподвижно, опустив голову и теребя в руках картуз.
Захар Ипатович глянул на него и, кроме густой шапки вьющихся волос, ничего не увидел. Лицо, белевшее из-под кудрей, казалось юным, но разобрать черты было невозможно. В недоумении старик перевел вопрошающий взгляд на Бутягина.
Этот самодовольно ухмыльнулся.
— Барина бы нам повидать, Сергея Владимировича, — вымолвил он, кивая на своего спутника и с особенною торжественностью отчеканивая слова.
— Барин в Сенат едут, — возразил камердинер, не переставая перебегать взглядом от Бутягина к незнакомцу, жавшемуся к стене в темном углу.
Волнение Захара Ипатовича возрастало с минуты на минуту: он начинал догадываться, кто этот юноша.
— Едут сейчас? — повторил с досадой Бутягин, почесывая у себя за ухом. — Экое горе! А мы вот с Григорием Александровичем нарочно пораньше пришли, думали — самое время их застать.
При имени «Григорий Александрович» на лице старика выразился испуг, и он так растерялся, что с минуту как вкопанный стоял с выпученными глазами.
— Да, да, нарочно пораньше собрались, — продолжал сетовать Бутягин, видимо наслаждаясь изумлением приятеля.
Захар Ипатович рассмотрел наконец пришельца. Это был красивый юноша, на вид лет семнадцати, с большими карими глазами и короткой русой бородкой, удлинявшей правильный овал его тонкого лица. Он был очень бледен; краска, вспыхивавшая на его немного впалых щеках, мгновенно исчезала, в смущении он не знал, куда девать глаза, и немилосердно мял в руках картуз. Невзирая на простонародную одежду, в которую он облечен, во всей его фигуре было что-то элегантное, чуйка сидела на нем, точно на ряженом, руки были узкие и белые, с длинными, тонкими пальцами.
— В каком, значит, одеянии тятенька их нашли, в таком и предоставили, — пояснил Бутягин в ответ на взгляды, кидаемые на него Захаром Ипатовичем.
— Сейчас доложу, — выговорил наконец, задыхаясь от волнения, этот последний и быстро пошел к кабинету.
— Не робейте, сударь, — обратился с самодовольной усмешкой Бутягин к своему спутнику.
— Я ничего, Петр Назарович, — дрожащими губами вымолвил чуть слышно юноша.
— Робеть вам не след, — наставительным тоном продолжал шептать его покровитель. — Дяденька ваш — господин добрый и благочестивый, ни для кого на свете кривить душой не станет. А уж супруга их, тетенька ваша Людмила Николаевна, — ангел во плоти, можно сказать.
Долго распространяться ему не пришлось. Очевидно, весть о их появлении разнеслась по всему дому. Из всех дверей выглядывали любопытные глаза.
Выползла из своего уголка за барышниными шкафами и няня Паня, а также Акулина Осиповна с барыниной половины. Встретившись в коридоре, старушки остановились на минуту, чтобы обменяться несколькими словами, доказывавшими солидарность их взглядов относительно события, взволновавшего весь дом.
— Прямо к нам его привели, — заметила няня Паня.
— А то куда же? Больше некуда, как к нам, — с достоинством выпрямляясь, возразила Акулина.
— Совсем еще молоденький! — вздохнула первая.
— Двадцать второй год ему, — заметила вторая.
— Робеет, поди чай, сердечный!
— Как не робеть!
Старушки прошли прямо к тому углу, где стоял Бутягин со своим протеже.
— Здравствуйте, Петр Назарович!
— Мое почтение, Акулина Осиповна. Как поживаете, Пелагея Васильевна?
— Все ли у вас благополучно? Супруга ваша, детки?
— Благодарим покорно, все слава Богу.
Говорилось это одним языком, но во взглядах, которыми они обменивались, выражалось совсем другое.
«Привели? Неужто он? Подкидыш из воспитательного дома? Марфы Митревны сынок?» — спрашивали глазами старухи.
«Он самый! Взгляните только на него и увидите, что сомнения быть не может», — отвечал им улыбкой и кивками Бутягин.
Старухи уставились пристальным взглядом на юношу, и радостное умиление проясняло их лица — они признавали в нем отца. Вылитый Александр Васильевич, когда он был молодым!
И на губах Бутягина торжествующая усмешка расплывалась все шире и шире.
Акулина первая опомнилась.
— Здравствуйте, сударь, — вымолвила она, отвешивая поклон незнакомцу.
— Что же вы не присядете? — приветливо заметила в свою очередь няня Паня.
Юноша, ответив на поклоны, стоял с опущенной головой.
— Ничего-с, мы постоим-с, — весело ухмыляясь, ответил за него Бутягин.
Наступило молчание. Старухи без церемонии продолжали рассматривать пришельца, обмениваясь кивками и подмигивая друг другу. Чем больше смотрели они, тем больше дивились его поразительному сходству с молодым красавцем, которого они каждый день видели в доме воротыновском двадцать лет тому назад и которого барин их звал братцем, а старые господа, теперь уже покойники, — племянником.
— Надо барыне доложить, — шепнула няня Паня подруге.
— Доложим, — согласилась эта последняя.
— Не разболтали бы раньше девки, — озабоченно оглядываясь на двери с толпившимся в них народом, заметила няня Паня.
На это Акулина ответила, что барыня еще почивает.
Оторваться от созерцания юноши она была не в силах. Прошлое такой жгучей волной всплывало ей на память, что настоящее утопало в нем. Она видела себя в старом воротыновском доме, среди людей, наполнявших его тогда, когда она сама молодой девкой шмыгала босиком по длинным коридорам и комнатам с узкими окнами и пестрыми изразцовыми печами, она видела покойницу старую барыню Марфу Григорьевну с ее штатом: маленькой барышней-сироткой, Митенькой, Варварой Петровной, Федосьей Ивановной, Самсонычем. Воскресала в ее воображении сцена приезда молодого барина с щеголем гувернером. Одеть бы вот этого, что стоит теперь перед нею в чуйке и смазных сапогах, так, как тот был одет, — в голубой бархатный кафтан с серебряным шитьем, в башмаки с пряжками, розовые шелковые чулки и кружевное жабо, напудрить бы ему волосы, еще больше был бы тогда похож на наследника старой барыни. И странное дело: с матерью у него тоже сходство есть. Пожалуй, даже больше, чем с отцом. Оба они, эти дети одной крови, богатый наследник, представитель старинного знатного рода, и безродная сиротка, дочь обесчещенной девушки, сливались в лице этого бледного золотокудрого юноши: черты — отца, выражение — матери.
— Петр Назарович, пожалуйте к барину, — раздался в дверях голос старого камердинера.
— Пожалуйте и вы, сударь, — прибавил он дрогнувшим голосом, обращаясь к спутнику Бутягина.
— Ступайте, сударь, ступайте, не робейте! — напутствовали старухи в один голос юношу, в то время как он следовал за своим покровителем в кабинет.
Между тем Людмила Николаевна сидела в своей уборной перед туалетом и горничная причесывала ей волосы. Внезапно в соседней комнате раздались шаги ее мужа. По одной его походке, торопливой я нервной, она догадалась, что случилось нечто необычайное, и тревожно оглянулась на дверь, в которую он должен был войти.
— Что случилось, мой друг? Почему ты еще не уехал в Сенат? — спросила она, едва только он показался на пороге в вицмундире, с орденом на шее, высоко взбитым хохлом белокурых густых волос и в большом атласном галстуке, подпиравшем гладко выбритые щеки.
— Не пугайся, ничего дурного для нас не случилось. Нам надо переговорить, вышли девушку, — сказал он по-французски, указывая на горничную.
— Ступай, Лиза, я позову, когда надо будет. Да скажи там, чтобы барышни подождали приходить сюда, я сама к ним приду, — приказала Людмила Николаевна горничной и, оставшись с мужем наедине, стала закидывать его вопросами: — Что такое? На тебе лица нет. Что-нибудь с детьми случилось? Я только сейчас проснулась, не успела еще про них спросить.
