Стефан Дичев - Путь к Софии
— Слава аллаху...
— Но они дерутся, господа! Они дерутся так, что... Да, понимаю, это не очень нравится господам турецким офицерам! Впрочем, я только корреспондент, который к тому же уезжает в Англию. Я не намерен высказываться по военным вопросам.
Последняя фраза Гея прозвучала холодно и неприязненно. Он иронически улыбнулся. И эта столь заметная перемена, которая, наверное, оскорбляла трех османов, отозвалась в Андреа бурной радостью. «Вот чистая правда, — подумал он, — хотя и сказанная не до конца. Но скрыть ее англичанин не мог...»
— Но ведь вы же обещали нам, господин Гей, рассказать о мертвом городе...
Все насторожились. И вдруг через широкие стеклянные двери, соединявшие зимний сад с салоном, ворвались звуки веселой музыки, и это было так неожиданно и так не вязалось с разговором, что на какое-то мгновение все оторопели...
— Да, о мертвом городе, — повторил Гей, возвращая своих слушателей к прежнему серьезному настроению. — Я говорю не о крепости Плевен с ее пятьюдесятью тысячами защитников, а о городе Плевен с его двадцатью тысячами жителей, из которых осталась половина... или нет... четверть... Невозможно представить себе что-нибудь более ужасное, более душераздирающее.
— Господин Гей, вы меня просто поражаете!
— Можете сколько угодно иронизировать, господин Барнаби. Еще совсем недавно я думал точно так же, как и вы. Но люди там уже несколько месяцев без крошки хлеба... Я заранее знаю, вы мне скажете: «Все идет для армии». Согласен. И все же подумайте: целый город — женщины, дети, мужчины, которых иной раз заставляют по целым дням рыть окопы и не дают им потом ни крошки хлеба…
— Вы, насколько я понимаю, говорите о болгарах? — мрачно сказал стоявший позади Андреа турок.
— Да, население города преимущественно болгарское.
— Тогда так им и надо, — позлорадствовал турецкий полковник. — Мусульмане за них сражаются — пускай поголодают... — И он захихикал, но встретил поддержку только у своих соотечественников.
— И все же они что-то едят? — спросил один из корреспондентов, быстро строчивший в своем блокноте.
— Едят — кукурузные початки и стебли, траву, толченую виноградную лозу... но скоро и того не будет. По улицам бродят обезумевшие от голода люди... буквально скелеты... Вымирают целыми семьями... Никто не зарывает мертвецов. В лучшем случае их бросают в Тученицу.
— Это река?
— Да, река. Из нее пьют воду.
— Но, в таком случае... эпидемии?
— Вы правы! Брюшной тиф, сыпной, холера. Все сразу. Не поймешь что, да никто и не старается понимать. В общем, дальше некуда. Сплошное кладбище.
— А наша санитарная миссия? — спросил кто-то из младших английских офицеров.
— Плевен больше не нуждается в медиках. Сам город изолирован от позиции — есть строгий приказ Осман-паши никому не заходить на его территорию. Там действует его правило.
— Какое?
— Весьма недвусмысленное, господин Барнаби. «Когда тебе остается только сражаться, ты не интересуешься тылом!»
— Великое правило! — вскричал один из турок.
Двое других его поддержали:
— Эти слова войдут в историю!
— Может быть, — сказал мистер Гей. — Но великие слова — это одно, а смотреть, как тысячи людей умирают у тебя на глазах, умирают не в бою, а запертые словно в мышеловке, обезумевшие от ужаса и голода... Нет, я предпочел не быть там. И вообще, благодарю покорно, я сыт войной! Иногда задаешься вопросом: где корень этого страшного зла? Может, вы мне объясните, господин Барнаби?
— Нет, я не в состоянии сделать это, дорогой Гей! Я и себе самому не задаю таких вопросов. Единственное, что меня интересует в данный момент, — это как туда проникнуть. Испытать самому! Увидеть! Это моя страсть... А, вот как раз вовремя! — воскликнул Барнаби, просияв, и все обернулись к двери, ведущей в салон.
Оттуда входили, взявшись под руку, увлеченные дружеской беседой, генерал Бейкер и Шакир-паша.
— Вы пришли вовремя, паша! — воскликнул Барнаби с таким радушным видом, словно в самом деле только его и ждал. — Вы один поможете нам решить спор с этим ужасным Геем! Бог мой, он, несомненно, пацифист, тайный враг вашей империи. А может, даже состоит в родственной связи с русским царским двором!
— Господин Барнаби, такая аттестация может и святого подвести под виселицу...
— Не обращайте на него внимания, паша! — сказал, смеясь, Бейкер.
— Не беспокойтесь, — кивнул Шакир. — Буду счастлив, если смогу оказать вам услугу, дорогой Барнаби!
— Обещаете? Благодарю. Господа, вы свидетели! Так вот, мистер Гей, удирая из Плевена, видимо, перенес сильный шок. Знаете, что он утверждает?
— Хотел бы услышать!
— Это вам будет небезынтересно, паша! Он утверждает, что никто не в состоянии проникнуть в крепость!
— И что же? — произнес Шакир чуть громче обычного. Лицо его стало жестким.
Фред Барнаби просиял.
— Бьюсь об заклад, что это сказки. Дайте мне какое-нибудь задание, поручение к Осман-паше, и я туда проникну! Мне нужна только полезная цель, паша. Чтоб не впустую. Передать что-нибудь ободряющее. В том смысле, что будет помощь или что-нибудь другое в этом роде.
— Узнаю Фреда Барнаби, — потрепав его по плечу, сказал Бейкер. — Счастливая звезда. Уйма денег. Беспокойное сердце! Даже из войны делает спорт!
— Скучища в Софии, что поделаешь!.. Ну как, господин генерал?
Турок молчал.
— Все же мы могли бы его использовать, Шакир, — решил поддержать приятеля Бейкер. — Вряд ли вы услышите от кого-нибудь другого подобное предложение!
— Я понимаю. Поверьте мне, я восхищен. Но мы не в состоянии использовать ваше...
— Как? Почему? Я беру ответственность на себя!
— Нет, — мрачно заметил Шакир. — Просто нам нечего сообщить маршалу Осману.
— Тогда... Тогда я пойду вовсе без всякого задания! — настаивал Барнаби.
— Желательно, чтобы вы вообще туда не ходили! — уже тоном приказа заявил Шакир. Он почувствовал это и продолжал уже мягче: — Ваш бесплодный вояж туда, Барнаби, только отнял бы ту надежду, которая их поддерживает. Думаю, вы меня понимаете... Надежду, которую, к сожалению, мы не в состоянии подкрепить ничем реальным... Да, таково положение, господа!
Он замолчал, задумался. Примолкли и все остальные.
«Да это же признание! Признание в своей слабости! В том, что они не могут помочь Плевену! Что его бросили на произвол судьбы, — лихорадочно думал Андреа. — Это значит, что мне есть теперь о чем сообщить нашему Дяко!» И вдруг он увидел знакомые глянцевитые глазки Позитано... Тот его тоже заметил. Удивлен, что видит его здесь? Улыбнулся ему? Что-то хочет сказать?
В ту же минуту из салона раздался голос:
— Вот где они скрываются! Господа, прошу вас! Наши дамы скучают!
Это был Леге, порозовевший, оживленный.
— Ваше превосходительство! — обратился он к Шакиру, но, увидев генерала Бейкера, поправился: — О, ваши превосходительства... Дорогой Барнаби! Господа!.. Прошу вас, пожалуйте все к столу. Время для приятной беседы всегда найдется, но сначала надо выполнить свой долг, не правда ли?
***Гости спешили выполнить свой долг по отношению к хозяину — то есть весело и шумно поедали всевозможные холодные закуски и деликатесы, пили шампанское из широких хрустальных бокалов, которые наполнял косоглазый лакей Жан-Жак, чокались и желали много счастливых лет Сесили — о ней опять вспомнили.
Климент все еще был с девочкой и потому теперь оказался в центре внимания. Он поднимал свой бокал, чокался, улыбался, как будто был здесь не просто гостем, как остальные, не всего лишь домашним врачом, к тому же болгарином, а членом семейства Леге. Сесиль, не умолкая, что-то ему говорила и не отпускала его руку. Отчего к нему так льнет эта девочка? Не оттого ли, что зимой он вылечил ее от дифтерита? Наверное. За те дни и бессонные ночи она очень к нему привязалась, ее бархатные глаза глядели на него с таким доверием, что он всегда вспоминал о ней с радостным чувством. Эта необычайная дружба между молодым врачом и двенадцатилетней дочерью консула казалась окружающим странной и смешной. Со временем она еще больше окрепла, и Климент, бывая с ней, находил отдых и покой, столь редкие в его жизни в последнее время.
— Живи до ста лет, милочка! — обняв девочку, сказал Позитано, и они чокнулись. — Мои поздравления, Леандр! Со счастливым вас праздником, мадам Леге! Ваше здоровье, доктор!..
В самом деле, почему поздравляют и его? Вслед за маркизом и синьора Джузеппина чокнулась с Сесиль, и щедрый на комплименты барон фон Гирш, и фон Вальдхарт, австрийский консул — шустрый румяный старичок, и Филипп Задгорский, с притворной сердечностью кивавший Клименту, и ослепительная в своем плотно облегающем платье с короной огненных волос миссис Джексон.
— Доктор, — протянула она, обращаясь к Клименту. — Я чувствую себя превосходно. А вы?
