Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута
— Я знаю, что японские аптекари ценят женьшень.
— Один китаец в Батавии, настоящий кент, шлет мне ящик кажный год. Все хорошо. Проблема в том, что магистратура вводит налог на каждый аукционный день: мы теряли шесть гульденов из десяти, пока доктор Маринус не упомянул о местном женьшене, который растет здесь, на берегах бухты, но не ценится. Так что я…
— Значит, этот человек приносит мешок местного женьшеня…
— …и уходит, — Грот гордо распрямляет плечи, — с мешком китайского.
— Охране и досмотрщику у ворот не кажется это странным?
— Им платят, чтобы не казалось. А теперь и у меня есть вопрос к вам: как директор посмотрит на это? На это, знач, да на все остальное, разнюханное вами? Потому что Дэдзима живет этим. Покончите с приработком, и вы убьете Дэдзиму… и не увиливайте с вашим «это решать господину Ворстенбосу».
— Но это на самом деле решать господину Ворстенбосу, — Якоб открывает щеколду двери.
— Это неправильно, — Грот закрывает щеколду. — Это совсем неправильно. С одной стороны, знач, «частная торговля убивает Компанию», а потом «я никогда своих людей не брошу». Никак не может быть вместе: рыбку съесть и косточкой не подавиться.
— Занимайтесь всем честно, — говорит Якоб, — и не будет никакой дилеммы.
— Займусь всем «честно», и прибыли мне хватит лишь на картофельные очистки.
— Не я утверждаю правила Компании, господин Грот.
— Да уж, вы только всю ее грязную работу радостно делаете, так?
— Я выполняю приказы. А сейчас, если в ваши планы не входит похищение сотрудника Компании, откройте дверь.
— Кажется, легко — выполнять приказы, — говорит ему Грот, — но это не так.
Глава 9. АПАРТАМЕНТЫ КЛЕРКА ДЕ ЗУТА В ВЫСОКОМ ДОМЕ
Утро воскресенья 15 сентября 1799 г.
Якоб достает семейный Псалтырь де Зутов из‑под половиц и встает на колени в углу, где молится каждый вечер. Прижавшись ноздрей к тоненькой щелочке между корешковой частью книги и переплетом, Якоб вдыхает влажный запах пасторского дома в Домбурге. Запах этот вызывает воспоминания о воскресных днях, когда прихожане, сгибаясь под холодным январским ветром, пробирались по мощеным улицам города к церкви, о пасхальных воскресеньях, когда солнце согревало бледные спины мальчиков, бесцельно слоняющихся у залива, об осенних воскресеньях, когда звонарь поднимался на церковную колокольню в пришедший из моря туман, чтобы позвонить в колокол, о воскресеньях короткого лета Зеландии, когда прибывали новые шляпы от модисток Мидделбурга, и о том Троицыном дне, когда Якоб озвучил дяде следующую мысль: если один человек может быть и пастором де Зутом из Домбурга, и моим с Герти дядей, и братом матери, то Бог, Его Сын и Святой Дух точно неделимая Троица. Наградой ему стал поцелуй в лоб: единственный за все время, бессловесный, уважительный.
«Пусть они все будут там, — молится тоскующий по дому путешественник, — когда я вернусь».
Компания лояльна голландской реформистской церкви, но не уделяет почти никакого внимания вероисповеданиям ее работников. На Дэдзиме директор Ворстенбос, его помощник ван Клиф, Иво Ост, Грот и Герритсзон заявляют о своей принадлежности к голландской реформистской вере, но при этом японцы вряд ли бы потерпели любые массовые религиозные собрания. Капитан Лейси — последователь епископальной церкви; Понк Оувеханд — лютеранин; а католицизм представлен Пиетом Баертом и Коном Туоми. Последний признался Якобу, что каждое воскресенье устраивает несвятое подобие святой мессы и ужасно боится смерти без присутствия священника. Доктор Маринус упоминает Высшего Создателя тем же тоном, каким рассуждал бы о Вольтере, Дидро, Гершеле[42] и некоторых шотландских врачах: преклоняясь, но не обожествляя.
«А какому Богу, — спрашивает себя Якоб, — поклоняется японская акушерка?»
Якоб обращается к Псалму 92, известному как «Штормовой Псалом».
«Возвышают реки, Господи, — читает он, — возвышают реки голос свой…»
Зеландец видит реку Вестерсхельдт между Флиссингеном и Брескенсом.
«…возвышают реки волны свои.
Но паче шума вод многих…»
Библейские штормы для Якоба кажутся штормами Северных морей, где тонет даже солнце.
«…сильных волн морских, силен в вышних Господь».
Якоб думает о руках Анны, ее теплых руках, ее живых руках.
Он ощупывает пулю в переплете и обращается к Псалму 150:
«Хвалите Его со звуком трубным, хвалите Его на Псалтири и арфе»[43].
Тонкие пальцы арфистки и раскосые глаза — это госпожа Аибагава.
«Хвалите Его с тимпаном и танцами»[44].
У танцовщицы царя Давида — обожженная щека…
Переводчик Мотоги — у него глубоко посаженные глаза — ожидает под навесом у здания Гильдии и замечает Якоба и Ханзабуро, лишь когда приглашенный клерк становится прямо перед ним.
— A — а! Де Зут-сан… Такой срочный вызов, мы опасаемся, обещает много проблем.
— Для меня это честь, — Якоб кланяется в ответ, — а не проблема, господин Мотоги…
Кули роняет корзину камфоры и получает пинок от купца.
— …и господин Ворстенбос освободил меня на все утро, если понадобится.
Мотоги проводит его в здание, и мужчины снимают обувь.
Затем Якоб ступает на пол, поднятый от земли на уровень колена, и проходит в просторное помещение Гильдии, где раньше не бывал. За столами, поставленными словно в школе, сидят шестеро: переводчики Исохачи и Кобаяши — первого ранга, с изрытым оспой лицом Наразаке и харизматичный, подвижный Намура — второго ранга; Гото — третьего ранга, который также и писец; и мужчина с внимательными задумчивыми глазами, представленный как Маено, врач, который благодарит Якоба за возможность присутствия, «чтобы подлечить больной голландский». Ханзабуро садится в угол и притворяется слушающим. Со своей стороны, Кобаяши прилагает все силы, чтобы показать, что хочет поскорее позабыть об инциденте с веерами из павлиньих перьев, и торжественно представляет Якоба: «Господин клерк де Зут из Зеландии» и «Человек глубоких знаний».
Человек глубоких знаний отвергает почести, и его скромность вознаграждается аплодисментами.
Мотоги объясняет, что по ходу работы переводчики встречаются со словами, которые неясны им, и Якоб приглашен, чтобы просветить их. Доктор Маринус часто ведет подобные неофициальные уроки, но сегодня он занят и сказал, что клерк де Зут достойно его заменит.
У каждого переводчика есть список слов, с которыми они не смогли справиться общими усилиями. Мотоги зачитывает их, одно за другим, и Якоб старается объяснить, как может: примерами, жестами, синонимами. Группа обсуждает подходящее японское слово, иногда проверяя предложенный вариант на Якобе, пока все не остаются довольны результатом. Простые слова: «запекшийся», «полнота» или «селитра», не задерживают их надолго. Более абстрактные термины: «сравнение», «выдумка» или «фокусировка» требуют уточнений. Понятия, не имеющие японского эквивалента, вроде «личная жизнь», «ипохондрик» или глагол «заслужить», занимают десять-пятнадцать минут, как и слова и словосочетания, требующие специальных знаний: «ганзейские», «нервные окончания» или «сослагательное наклонение». Там, где голландцы сказали бы: «Я не понимаю», переводчики, замечает Якоб, опускают глаза, чтобы учитель не просто объяснил, но также и проверил правильность понимания.
Два часа проходят со скоростью одного, но выматывают Якоба так, будто он работал четыре, и он благодарен за зеленый чай и короткий перерыв. Ханзабуро незаметно исчезает безо всякого объяснения. Во время второй половины занятия Наразаке спрашивает, чем «он уехал в Эдо» отличается от «он ездил в Эдо». Доктор Маено хочет знать, в каких случаях надо использовать поговорку: «Мне от этого ни холодно ни жарко»[45], а Намура спрашивает о разнице между «если увижу» и «если увидел». Якоб радостно вспоминает о своих скучных часах, проведенных в изучении школьной грамоты. Последняя серия вопросов этого утра исходит от переводчика Кобаяши:
— Пожалуйста, может клерк де Зут объяснить это слово: «реперкуссия».
Якоб отвечает:
— Последствия, результат действия. Реперкуссией излишней траты денег будет бедность. Если я ем слишком много, то реперкуссией будет… — руки «рисуют» огромный живот, — …жир.
Кобаяши спрашивает, что означает «средь бела дня». «Каждое слово я понимаю, но значение неясно. Можем ли мы сказать: «Я пошел в гости к господину Танаке средь бела дня»? Я думаю, нет, вероятно…»
Якоб упоминает о криминальном подтексте. «Особенно, когда у злодея — это плохой человек — нет ни стыда, ни страха быть пойманным. «Моего хорошего друга господина Мотоги ограбили средь бела дня».
