Лев Вирин - Солдат удачи. Исторические повести
«Тут-то я и погибну. Один остался.— подумал Гордон. — Может, попытаться? Матерь Божья, помоги!».
Прикрыв голову палашом, дал шпоры! Кобыла не подвела. Сшибая стоявших на пути, они пролетели через ворота.
Подход к воротам защищал форт — земляной вал с палисадом. В нём также было двое ворот. Пошире, справа, там стояли трое драгун краковского епископа. Поуже, слева, — кучка простолюдинов.
«Авось прорвусь! — Патрик помолился и повернул кобылу влево. — Выручай, милая!».
Бородатый мужик целил в него из мушкета. Гордон пригнулся к самой шее коня — пуля прошла мимо. Так трудно держаться без седла на скачущей лошади! Тут другой мужик рубанул его по голове косой, насаженной на длинное древко. Кабы не добрая бердская шапка из толстой воловьей кожи, был бы конец. Спас Господь милосердный!
С залитым кровью лицом, оглушённый Патрик всё же добрался до своих.
— Гордон! Жив? — удивился ротмистр Дункан. — Повезло тебе.
Они хотели захватить усадьбу того арианина, но встреченный слуга сказал, что там уже поляки, — опоздали.
Оставалось идти на Краков.
Вдалеке, в утреннем тумане, двигался большой отряд кавалерии. Ротмистр решил переправиться через Дунаец. Всем конным приказал перевозить пеших, бежавших из города. На берегу уже собралась толпа цыганок в пёстрых лохмотьях. Удивительно, сколько сброда следовало за полком графа Делагарди!
Сзади Гордона взгромоздился толстый, красномордый шотландец — главный обозный полка. Ледяная вода доходила до брюха лошадей, пришлось поджимать ноги. Патрик перевёз его благополучно. Вторым рейсом к Патрику посадили двух цыганок. Одну — спереди, другую, худую дылду, — сзади. Девки визжали, дёргались.
«Того и гляди, опрокинут кобылу». Гордон обругал их нехорошими словами. Чтобы не упасть, пришлось опустить ноги в воду. Ботинки промокли. Скоро Патрик промёрз до костей.
Тем временем подъехал конный отряд. Оказались свои, рейтары из эскадрона, ушедшего с Форгелем. Они тоже попали в засаду, и ушли живыми далеко не все.
Со стен города начали палить из пушек. Но, должно быть, кто- то по неопытности поднёс огонь к бочонку с порохом. Там прогремел взрыв.
Объединившись, пошли на Краков. В оставленной хозяевами шляхетской усадьбе рейтары бросились в комнаты — грабить.
А Гордон — в конюшню. И не ошибся, нашёл седло и с полведра овса. Из рук Патрик накормил свою вороную красавицу. Ведь столько раз спасала его этой ночью. Потом пошёл в дом. Всё ценное уже разобрали. Но и Патрику повезло. Ему досталось хозяйское бельё. Гордон тут же надел его поверх своего. Разрезал пополам шерстяной платок, обмотал ноги. Стало теплее.
Горькая дорога отступления! Снег, ледяной ветер и страшная усталость. Конным полегче, а пешим совсем худо. Шагай без остановки. Кто упал, тот уже не встанет. Останется мёрзлой куклой на обочине.
Столько трупов по сторонам, на них уже и не смотрели! Однако, увидав брошенных у дороги замёрзших младенцев, Патрик содрогнулся.
Впервые мелькнуло в душе сомнение: «Правильно ли я выбрал военную стезю? Не божеское дело эта война! И так трудно остаться здесь христианином».
Гордон совсем не чувствовал окоченевшие ноги.
«Не дай Бог заснуть! — думал он. — Упадёшь — не встанешь».
Подъехал Дункан:
— Живой ещё? Держись! — заметил Ротмистр. — Скоро привал.
Только когда стемнело, отряд добрался до жилья. Дункан провёл раненого в тёплую комнату корчмы, где собрались офицеры, усадил возле печки. Лекарь перевязал Патрику рану на голове, но зашить большой кусок кожи, свисавший на затылок, было нечем. Тут, у очага, Патрик согрелся.
Пару дней солдаты прожили в жалких, чёрных сушилках. Потом приехал подполковник Форгель. Он с частью рейтар добирался до Кракова дальней дорогой. Остатки полка перевели в Казимеж, предместье Кракова. Перед этим приказано было устроить смотр.
С утра рейтаров вывели на широкий луг. Орали капралы, равняя строй, матерились рейтары. Ротмистра Дункана услали в Варшаву с донесением, поэтому роту строил лейтенант Барнс, сухопарый англичанин. Рядом строился эскадрон ротмистра Хальберштата. Его лейтенант, Клаус, подъехал к Барнсу и рявкнул:
— А ну-ка, отодвинь своих болванов саженей на пять!
— Какого чёрта ты здесь командуешь? — удивился Барнс. — Да ещё так нагло!
Джек Барнс в полку — новичок. Откуда ему знать, что Клауса давно кличут Бешеный пёс. Из-за любого пустяка лезет в драку и каждый месяц дерётся на дуэли с кем-либо из офицеров.
Вот и сейчас Клаус взорвался, выхватил шпагу и ударил ею плашмя Барнса по спине. При этом так теснил англичанина конём, что тот и шпагу вытащить не мог.
— Во имя Господа! — возмутился Гордон. — Неужели мы стерпим это?
— Тише, Патрик! Не лезь ты в их ссору.. — попытался остановить его сосед.
Но Гордон пришпорил Блекбёрд и выскочил из ряда с обнажённым палашом:
— Защищайтесь, лейтенант!
Бог знает, чем бы это кончилось, но подъехавший ротмистр приставил к его груди взведённый пистолет:
— Рейтар! На место марш!!!
Патрик оглянулся. Лейтенант Барнс уже отъехал на пару сажен и стоял с обнажённой шпагой. И два офицера вклинились между ним и Клаусом, препятствуя столкновению.
— Сюда, Патрик! Скорее!! — орали друзья.
Медленно, стараясь сохранить достоинство, Гордон стал в строй.
После смотра Барнс подъехал к нему, пожал руку:
—Спасибо, дружище. Сей наглец чуть не выставил меня посмешищем перед всем полком. Поруха чести. Ты меня выручил, и я этого не забуду.
Вечером была дуэль Барнса с Клаусом. Впрочем, большой чести лейтенант Барнс не снискал.
Через неделю солдаты перешли из Казимежа на квартиры в замке. И Барнс уговорил Патрика разместиться с ним вместе.
Настало Рождество. У лейтенанта Барнса собрались друзья: квартирьер полка Фридрих Альтсдорф и корнет Ян Рудачек. Джек любил посидеть за бутылкой в доброй компании, а тут такой день! Хозяйка приготовила знатный ужин: жаренный каплун23, карп под белым соусом и бигос24. Патрик помогал ей накрыть на стол.
Рождество для каждого — святой день. И хотя рождественские гимны Патрик и Ян пели на латыни, Джек — по-английски, а Фридрих тянул хриплым баритоном «Штиле нахт, хейлиге нахт»25, это никому не мешало. Впрочем, скоро перешли к обычным заботам. Рудачек, лихой парень, авантюрист, поддразнивал Альтсдорфа:
—Мы намедни усадьбу очистили, так моя доля: золота на шесть дукатов да кафтан знатный, бархатный. Ты, небось, и за три месяца столько не заработаешь, тыловая крыса.
Фридрих только улыбнулся в густые усы:
—Что ты понимаешь, щенок? В полку, после Форгеля, я самый главный. Воюем полгода. А в бою сколько? Неделю? Остальное время на квартирах. Вот и гляди: приходим в местечко, я к старосте или к войту, ежели городок частный, какого магната: «Дзень добрый, пан, мы с постоем». А для него постой — хуже чумы! Меня в горницу, кормят, поят и тихонько спрашивают: «Может, вы в соседней деревне Голый- пуп станете? А мы вам двадцать талеров». Поторгуемся. Полк станет в деревне, а я, кроме тридцати талеров, ещё и от жидов получу богатый подарок. Да за эту кумпанию я на полдома скопил. Наберу ещё столько, уйду в отставку и женюсь.
— А много ли вы потеряли в Новом Сонче, господин квартирмейстер? — спросил весьма заинтересованный Патрик.
—Нисколько. Все своё добро я отослал в Краков вместе с супругой господина подполковника. Думать надо! — Фридрих, налил чару мёда и выпил её. — Коварная штука, их мёд! Пьёшь, как воду, а потом с места не встанешь. Но вообще-то, ты прав, парень. Война как-то не туда повернула.
—Верно, — кивнул Барнс. — Осенью казалось: всё, победа наша. Ян Казимир после разгрома бежал в Силезию. Его все со счетов сбросили. А нынче возвращается да не один! С ним этот изменник, маршал Любомирский, со своим войском, да и другие магнаты туда же. Слышали? Крымский хан шлёт ему сто тысяч татар.
Ян Рудачек закрутил длинный ус:
