Лев Вирин - Солдат удачи. Исторические повести
Утром, после обильного завтрака, хозяин, весьма импозантный джентльмен с роскошной седой шевелюрой и подвитыми усами, обратился к Патрику с прочувственной речью:
— Дорогой юноша, — ласково говорил пан. — Мне жаль тебя! Закон повелевает отвезти тебя в Новый Сонч. Военнопленных содержат там под строгим надзором и кормят скудно. Тебя тщательно обыщут, до рубашки, и всё ценное отберут. Пожалуй, для тебя лучше оставить своё имущество на время плена у меня. А я походатайствую перед маршалом Любомирским. Даст Бог, он разрешит перевести тебя до освобождения в моё имение. Мы с женой примем тебя как сына. Как выйдешь на свободу, я тебе всё верну.
Патрик подумал, что пан может и так отобрать всё, не спрашивая разрешения. Да и выглядел он весьма благообразно.
Как он потом ругал себя олухом и простофилей! Поверил сладкоголосому обманщику! До конца жизни, встретив седовласого красавца с бархатным голосом, Гордон настораживался и думал: «Какую подлость от него ждать?»
А тогда Патрик сам вытащил кошелёк и отдал пану. Не так и мало: девять дукатов, четыре талера и около восьми флоринов мелкой монетой.
Пан Ян рассыпался в уверениях, что обеспечит пленнику всё необходимое, и намекнул: дескать, попади так хорошо одетый пан в другие руки, ему бы не уцелеть.
Положившись на его великодушие и боясь обыска, Патрик вытащил все свои спрятанные на теле сокровища и отдал Стоцкому.
А было немало: два золотых браслета с эмалевыми замками, тонкая цепочка длинной в полтора локтя, три кольца, одно с большим сапфиром и два с бриллиантами, четыре дюжины пуговок, серебряных с позолотой, амулет и ещё кое-какие безделушки общей ценой в сто пятьдесят дукатов или более.
Как обрадовались и пан, и пани! Пан перед иконой Божьей Матери поклялся всегда заботиться о своём друге и вскользь заметил, что об оставленных ценностях лучше никому не говорить.
Холодным утром Патрик въехал в Новый Сонч пленником. Впереди, на его бахмате, гордо ехал пан Стоцкий. За ним — пятеро шляхтичей, потом, на низенькой, дрянной кобылёнке, Гордон, а сзади дюжина слуг. Патрик ехал по той самой улице, где квартировал! Многие жалели его, особенно женщины.
До чего же это было тошно! Гордон старался не показывать вида.
Его допрашивал комендант, белобрысый немец. Капитана Коллета весьма заботил отряд, идущий к городу. Велик ли, кто командир и каковы планы.
Гордон правдиво рассказал всё, что знал. Беда в том, что знал-то он мало. Немец глядел недовольно, похоже счёл, что пленник утаил самое важное. Патрика покормили добрым обедом. Потом сержант с десятком мушкетёров отвёл Гордона в каземат, под ратушей.
В подвале, у небольшого очага, трое дюжих парней играли в кости. Сержант сказал, что пленный упирается, не говорит всей правды, посему следует вздёрнуть его на дыбу.
Гордон просто онемел от ужаса!
«Дыба!!! Дикая боль, да, того хуже, позор. На всю жизнь!»
Его разум лихорадочно искал выход:
— Пан сержант, ради Господа Всеблагого!!! Доложите пану коменданту: я ему всё рассказал! Всё, что знаю. Богом клянусь! Ведь когда отряд вышел из Кракова, меня там не было. Сколько солдат, куда они пошли, я не видел. Пан сержант, вы опытный воин. Всякому ведомо, что шведы свои планы хранят в великом секрете! Даже командующий часто получает план в запечатанном пакете. И сей пакет может вскрыть в присутствии старших офицеров, лишь дойдя до назначенного места. Что ж может знать простой рейтар? Ради Господа, пан сержант!
— В самом деле, что спрашивать с простого рейтара? — Немолодой сержант почесал в затылке. — Подождите, хлопцы, схожу к начальству.
Рыжебородый, лысый кат подошел к пленнику, присел на чурбак:
—Немец?
—Шотландец.
— Далече твоя Шотландия?
— За морем.
Кат глядел на него спокойно, без злобы. Даже с любопытством.
«Он просто делает своё дело, — подумал Гордон. — Ему платят, он и делает.»
— Что ж вас гонит за море, в наши края? Голод?
— Мою родину захватил враг. Кромвель. Нашему королю голову отрубил, католиков притесняет.
—Нешто ты католик? Почто ж тогда шведам служишь?
На лестнице затопал вернувшийся сержант.
— Худо твоё дело, парень! — сказал он, - Комендант получил о шведах иные вести. Выходит, ты врал. Приказано пытать.
— Да я ведь только с чужих слов знаю об отряде! — закричал Патрик. — Что слышал, то и рассказал. Если слух был ложный, я-то причём?
—Оно и так, да начальство приказало. Давайте, хлопцы.
— Лучше уж пристрелите меня! — закричал Гордон, заливаясь слезами. — Или срубите голову.
Его не слушали. Помощники палача сняли кафтан и рубаху Патрика, ловко связали руки за спиной, сноровисто ощупали штаны: не прячет ли чего. Сержант зажёг смоляной факел.
— Гляди, парень, будешь запираться, мы тебе бока-то подпалим. Говори правду.
«Как же убедить его? Какие слова найти?», — в отчаяньи думал Патрик:
— Ладно, сержант! Пали! Мучай! Губи невинного человека! Я-то сегодня попаду в рай! И святой Пётр откроет золотые врата мученику. А ты, сержант, пойдёшь прямо в пекло! Ибо нет прощенья за невинно пролитую кровь. И Божья Матерь за тебя не заступится. Даже Пречистая Дева не простит мучителю. Лишь дьявол встретит тебя в аду поцелуем.
Кат спокойно стоял в сторонке. Не спешил. Ждал приказа. А сержант задумался. Картина ада его явно не обрадовала.
— Черт с тобой! Схожу к немцу ещё раз, — сказал поляк.
В этот раз сержант ушёл надолго.
«Может, поужинать зашёл? Оно и лучше, что не торопится. Пусть себе ходит, всё от дыбы подальше», — размышлял Гордон.
Он стоял полуголый у промёрзшей стены пыточного подвала и старался не думать, о том, что дальше. Патрик вспоминал родной Ох- лухис, матушку, братьев. Потом его начало трясти от холода. Рыжебородый кат подошёл и накинул пленнику на плечи кафтан.
—Замёрз? Ничо, паря. Может, ещё и обойдётся, — поляк протянул пленнику склянку горилки. — Глотни. Согреешься!
— Спаси тебя Бог! — искренне сказал Патрик.
Глоток крепкой водки буквально оживил его. Никак не ждал Гордон от палача такой доброты! Он снова начал соображать, что надо сказать сержанту, если пытку не отменят.
«Сейчас уже вечер, — думал пленник. — Наверняка комендант получил новые донесения о передвижении шведов. Чем дальше, тем меньше ему нужны мои показания. Надо стоять на своём».
Явился сержант и снова стал орать на Гордона, грозить факелом, требовать правды. Но было в его угрозах что-то нарочитое.
«Пугает!» — подумал Патрик и стоял на своем твёрдо. Скоро сержанту надоело.
— Упёрся, поганец! Ладно! — он махнул рукой и вышел.
Гордон полдня простоял под дыбой. Но обошлось. Рыжебородый кат развязал Патрику затёкшие руки и кинул одежду:
— Посиди у огня. Согрейся.
Только ночью за пленным пришли стражники и отвели его в дом коменданта. Там, в маленькой комнате, под стражей, Патрик провёл пять дней. В первый не мог ни пить, ни есть. Потом понемногу пришёл в себя. В субботу тюремщик сказал, что остальных шведских пленных держат в ратуше, и что среди них — Хольштейн. Гордон сразу попросил перевести и его к ним, ибо, как писал Марло: «SolomenmiserissocioshabisseDeloris»26.
Патрика повели в ратушу в разгар ярмарочного дня. Вокруг толпились люди. В городе многие помнили Гордона. Юношу жалели, протягивали деньги. Он пришёл в ратушу с четырьмя флоринами в кармане. Просидев почти неделю в одиночке, Патрик мечтал о встрече с друзьями. Думал, вместе будет куда легче.
Всё оказалось не совсем так.
В полуподвале ратуши старый друг, Ганс Хольштейн, встретил Гордона с раскрытыми объятиями. За ним подошли с приветствием седоусый капрал Хооде и изящный, с русой бородкой, Карл фон Грюн- дорф, сын пастора из Кёнигсберга. О злоключениях Патрика они уже слышали. Ещё двое — угрюмый, заросший густой щетиной Стивенс и щуплый Михал (Майкл), полуполяк, полушотландец, — лишь поклонились издали.
