Виктор Дьяков - Дорога в никуда. Часть вторая. Под чёрными знамёнами
Когда пришла Полина, он поведал ей о расспросах Глаши. Та тоже пожалела несчастную, но сама, напротив, была переполнена счастьем. Тревога, ее постоянная спутница, пока муж находился у Анненкова, сейчас "отпустила", и она опять буквально на глазах "расцветала", пышным прекрасным цветком. С началом посевной занятия в школе закончились, и Полина целый день находилась рядом с Иваном. Она бралась за то, что никогда не делала, мела, мыла полы, перестирала все привезенное мужем грязное белье, не дав до него дотронуться ни свекрови, ни Глаше... Она буквально вилась вокруг малоподвижного, в основном сидевшего Ивана, норовя вроде бы невзначай пройти очень близко, дотронуться до него то грудью, то бедром. Когда в поле уходили все, и они оставались одни... Постоянно видя рядом радостную, вновь наливающуюся спелой плотью жену, он начинал забывать о своих горестных думах, притуплялось чувство постоянной вины, все сильнее хотелось жить и радоваться жизни. Его руки были здоровы, он, не вставая со стула, ловил Полину, когда она в очередной раз касалась его какой-либо из своих упругих округлостей. Она немного упиралась, шептала, хоть в доме и никого больше не было... шептала, что ему нельзя чрезмерно напрягаться, но то были всего лишь слова. Она и сама отлично понимала, что является лучшим "лекарством" для скорейшего выздоровления Ивана и физического и морального. Потом происходило то же самое, что и ночью происходит между супругами, так сказать, в обязательном, законном порядке. Однажды, после такой "дневной любви", Иван обнаружил, что Полина, на скотном дворе доит корову. Это его неприятно удивило, ведь по негласной договоренности дойкой в доме занималась в основном Глаша, или изредка мать. Но Полина, увидев, что "обнаружена" за столь недостойным для жены офицера занятием, не растерялась, а проворно вскочив со скамеечки из под коровы, как ни в чем не бывало, сказала Ивану:
- Сейчас, подожди немного, я тебя парным напою.
- Зачем Поля?... Мать, или Глаша с поля придут, подоят.
- Что ты, Ваня, зачем ждать-то. Корову только пригнали, а мама с Глашей, когда ещё придут, что ж ей не доенной мучиться. Ты за меня не беспокойся, я ж все-таки природная казачка. И мама моя когда-то корову доила, и я уметь должна...
И все же у Ивана после этого эпизода остался неприятный осадок, что он не сумел полностью обеспечить жене ту жизнь, к которой она привыкла в доме у родителей...
Вести с фронтов в станицу приходили с большими опозданиями, особенно с дальнего, из-за Урала. Успехи весеннего наступления белых между Уралом и Волгой казаки восприняли с воодушевлением, надеясь, что война скоро закончится, и не успеют доехать до фронта мобилизованные усть-бухтарминцы 2-й и 3-й очереди. И в Долине опять воцарится мирная жизнь как встарь, и вновь здесь казаки станут привилегированным сословием, хозяевами этого края. Совсем с другим настроением встречали эти известия с фронтов в деревнях новоселы. Здесь ждали победы красных, но активно помогать им по прежнему никто не желал, а хотели всего лишь пахать, сеять, косить, пасти скотину. Пассивность новоселов объяснялась тем, что станичный атаман Фокин, несмотря ни на какие циркуляры руководства, по-прежнему всячески уклонялся от того, чтобы своими силами проводить мобилизацию в близлежащих деревнях. Так что сосуществование потенциальных врагов в Бухтарминском крае продолжало носить относительно мирный, во всяком случае, бескровный характер. Даже бывшие коммунары-питерцы как-то присмирели, видя, что не провоцируемая властью крестьянская масса ни за какое оружие браться не стремится.
Грибунины в новых условиях окончательно разработали свою "линию поведения": "Сидим пока тихо, слава Богу, с голоду не умрем. Если белые верх возьмут, втихаря с коммунарской кассой бежим и устраиваемся где-нибудь, где нас никто не знает, и искать не будут. Если же красные начнут пересиливать... Тогда все иначе, тогда надо будет о возобновлении борьбы срочно думать". Из повседневных задач Лидию больше всего нервировало то, что дети не могут посещать школу. Лидия сама, как могла занималась с сыновьями, но понимала, что полноценно школу заменить не может. Она очень боялась, что ее дети останутся неучами и в будущем им при любой власти тяжело будет выбиться на "верх"...
Затаился в своей страховой конторе в Усть-Каменогорске и Бахметьев. И не только активность белых на фронтах сковывали его деятельность, как руководителя уездного большевистского подполья. После памятного разговора в Усть-Бухтарме со станичным атаманом Фокиным, Павел Петрович все чаще стал задумываться над вопросом: действительно, а стоит ли сейчас разжигать здесь костер партизанской войны, разорять этот, один из немногих уцелевших в огне гражданской войны край? Головная контора его страхового общества находилась в Барнауле. В мае Бахметьев поехал туда с отчетом и по дороге проезжал деревни Змеиногорского уезда, станицы и казачьи поселки Бийской линии. Здесь осенью прошлого года бушевало восстание против мобилизации крестьян-новоселов в белую армию, которую активно помогали проводить и местные казаки. Гнев восставших и обратился против казаков, они нападали в первую очередь на небольшие поселки, жгли, убивали, грабили, насиловали казачек. Потом, когда из Усть-Каменогорска казакам подоспела помощь все повторилось с точностью до наоборот, жгли, убивали, грабили, насиловали уже казаки. Все в округе было разорено и разбито, а в обезлюдевших деревнях и поселках не засеяли и половины той земли, что засевали всегда. И главное, пролита кровь и поругана честь женщин - примирение было уже невозможно. Частенько вспоминая слова Фокина, Бахметьев теперь и сам убедился, к чему может привести разжигание партизанской войны. Понимал он и то, что на положение на главных фронтах все эти партизаны, скорее всего, вряд ли кардинально повлияют. Конечно, Павел Петрович всей душой желал победы своим, но когда едва ли не все местные коммунисты либо погибли, либо прятались, либо сидели в крепости... это давало и ему некоторое моральное право "не высовываться". Из крепости, где после инспекторского "налета" Анненкова, режим ничуть не стал более жестким, чем до него, Бахметьеву через квартирную хозяйку передали записку. В ней говорилось, что заключенные, которых в крепостной тюрьме вновь уже насчитывалось более двухсот человек, готовят массовый побег с попыткой захватить цитадель крепости, где складировано несколько сот винтовок и не менее двадцати тысяч патронов. Бахметьев, прочитав записку, ужаснулся, подумав, что может случиться, если планы, сидящих в крепости, осуществятся.
Сам же Павел Петрович, по натуре человек сугубо семейный, очень долго не имевший сведений о жене и детях... Так вот он, решил воспользоваться тем, что Урал тоже вошел в "империю Колчака" и отправил письмо в Екатеринбург. Отправил на удачу по старому адресу еще в марте, не надеясь получить ответ. Но случилось чудо, в мае ответ пришел. Жена писала, что она и дети живы и здоровы, но живут крайне тяжело, боятся, что на них могут донести, как на семью большевика, комиссара. К тому же белые грозят, что как только укрепятся на фронтах, начнут "выковыривать" укрывшихся в тылу недобитых большевиков и членов их семей. Но особенно жена жаловалась на трудности с пропитанием, что зиму еле пережили, дети по многу раз болели. Если бы это письмо попало в колчаковскую контрразведку... К счастью, обошлось. Работу почты в "колчакии" наладили, а вот контрразведке было не до писем частных гражданских лиц. Жена же явно давала понять, что еще одну зиму в голодном, разоренном Екатеринбурге она с детьми может и не пережить, ибо сейчас на огороде сажать нечего, нет никаких семян. Чем тогда жить, ведь на работу она устроиться никак не может, сразу начнут выяснять кто она... И опять, если бы не тот разговор с Фокиным, не решился бы Павел Петрович вызывать семью к себе. Но он уже не мог не думать о близких, об их жизни и здоровье, все остальное как-то незаметно отошло на второй план, даже руководство уездным подпольем. Бахметьев в конце-концов полностью осознал конструктивность позиции Тихона Никитича Фокина. Как получил письмо, Павел Петрович в тот же день написал жене ответное, и в нем подробно объяснил, как добраться до Усть-Каменогорска. Именно здесь в хлебном, относительно спокойном месте голодная смерть не грозила никому. Здесь как в гавани бурю можно было пережить лихолетье.
ГЛАВА 17
После боя под Андреевкой Анненков развернул бурную деятельность по подготовке нового наступления на "Черкасскую оборону" и окончательного уничтожения этого укрепленного района красных, не дававшего возможности начать широкомасштабное наступление на южное Семиречье. Уже в мае Партизанская дивизия имела в своем составе три отдельные бригады. Стрелковая бригада состояла из 1-го и 2-го стрелковых партизанских полков, ядро которых образовали семиреченские и сибирские казаки-пластуны, а также манжурского охранного батальона, набранного из китайцев-хунхузов, наемников, пришедших в Россию воевать за деньги. Отдельная кавалерийская бригада включала полки "Черных гусар" и "Голубых улан" и кирасирский, отдельная казачья бригада - Атаманский, Оренбургский и Усть-Каменогорский полки. Формировался и конно-киргизский полк, состоявший из киргизов сторонников партии Алаш-орда. Общая численность дивизии достигла десяти тысяч штыков и сабель.
