Фау-2 (ЛП) - Харрис Роберт

Мадам Вермёлен подала рагу с картофелем. Доктор налил всем ещё по капле ликера. Все ели молча, с жадностью. Арно — с опущенной головой. Закончив, он доел и остатки с тарелки матери. Кэй пару раз с тоской взглянула на оставшуюся еду из коробки, но было ясно, что её берегут. При таком расходе хватит на неделю. Она мысленно упрекнула себя — завтра в офицерской столовой она поест нормально. После ужина мадам Вермёлен убрала посуду, затем нарезала каждому по квадратику твёрдого безмолочного армейского шоколада.

Арно спросил по-французски:

— Простите, мадемуазель, но почему вы в Мехелене?

— Боюсь, мне нельзя говорить.

— Но вы где-то рядом размещены?

— Честно говоря, я и сама не знаю где. Мне завтра в восемь на дежурство, и я не уверена, как туда добраться.

— Тогда мы нарисуем вам карту! Как называется улица — вы можете сказать? — Он улыбнулся. — Или это тоже секрет?

— Кажется, Конегин Астридлаан.

— Но мы знаем её, конечно! Главная дорога на юге. Там была немецкая штаб-квартира.

— Теперь там наш штаб.

Был найден лист бумаги, карандаш. Все трое Вермёленов, споря по-фламандски, нарисовали ей подробный план.

Она изучила аккуратные подписи, стрелки маршрута.

— Это далеко?

Арно пожал плечами:

— Минут пятнадцать пешком — не больше.

— Спасибо. — Она сложила карту и убрала в карман. — А теперь, пожалуй, мне стоит лечь спать — мне рано вставать.

— Конечно, — сказал доктор. — Позвольте проводить вас.

Наклоняясь за пальто, она заметила, что Арно наблюдает за ней.

— Спокойной ночи, — сказала она.

— Спокойной. Пусть вам приснится что-нибудь хорошее.

В холле доктор настоял, чтобы сам нёс её чемодан. Она осмотрелась: высокий потолок, религиозные артефакты, тяжёлые деревянные двери. Слишком торжественно для обычного дома.

— Вы здесь принимаете пациентов?

Он рассмеялся:

— Je ne suis pas ce type de docteur! — Он открыл ближайшую дверь и включил свет. Кэй вошла следом. Это был кабинет, знакомый по Кембриджу: полки до потолка, заваленные книгами, стопки на полу и на столе, тяжёлые бархатные шторы, покрытые пылью, и резкий запах табака.

— До войны я преподавал в Антверпенском университете. Я доктор философии — что нынче, конечно, мало кому нужно.

— Напротив. Философия сейчас нужна как никогда.

— Верно! — Он впервые по-настоящему улыбнулся. Лицо его изменилось. Он оказался не таким уж старым.

На столе стояли старинные фотографии в серебряных рамках. Одна — два подростка на пляже с футбольным мячом. Она узнала Арно по густым волосам. Второй — младше. Похожи как близнецы, даже выражения лиц.

— У вас был ещё один сын?

Она сразу пожалела о вопросе. Его улыбка исчезла. Он взял фото.

— Это Гийом. Он погиб на войне.

— Мне очень жаль.

— Спасибо. — Он положил фотографию лицом вниз и жестом пригласил: — Пойдёмте?

Они поднялись на первый этаж. Узкая лестница вела выше, но доктор свернул в тёмный коридор. В конце включил свет и открыл дверь. Просторная, но пустая комната: ковёр, латунная кровать, тумбочка, комод, стул, столик, платяной шкаф. Бархатные шторы. Распятие над кроватью. Абажур с кисточками. Свет был тусклым, и, казалось, что в комнате не бывали годами.

Вермёлен поставил чемодан и указал через коридор:

— Ванная — там. Простите, горячей воды нет. Но Амандин может вскипятить чайник на кухне, если вы хотите.

— Нет-нет, совсем не нужно. Простите, что доставляю вам столько хлопот.

Он колебался, затем всё же улыбнулся — едва заметно.

— Alors — bonne nuit.

— Спокойной ночи. Спасибо.

Она прислушалась к шороху его домашних тапочек, удаляющемуся по коридору вниз по лестнице. Закрыв дверь, оглядела комнату. По крайней мере, здесь было сухо — в отличие от барака в Дэйнсфилд-Хаусе — и уединённо. Но сейчас она бы многое отдала, чтобы оказаться в Англии с подругами, болтать с ними после смены. Глупая мысль! Она покачала головой, отгоняя её. Себе она прощала любые грехи, кроме жалости к себе.

Она подняла чемодан на кровать, открыла его и принялась распаковываться: запасную форму убрала в комод и шкаф. Белую хлопковую ночную рубашку разложила поверх покрывала. Логарифмическую линейку и таблицы положила на письменный стол. Никакой гражданской одежды, ни книг, ни фотографий из дома она с собой не взяла. Завела походные часы, поставила будильник на 6:30. Раздвинула шторы и приложила ладони к стеклу — за окном было чёрным-чёрно.

Сев за стол, Кэй открыла книгу логарифмов. Лётный офицер Ситвелл выдала им список уравнений («Домашнее задание, леди») для тренировки вне смен. Полчаса она добросовестно работала с логарифмической линейкой, пока глаза не стали слипаться от усталости. Где-то вдалеке пробил колокол. Девять часов.

Она сняла фуражку и распустила волосы, сняла китель и повесила его. Взяв свою косметичку, она перешла через коридор в ванную, нашла среди вещей кусок мыла, затем закатала рукава и вымыла руки и лицо, вытираясь маленьким тонким полотенцем — дома такое использовали бы для сушки посуды. Она почистила зубы.

Вернувшись в комнату, она сняла галстук, рубашку и юбку, сбросила туфли и стянула плотные чулки. Её кожа покрылась мурашками от холода. Она расстегнула пояс для чулок, а когда потянулась за спину, чтобы расстегнуть лифчик, вспомнила, как Арно поцеловал ей руку и с каким взглядом смотрел, когда думал, что она не заметила. Надеть ли ночнушку поверх нижнего белья? Заслонить дверь стулом? Мысли эти она тут же отмела. Он, по всей видимости, был ранен — она справится, если что. Она сняла лифчик и уродливые армейские трусы WAAF с резинками на талии и бёдрах — «убийцы страсти», как их называл Майк. Как же ей хотелось, чтобы он сейчас был рядом, лежал в кровати, смотрел на неё, ждал её… Нет, не стоит больше о нём думать. Она надела ночную рубашку, отвернула одеяло, сложила две тонкие подушки одну на другую. Подошла к двери, выключила свет и быстро юркнула в постель.

Простыни были не первой свежести, пахли затхло, как старый дождевик. Она натянула одеяло до подбородка. В древнем доме стояла тишина. Ни звуков, ни света. В голове кружился хоровод алгебраических формул. Она опасалась, что не сможет заснуть. Но через две минуты уже спала.

Во сне она видела, как ракета, увенчанная белым шлейфом цифр и символов, поднимается вдали в бледно-голубое небо.

11

— Шах, — сказал Зайдель.

Он убрал пальцы с коня и с довольной улыбкой откинулся в кресле. Граф наклонился над доской, расставив колени и опершись предплечьями на бёдра. Кончики пальцев нервно постукивали друг о друга.

— Так, посмотрим… — Обычно он выходил победителем из этих регулярных партий, но сегодня его мысли были заняты другим, и он допустил ряд ошибок. Его ферзь был выведен из игры. Король, окружённый слабой охраной, оказался в ловушке между ладьями и конями Зайделя.

— Сдаёшься? — спросил Зайдель.

— Вовсе нет. — Тот подставлял коня, чтобы белый король его взял, но это была ловушка: через три хода — мат. — Надежда умирает последней. — Граф сделал ход королём за линию пешек.

— Знаешь же, что ты просто продлеваешь мучения? — Но, наклонившись над доской снова, лейтенант нахмурился: вдруг он что-то упустил?

Граф откинулся на спинку. Офицерский клуб находился на втором этаже отеля «Шмитт», в небольшой гостиной с видом на набережную. Море в темноте не было видно, но слышалось ясно. Атмосфера была подавленной. Обычно по вечерам полковник Хубер играл на рояле — «Дуэт жандармов» или что-то из «Весёлой вдовы» — но сегодня он сидел тихо с лейтенантом Кляйном и ещё парой офицеров. Граммофон стоял в углу, нетронутый. Кресло у окна, в котором обыкновенно читал вестерны лейтенант Шток, оставили пустым в знак уважения. В углу оберштурмбаннфюрер Дрекслер курил сигару и развлекал двоих эсэсовцев, приехавших из штаба в Гааге. Штурмшарфюрер Бивак был с ними. Время от времени он бросал взгляды в сторону Графа. На разборе взрыва ракеты он с вызовом поинтересовался, почему Граф отсутствовал на запуске.