Валерий Кормилицын - Держава (том третий)
— Господин поручик, ну что у вас за вредная привычка в портретном зале появляется — по верхам глядеть. Будьте добры — глядите на меня, своего командира, — несколько успокоился Ряснянский. — Надеюсь, ваша невеста — дама приятная во всех отношениях, как говаривал когда–то Николай Гоголь.
— Более того. Доброй нравственности и благовоспитанна, — подтвердил Аким. — Дочь офицера, умершего от ран, выращена матушкой в пристойности, скромности и благочестии…
— Словом, будущая ваша супруга полностью отвечает представлениям о достоинстве офицерского звания?
— Несомненно!
— Надеюсь, вы знаете, что женясь до двадцати восьми лет, офицер обязан внести так называемый реверс. Либо в виде единовременного вклада в банк пяти тысяч рублей, с предоставлением права получать ежегодно из этой суммы триста рублей, считая и проценты. Либо в виде недвижимого имущества, приносящего доход не менее трёхсот рублей в год… Родителям–то невесту представили? Максим Акимович не против?
— Отец очень рад, надеясь, что я образумлюсь и стану пореже посещать рестораны, а буду заниматься вязанием, вышивкой крестиком и петь псалмы в церковном хоре.
— Гы–гы! Хорошо сказано, сынок. Приму на вооружение. Ну что ж. Завтра в полдень, в этом же зале жду вместе с невестой. А полк поручу сопровождать в лагерь полковнику Сперанскому, — даже обрадовался он. — Ты в курсе, господин поручик, что адмирал и великий князь Алексей Александрович за Цусимский разгром подал в отставку и уволен со всех морских постов?
— Так точно.
— Это говорит о том, что какие бы высокие посты не занимал человек, и кем бы он ни был… Служебные обязанности должен нести исправно, — нравоучительно поднял вверх сигару.
Выйдя из портретного зала, Аким оказался в кругу потрясённых сослуживцев.
«Буданов успел уже раструбить «благую весть». Вот болтун безусый», — жал протянутые руки, стараясь не обращать внимания на слова соболезнования.
— Аким, а это не розыгрыш? — подозрительно глядел на сослуживца Гороховодатсковский.
— Это утопия! — ввёл товарищей в философскую задумчивость.
На следующий день Павловский полк чуть было не удостоился высочайшего выговора от великого князя Владимира, за срыв военной операции по переселению в Красносельский лагерь.
Большая часть офицеров полка осталась в Петербурге, дабы не пропустить исторический момент смотрин.
Максим Акимович перемолвился по телефону парой слов с генерал–майором Щербачёвым, и вопрос, фактически, был решён.
Но формальности… Военные традиции… Куда же без них.
— Господа! Прошу знакомиться. Варницкая Ольга Николаевна, — представил столпившимся перед портретным залом офицерам даму: «Мужчины, хотя и офицеры, не менее любопытны, чем женщины», — с трудом скрывал за небрежностью движений внутреннее волнение и поражался самообладанию и спокойному лицу своей невесты.
Одетая в лёгкое пальто, так как день выдался неожиданно холодным и ветреным, она грациозно подняла вуальку на модной шляпке с букетом, из–под которой рассыпались по плечам светлые локоны.
Без наигранного жеманства, она обаятельно и в то же время стеснительно улыбнулась офицерам, тут же расположив их к себе.
А когда, с помощью Рубанова, сняла пальто, которое благоговейно принял поручик Гороховодатсковский, и осталась в простом сером платье с белым передником сестры милосердия, сердца офицеров были завоёваны навсегда и бесповоротно.
Так же поражён был и полковник Ряснянский, глядя на статную скромную даму с незамысловатой причёской, но зато с выпуклой грудью, топорщившей материю платья и красный крест на переднике.
«Вот так и должна выглядеть жена офицера лейб–гвардии Павловского полка», — решил для себя Евгений Феликсович.
— Ну что ж, Аким Максимович, подавай командиру полка рапорт о разрешении вступить в законный брак. Полагаю, рассмотрен он будет положительно.
Не успели в душе Акима отзвонить поминальные церковные колокола, как забренчал домашний колокольчик, и Аполлон, брезгливо морщась, провёл в гостиную небритую лохматую личность в мятой, когда–то белой рубахе, зато в штанах с жёлтыми лампасами и при шашке с аннинским темляком.
Бодро раскланявшись с сидевшими в креслах Рубановыми, вошедший субъект представился:
— С вашего позволения, господа, вольноопределяющийся Кусков Олег Владимирович. Прибыл с театра…
Ирина Аркадьевна удивлённо распахнула глаза.
— … боевых действий…
Жизнерадостно дыша перегаром, помятая личность продолжила:
— Друг и сослуживец геройского сотника Глеба Максимовича Рубанова, — выбил пыль из сапог, щёлкнув каблуками. — Привёз письма и подарки, — снял с плеча тощий вещмешок.
«Явно не мэдлеровский саквояж», — поднялся из кресла Аким и подошёл к вольнопёру:
— Студент Московского университета? — с утвердительной интонацией произнёс он. — Помню–помню…
— И я вспомнила, — улыбнулась Ирина Аркадьевна. — В вашей внешности совершенно ничего не меняется.
Максим Акимович вставать перед каким–то вольнопёром посчитал ниже своего достоинства.
— Мадам, вам Глеб Максимович наказал передать открытку с видом почтамта города Харбина и два письма.
«В нашей семье заведено дарить открытки с видами на заячий ремиз, вольер с медведем или главпочтамт», — едва сдержала смех Ирина Аркадьевна, с удовольствием принимая открытку и два письма.
Настроение её стало превосходным:
— Надеюсь, молодой человек отобедает с нами? — наблюдала, как вежливо поблагодарив за предложение отобедать, гость протянул бутылку Акиму.
— Не знаю, как я довёз этот презент, — всё не мог разжать пальцы и выпустить зелёную ёмкость. — Ханшин из города Бодуна, — нашёл в себе силы расстаться с бутылкой.
— С Бодуна–а?! — обрадовался Аким, любуясь грязной залапанной ёмкостью, закупоренной самодельной деревянной пробкой. — Подумать только… Как это брат сумел с ней расстаться, а вы, сударь, довезти и не разбить… Вам за подвиг по Станиславу следует на грудь повесить.
— Несколько раз чуть было не раскололась в поезде… Но вот — довёз, — жалостно глянул на ханшин. — Нам, казакам, нипочём, что бутылка с сургучом, — развеселил всё же поднявшегося из кресла генерала в халате.
— Ну что ж, с удовольствием отведаем сыновний подарок.
Но удовольствия от подарка генеральский организм явно не испытал.
Поражаясь метаморфозам родительского лица после рюмки боевого ханшина, Аким на минуту отвлёкся, плеснув в свою рюмку ядовитой жидкости, и удивлённо воззрился на папа, машущего перед перекошенным лицом рукой.
«Уже и жестикулировать начал», — поразился чудодейственной силе напитка.
— Это только поначалу тяжело, ваше превосходительство, — морально поддержал генерала отмытый и переодетый в халат с драконами Кусков, потрясённо глядя на оскаленные зубы и не вмещающиеся в орбитах, от ужаса пережитого, слезящиеся глаза.
— Друг мой, нельзя же так смеяться… Того и гляди задохнётесь, — после прочтения сыновних писем, неправильно поставила диагноз супругу Ирина Аркадьевна.
— Весельем здесь и за версту не пахнет, а совсем даже наоборот, — постучал отца по спине Аким.
— У–у–ф! — услышали выдох облегчения, и затем сиплым от непередаваемых ощущений голосом Максим Акимович задал вопрос: — И вы это там пьёте?
— Папа, мы Это не пьём. Мы Этим — наслаждаемся.
— И что я плохого Глебу сделал, коли он мне такую свинью подложил?
— Не свинью, а жабочку… Всё–всё–всё… Молчу, маман.
— Сражений нет, вот заместо боевых действий, дабы не расслабляться, и употребляем сей нектар, — попытался оправдать забракованный генералом напиток Кусков. — А я прибыл экзамены сдавать на офицерское звание в Николаевском кавалерийском училище, — сообщил Рубановым цель визита в столицу.
Однако он очень ошибся насчёт боевых действий.
Маньчжурская армия их действительно не вела, но это никоим образом не относилось к отряду генерала Мищенко.
В начале мая генерал Каульбарс приказал Мищенко произвести глубокую разведку расположения противника.
Начальник штаба Урало—Забайкальской дивизии Деникин, пригласив командиров полков, поставил им задачу — истребление неприятельских складов, транспортов и определение стоянки дивизий генерала Ноги.
Командир 1‑го Читинского полка Свешников, после совещания у начштаба, вызвал к себе командиров сотен.
Глеб, лёжа на пригретой солнцем возвышенности под уютным зелёным кустиком, ждал товарища и командира.
— Кирилл Фомич, ну что там? Опять отступать? — отбросив обгрызенную травинку, обратился к устало бредущему по тропе Ковзику.
— Наоборот, — уселся рядом на расстеленной бурке. — С утра — в поход. Пойдём готовиться, — сорвав травинку, сунул сочный стебель в рот. — Операция намечается крупная. Свешников сказал — 45 сотен и 6 орудий будет задействовано. Лишнего ничего не брать. Даже на пушки всего по 5 зарядных ящиков выделили.
