Валерий Кормилицын - Держава (том третий)
— Уже в походе Зиновий Рожественский стал вице–адмиралом, получив на погон второго орла и вскоре — генерал–адьютантом, — низким голосом, чтоб не привлекать внимания рассказчика, сообщил сыну Максим Акимович.
— Встанет, бывало, памятником на капитанском мостике, и командует из–под бороды, матеря, кто под руку попадётся… В душу, в бога, в двенадцать апостолов, поимённо, с большим боцманским загибом. Раз и меня обложил, — радостно плюнул за борт, но плевок прилетел обратно, доставшись другу.
Тот воспринял его за брызги воды.
— Я ведь на флоте машинный квартирмейстер был… По пехотному — младший унтер–офицер. Пройдя экватор и тропик Козерога, обогнули мыс Доброй Надежды, взяв курс на Мадагаскар, и пришли в бухту Носси—Бэ, — поражал товарища чудными названиями окрестностей.
«Тропа козьего рога, — фыркнул тот носом, тут же вспомнив, — нос бе–е. Наши названия лучше. Я, к примеру, с села Мошонка, Псковской губернии. Старики бают, названо от богачества… Но не такого, как у купцов, поменьше. У тех — мошна… Или свата взять. Тот и вовсе с Муходоевки, Рязанской губернии. Лишь у хохлов в Малороссии прозванья лучше… Супружница моя, с села Почекуево. Под Черниговом, говорит, эта самая деревня располагается. Все местные мужики, говорит, заместо буквы «к» — «х» норовят вставить. От жизни паскудной и жён пакостных… В этом они — ох как правы. Всё у этих почекуевцев с буквой «х», ни как у людей… Бабка сказку дитю рассказывает…У ей главный паскудник — Кощей Бессмертный… А у жены в той же сказке — Чахлик Невмерущий…
— А в этой Носси—Бэ, — отвлёк от размышлений разносчика табачных изделий, — есть городок уездный Хелльвиль…
— Чаво? — открыл рот товарищ: «Это почище Почекуева будет». — Даже в Малороссии таких наименований нет… Городишко Карасук у них есть и село Безводовка — вот уж обидно для мужиков… — Велльхиля…
— Хелльвиля, — поправил его моряк. — Там горы, пальмы с обезьянами, ну, как у нас вётлы с котами.., и дюже приятно пахнет хруктами, как у нас летом в разнотравье. Либо, кады штоф водочный раскупоришь… Но любоваться некогда было. Три дня уголь грузили. Только и слышали от боцманов: «Ходи веселей! Шевелись давай!». Вот там руку и потерял, — заскрипел зубами моряк. — Зашиб сильно и отрезали. Больно быстро мясо в энтих местах гнить начинает… А ноне услыхал, что всех товарищей моих японец потопил, — смахнул слезу моряк. — Мне, оказывается, больше их повезло, что домой на торговом корабле отправили.
— На тебе червонец, моряк, товарищей помянешь, — протянул ему красную кредитку Аким, сходя за отцом на причал.
На рейде, украшенные флагами, качались десятки парусных яхт различных типов: шхун, тендеров, швертботов. Виднелись и моторные яхты с каютами и без.
Между ними сновали ялы и вёсельные плоскодонные лодки.
С выстрелом, времён адмирала Нахимова, пушки, суета постепенно улеглась, и начался торжественный молебен.
Рубановых, долго раскланивающийся с Максимом Акимовичем командор в мундире адмирала прошлого века при треуголке и кортике, поставил в первых рядах, неподалёку от высокой береговой мачты.
После молебна командор, перекрестившись, произнёс короткую речь:
— Склоним головы, господа, и мысленно помянем павших при Цусиме моряков… Для Бога нет разницы — простые это моряки или офицеры. Жизни свои отдали они за Россию. За нас с вами, господа, — вывел, обняв за плечи, безрукого моряка. — Перед вами герой, что ходил на флагмане 2‑й Тихоокеанской эскадры, вместе с адмиралом Рожественским.
Оркестр грянул Российский гимн, а публика зааплодировала.
Покрасневший моряк поклонился, приложив единственную руку к сердцу, и затерялся в толпе гостей, встав рядом с Рубановыми.
Затем вице–командор в своей речи изложил задачи, цели и планы наступающего сезона, поблагодарил гостей за честь прибытия, и закончил речь здравицей парусному спорту.
После него Рубанов–старший, от имени гостей, поблагодарил командора и вице–командора за приглашение, и пожелал процветания императорскому яхт–клубу.
Следом выступили другие почётные гости.
Речи прерывались аплодисментами, тушами оркестра и криками «ура!».
После речей командор громовым голосом рявкнул: «На флаг!»
Все замерли.
Только плеск волн и гудки далёких пароходов.
— Флаг поднять! — нарушил торжественную тишину командор.
Старый, но бравый ещё боцман, поднял комочек флага к вершине гафеля и сильным рывком фала раскрыл его.
Старинная нахимовская пушка рыкнула, и ветер поднял сизый дымок выстрела на высоту трепещущего флага, разогнав его там над мачтами яхт.
Оркестр играл бесконечные туши под несмолкающее «ура…»
— Бывало утром, за пять минут до восьми, на мачтах «Князя Суворова» взвивался сигнал: вахтенным начальникам приготовиться к подъёму флага, — рассказывал однорукий моряк ни столько соседу — товарища его к избранным гостям не допустили, сколько Рубановым. — А со стоящих рядом кораблей в утренней тишине только и раздаётся: «Горнисты! Барабанщики! Наверх! Команде наверх повахтенно. Во фронт стоять…», — расчувствовавшись, в полный голос уже вещал:
— А Рожественский строго за этим наблюдает. Команды выстраивались на шкафутах. Господа офицеры — на правых шканцах, караул, горнисты и барабанщики — на левых. Смир–рна! — гаркнул моряк.
Командор с вице–командором, а также многие из гостей выполнили команду.
— Слушай… На краул! На флаг! И ровно в восемь: «Флаг поднять!»
Замерший оркестр, не разобравшись, вновь заиграл гимн.
— Кормовые флаги с синим Андреевским крестом на всех кораблях эскадры плавно поднимаются к ноку гафелей… Как это было волнительно…
— Господа-а! — прослезился командор. — Белый цвет флага — символ незапятнанной чести! Синий крест — символ веры и долга! Да здравствует Россия!!!
Оркестр, под «ура!» — грянул гимн.
— Да здравствует Российский флот!!!
Когда добирались домой, Аким, вспомнив безрукого моряка, подумал: «Теперь всё время про поход станет рассказывать, потому что вряд ли в его жизни найдутся более яркие впечатления… И мне тоже не хочется более ярких впечатлений, чем в Маньчжурской армии…».
Но он не угадал.
Буквально через несколько дней, арендовав у перевозчика в красной рубахе и жилете, с выцветшим картузом на голове, ялик, чтоб покатать Ольгу, Аким получил незабываемое впечатление, равное сражению на реке Ялу.
Мощно работая вёслами, он направил ялик к заросшему травой и небольшими деревцами островку, раскачав лодку на волнах.
— Мадам, вы, оказывается, совершенно не переносите качки, — улыбнулся даме, видя, что её затошнило…
— Сударь! Погляжу на ваше самочувствие, когда станете ждать ребёнка.., — улыбнулась кавалеру, выронившему вёсла и вытаращившему глаза на вмиг побледневшем лице.
— Аким, ты что такой бледный и руки трясутся? — поинтересовался вечером у сына Максим Акимович, уютно расположившись в кабинете за рюмкой коньяка.
— За тебя, отец, переживаю, — рывком выскочил из кресла и забегал по кабинету младший Рубанов.
— И чего, интересно, ты за меня переживаешь? — поднял руку с коньяком, любуясь напитком сквозь горящую лампочку на люстре.
— Как чего? Через несколько месяцев станешь дедом, — отбросив дипломатию, остановился перед папа', вылившем на грудь намеченную к употреблению порцию. — Что же выбрать? Отдать жизнь за родину, вновь приняв участие в войне… Это лёгкий вариант. Или — жениться.., — в задумчивости наблюдал, как потрясённый отец расслабленными движениями тыльной стороны ладони стряхивает с домашнего халата капли влаги. — Всё по Пушкину: «От ужаса — слезами обольюсь…»
— У Александра Сергеевича: «От вымысла…» Может, ты всё придумал, сынок?
— Как честный человек, я должен застрелиться, — вновь забегал по кабинету Аким.
— А может, лучше всё же, жениться? — выдвинул свою версию развития событий Максим Акимович и лицо его, неожиданно для сына, расплылось в блаженной улыбке. — Подумать только… Я стану дедом, — поднялся из кресла и подошёл к окну. — Аким. Ты настоящий кавалерист, — достал из тайника два бокала и непочатую бутылку коньяка. — Это существо будет — Максим Акимович… Как и я. Теперь павловцы в моих глазах равны кавалеристам, — наполнил бокалы.
— Павловцы — они такие.., — взял бокал Аким. — Не успеют поцеловать — и уже ребёночек…
Эту мизансцену и застала вошедшая в кабинет Ирина Аркадьевна.
— Что за дивертисмент здесь происходит? — строго разглядывала мужчин с бокалами в руках.
— Миссис Рубанова, произошёл невероятный казус, в результате чего ты скоро станешь бабушкой.., — закатился довольным смехом супруг.
— Шлафрок[6] коньяком облил, — подошла к мужу, и тут до неё стали доходить его слова. — А вы меня, часом, не фальсифицируете? — поочерёдно оглядела лица сына и мужа: «Да… Облик сынули пессимистичен и скорбен, а супруг сияет как новенький орден», — сама налила в рюмку. — Я начинаю верить умом, но не чувствами, — медленно выпила коньяк. — С вами не только пить, но и курить начнёшь, — грохнула об стену рюмку. — Царица Небесная! — завизжала от радости. — Я стану бабушко–о–й!
