Валерий Кормилицын - Держава (том третий)
В начале июня, пригласив лишь Любовь Владимировну без супруга и старшей дочери, Рубановы провели, по выражению одного из виновников торжества — смотрины.
Аким, для порядка немного выпив, даже пытался шутить, сидя между Ольгой и отцом.
За столом никто не прислуживал.
Изнывающих от любопытства Аполлона с мадам Камиллой, выставили за дверь.
Лишь молодая горничная Дарья Михайловна, неся перед собой огромный живот и какое–нибудь блюдо над ним, заходила в столовую.
— Дашенька, когда станете мамой? — поинтересовалась Любовь Владимировна.
— В следующем месяце, мадам, — ответила та, ставя на стол переданное поваром блюдо.
— Иван рад, наверное, — не отставала гостья, глядя отчего–то на племянника.
— И даже очень, — улыбнулась молодая женщина.
«На меня–то чего глядит? — занервничал Аким. — Я тут не причём. Теперь во всех грехах винить будут», — налил Ольге лимонада, а себе и папа — водки.
— Мужчины, вы там не очень увлекайтесь напитками, — критически оглядела отца с сыном, сидящая напротив мать.
— Маман, не волнуйтесь, лишнего не позволим, — дурачась от внутреннего стеснения, чокнулся с отцом рюмкой.
— Ходили недавно с Георгием Акимовичем слушать оперу, — подняла рюмку Любовь Владимировна.
— В Буфф? — с аппетитом закусывая, осведомился Аким.
— Фи–и. В Маринку. В Буфф лишь офицеры холостые, да купцы с жёнами ходят. Так что скоро вам, Аким Максимович, дорога туда будет заказана.
— Ну чего разъязвилась? — осадил невестку Рубанов–старший. — Рассказывай, коли в театр ходила, чего там ставили.
— Слушали оперу Чайковского «Пиковая дама», — обиделась на хозяина гостья. — Вы, сударь, пиковую даму только в карточной колоде видите.
— Не только, — налил дамам и себе. — Дома её каждый день вижу, — хохотнул, кивнув на жену.
— Помолчите, король бубновый. А я уже и забыла, когда в театре была. Последний раз в начале весны балет Чайковского «Спящая красавица» глядели.
— Ну не надо утрировать, дорогая, — возмутился супруг. — Зимой водил тебя на «Венецианского купца», «Евгения Онегина» и «Бориса Годунова». Службу ради тебя забросил и вот благодарность, — сделал вид, что смертельно оскорблён, чем развеселил жену.
— Ну спасибо, спасибо, очень тебе благодарна, — мигом растопила в сердце льдинку.
— А ещё симфонический оркестр слушали, — вспомнил он. — Вот уж намучался… Успокаивало и давало внутренние силы лишь осознание того, что музыканты исполняли русский классический репертуар: Чайковский, Римский—Корсаков, Бородин, Мусоргский… Помните, как раньше было? В дни нашей молодости.
— Сударь, ну что вы, право, несёте… Мы и сейчас молодые, — зачастила Ирина Аркадьевна. — А в то время — девицы были…
— Ну да, ну да, — покивал головой Максим Акимович. — Гимназистки несмышлёные…
— Сударь, чего вы хотели давеча рассказать? — нахмурилась супруга.
— У тебя две морщинки на лбу появились, — напугал её муж.
— А сейчас? — разгладила она чело.
— Одна осталась. Улыбнись, — посоветовал ей. Вот так. Теперь девица. Раньше общество любило лишь итальянскую оперу. Русскую не понимало. Как в то время замечал князь Волконский, директор императорских театров: «Им ближе была какая–нибудь «Линда ди Шамуни», чем Снегурочка…» Чайковский совершил просто подвиг, тянущий на Владимира Третьей степени, что дают начиная с чина генерал–майора, завоевав зрителя. А это труднее, чем завоевать государство, — торжествующе улыбнулся, заметив, как внимательно его слушают дамы. Лишь сынуля витал в каких–то недоступных генеральскому разуму эмпиреях. — … Далось композитору весьма тяжело. Его «Опричник» и «Мазепа» не заполняли залы и вполовину, и он переживал, видя ряды пустых кресел. И пошёл другим путём — завоевал салоны и гостиные Питера. Как помните, столица пела его романсы, наслаждаясь русским стихом и русской музыкой… А затем стали заполняться и театральные залы.
— Максим Акимович, голубчик, вы полностью правы… Ваш брат, а мой супруг рассказывал, что Иван Всеволожский, руководивший императорскими театрами до князя Волконского, говорил: «Чайковский — это не музыка». И когда намечаете проводить венчание? — в лоб, по–гвардейски, спросила у старших Рубановых.
— Планируем в следующем месяце, — растерялась Ирина Аркадьевна, подумав, как нетактична иногда бывает подруга: «Супруг её, по словам Максима Акимовича — шпак… А она, значит — шпакиня», — улыбнулась, успокоив себя и восстановив душевное равновесие.
Но безо всякого душевного равновесия и, более того, со смутными сомнениями, направился в полк, доложить старшему полковнику о назревающей женитьбе Рубанов–младший: «Шпакам хорошо, не просто волнуясь, а позорно трепеща, размышлял он, раскачиваясь в пролётке. — Захотел инженер или врач жениться — да ради бога… Было бы на что жену содержать. А для военного человека, дабы сирот не плодил — мыслимые и немыслимые препоны: реверс, возраст, да чтоб невеста была из хорошей семьи, благовоспитанна и доброй нравственности… Ну, хотя бы ребёнка не ждала в момент венчания… Ох, Ольга Николаевна, Ольга Николаевна… Ну где наша с вами благопристойность… Как мадам Камилла билась за нашу нравственность… Но проиграла сражение», — напустив суровый вид, козырнул часовому, проходя главные ворота казарм лейб–гвардии Павловского полка.
Не долго думая, направился в канцелярию, где застал одного лишь полкового адьютанта.
— Господин Бодунов, — торжественно начал Аким.
— Чего–о? — даже вылез из кресла поручик.
— Пардон. Воспоминания об одном маньчжурском местечке.., господин Буданов.
— Дело другое, — плюхнулся тот в кресло. — По важному вопросу к начальству или меня навестить? Полк сегодня в Красное село собирается. Посему сплошная сумятица творится, — налил из графина воды.
— Как говорят гвардейские гусары: в Додоне или Кюба вечернюю торбу вкушали?
— Чего вкушал? — вновь сделал попытку выбраться из кресла, но не сумел.
— Ну уж не «вдову Клико». Опять вы, сударь, гвардейские правила нарушили… Водочку с коньяком мешали.
— Но и вдову употреблял… Не всем же офицерам быть правильными, как, предположим, вы, господин поручик, — захмыкав, налил ещё воды.
— Как вы правы, мой друг. Дабы не мучиться по утрам — женюсь, — участливо понаблюдал за ошеломлённым офицером, выплеснувшим полстакана на форму.
— Неприлично с утра так шутить, — бессильно расплющился в кресле.
— Это не шутка, яхонт ты мой похмельный, а жёсткая горькая правда, — сел за стол напротив товарища. — Богу так, видно, угодно… Коли не суждено было погибнуть на войне, так паду смертью храбрых в мирном быту, — допил из будановского стакана остатки воды. — Такое вот трагическое стечение обстоятельств. Звоните по телефону, бейте в церковные колокола, и вызывайте Ряснянского. А может, он вызовет меня в портретный зал…
Так и произошло.
Замотанный сборами, ибо командир полка именно его назначил ответственным, Евгений Феликсович нервно курил сигару, ежеминутно поглядывая на напольные часы.
— Ну, Аким Максимович, дружище, ну что такого срочного могло произойти, ежели соизволили оторвать меня от служебных обязанностей? — вопросительно глянул на визави.
Так же осуждающе–вопросительно, как показалось Рубанову, взирали со стены бывшие командиры Павловского полка.
— Ваше высокоблагородие, — официально начал Рубанов.
— Покороче пожалуйста, — вновь глянул на часы.
— Женюсь, — увидел, как отпали челюсти у старшего полковника Ряснянского, генерал–майора фон Рейтерна и соседнего с ним генерала Моллера Фёдора Фёдоровича.
Загасив сигару в пепельнице, чтоб не выронить её из дрожащих пальцев, потрясённый полковник, заикаясь и забыв о времени, произнёс:
— Не смейте надо мною изуверствовать… Вам ещё двадцати трёх лет нет…
— Две недели назад исполнилось.
— Почему не отмечали в офицерском собрании?
— Приурочил к свадьбе.
— Практичным становитесь, как и положено женатому офицеру.
Закурив ещё одну сигару, полковник уточнил:
— Невеста — дама, что на коньках через Неву перевозили?
— Её подруга.
Генералы на стенах осуждающе покачали головами: «Э-эх, молодёжь».
— Вытащила меня с того света во время боевых действий. Вылечила кроме раны — синюю маньчжурскую лихорадку и, как честный человек, я просто обязан на ней жениться, дабы не уронить высокую нравственность офицеров лейб–гвардии Павловского полка.
— Красиво сказано, сынок. Честь полка — превыше всего.
Генералы согласно покивали головами, а командовавший полком с 1815 по 1825 год генерал Бистром даже подмигнул.
— Господин поручик, ну что у вас за вредная привычка в портретном зале появляется — по верхам глядеть. Будьте добры — глядите на меня, своего командира, — несколько успокоился Ряснянский. — Надеюсь, ваша невеста — дама приятная во всех отношениях, как говаривал когда–то Николай Гоголь.
