Серж Арденн - Черный граф
Капеллан, после внезапной потери единомышленников, с которыми связывали одни из наикрепчайших уз, притягивающие друг к другу золотыми оковами, оказался в затруднительном положении. С одной стороны, он разгадал и сумел отыскать заветный медальон в виде меча, служившего футляром для части плана, сокровищ тамплиеров, что, несомненно, приблизило его к разгадке в поисках клада. С другой же, он лишился общества господина Лавальера, того единственного, кто, очевидно, имел ответ – как действовать далее. К тому же, у него почти не оставалось денег, чтобы продолжать снимать комнату и столоваться в «Зеленом лисе», впрочем, как и в любом другом заведении «Города лилий». От стремительно развивающихся событий, захлестнувших капеллана, столь неожиданно вырванного из мягких лап спокойной и размеренной жизни, проистекавшей в Труамбере, у Локрэ закружилась голова. «Вот так незадача…» – размышлял он, ковыляя по утреннему городу – «…кто бы мог подумать, что гибель этого проходимца д'Анжа и заточение грубияна де Лавальера, приведут меня в столь затруднительное положение? Чего доброго, день, другой и я стану жалеть о том, что с этими господами приключилась беда. Мне посчастливилось добыть ещё один амулет, я владею двумя из четырех частей карты открывающей путь к несметным сокровищам рыцарей Храма, но не имею представления, что с этим делать?»
Размышления отчаявшегося капеллана прервал голос лакея Гареля, ворвавшийся в темные лабиринты его мыслей, как внезапный луч яркого света проникает в сумеречный подвал.
– Ваше преподобие, простите жалкого раба Господа нашего…
Священник взглянул на худосочного молодца глазами человека мгновение назад выведенного из обморока, непонимающе хлопая глазами.
– …я служу в доме Его Сиятельства, графа де Ла Тура! Сегодня утром произошло несчастье, вследствие чего умирает раненный человек! Молю вас, не откажите! Исповедуйте несчастного, прежде чем он отправится в последний путь!
Слова худощавого молодца, облаченного в ладную лакейскую ливрею, а так же титул графа, коим обладал хозяин сего юноши, тут же сложились в мозгу у Локрэ в стопку сверкающих ливров, которые ему вполне уместно потребовать если не у хозяина, то у дворецкого, который, несомненно, располагает подобной возможностью. «Как это кстати, весьма своевременно сей грешник надумал покинуть наш суетный мир» – Подумал капеллан, произнеся вслух:
– Это священный долг каждого служителя Господа, сын мой. Ведите меня.
Вымолвил падре, осенив себя крестным знамением.
Вскоре, взволнованный Гарель, отворил, перед священником, дверь в комнату, где умирал графский секретарь. Локрэ, остановившись у края кровати, смиренно сложив на груди руки, прикрыв глаза, принялся беззвучно лепетать соответствующую молитву. Произнеся, наконец, «Amen», он устремил благочестивый взор на отходящего в мир иной. Мужчину лежавшего в окровавленной постели, поддерживал под голову дюжий лакей, облаченный в такую же ливрею как и молодец, препроводивший капеллана в графский особняк. Рядом, на массивном табурете, выполаскивая в алой от крови воде, льняные лоскуты, коими обтирал несчастному лицо, сидел тучный мужчина средних лет, облаченный в дорогого сукна ливрею, расшитую серебряными позументами с множеством сверкающих пуговиц. «Вот, кто заплатит мне за труды» подумал Локрэ, глядя на мажордома.
– Как имя несчастного?
Кротко спросил капеллан.
– Антуан, святой отец, Антуан Лепелетье.
Ответил мажордом, приложив влажный компресс ко лбу застонавшего секретаря.
– Carissimum Antoine tibi credere Deo, qui creavit omnipotens et vos ut conditori suo venit.
Et ideo ex hac vita ad deserta beata virgine Dei et omnium sanctorum angelorum caeli. Etiam nisi Christus…
Молитвенно сложив руки, капеллан монотонно загнусавил, как вдруг брови его взлетели вверх, а глаза округлились.
– Как вы сказали имя умирающего?!
Воскликнул падре, будто усмотрев в сем имени нечто невероятное. Лакеи и мажордом удивленно уставились на человека в рясе, после чего смущенный Мукашён промямлил:
– Метр Антуан Лепелетье.
Локрэ бросился к кровати, схватив за руку несчастного секретаря.
– Антуан, Антуан, вы ли это?!
Лепелетье услышав голос капеллана, с трудом повернув голову, приоткрыв глаза.
– Узнаете ли вы меня, не забыли ли?
Затуманенный взор раненного прояснился, после того как в его мозгу, облик представший пред ним был извлечен из-под множества имен и событий, наложившихся с юношеских лет, один на другой, скрыв под толщей слоев разнообразных ликов, знакомые с детских лет образы.
– Это вы, Атанас?
С трудом ымрлвил он. Локрэ схватил руку секретаря, поцеловал её, прижав к груди, как нечто дорогое, в свое время безнадежно утерянное, и только сейчас, по счастливой случайности, так внезапно вновь обретенное.
В этот миг, в комнату вошел доктор, личный врач месье графа, метр Боторильяк, за которым, вопреки упадочническим настроениям секретаря, послал мажордом. Осмотрев раненного, эскулап вынес сколь категоричный, столь оптимистический вердикт:
– Вашему здоровью, тем более жизни, милейший метр Лепелетье, ничего не угрожает. Череп цел. Крови немного потеряли, ну, да это не смертельно. Я оставлю вам лекарство, и распишу его применение, через неделю будете в порядке.
Доктор в сопровождении мажордома вскоре удалились, а Локрэ, все не мог выпустить из рук, вялую кисть Лепелетье.
– Вот видите, милый друг, вы, хвала Всевышнему, вскоре поправитесь, и я смогу навещать вас.
– Нет-нет, любезнейший Атанас, не покидайте меня в столь тяжкую минуту. Мне в ближайшее время не разрешат подниматься с постели, и я хотел бы просить вас, остаться со мной хотя бы на это непродолжительное время. Нам с вами о стольком следует поговорить, о стольком вспомнить. Я не желаю вас никуда отпускать! Останьтесь, прошу вас.
Улыбка в коей утопали нежность, и признательность легкой тенью озарила лицо капеллана.
1 Глефа (фр. glaive) – вид древкового пехотного холодного оружия ближнего боя.
ГЛАВА 17 (111) «Барсучья нора»
ФРАНЦИЯ. НОРМАНДИЯ.
Одноосная коляска, запряженная крепкой нормандской лошадкой, подгоняемая покрикивающим на каурую кобылу Дидье, несла беглецов, виконтессу де Шампо с малышом Шарлем, по лесной дороге, в неведомом им направлении. Уже смеркалось, когда усталые путники, прибыли на постоялый двор «Барсучья нора», довольно странно, для подобного заведения, располагавшегося посреди густого букового леса. Небольшая харчевня, конюшня, она же сарай и две низкие постройки, громоздились за довольно высокой оградой, зияющей покореженными бойницами в небрежной каменной кладке. Постоялый двор, стоял на перекрестке двух дорог, очевидно, в значительном отдалении от тех мест, где за умеренную плату, можно получить ужин и ночлег.
Каурая кобыла, из монастырской конюшни, звеня упряжью, вкатила коляску с тремя пассажирами и немногочисленными пожитками на квадратный двор «Барсучьей норы». Дидье натянув повод, остановил лошадь. Невзирая на то, что из харчевни слышались голоса, встречать гостей не торопились, и лишь фырканье усталой лошадки, нарушали тишь лесной глуши. Возле распахнутых ворот конюшни, откуда доносились похрюкивание и блеяние, стояла распряженная крытая повозка, устало опустив отшлифованную упряжью оглоблю. В дверном проеме таверны, мелькнул блеклый свет фонаря, после чего на пороге появилась пожилая женщина в светло-сером холщевом чепце, крестьянской блузе, длинной коричневой юбке, складки которой скрывал короткий льняной передник. Она остановилась на пороге, подняв над головой источник света, пытаясь разглядеть тех, кто в столь поздний час, посетил их скромное прибежище. Различив в сумерках силуэт женщины с младенцем она, обернувшись так, чтобы её окрик услышали внутри фахверковой постройки, воскликнула:
– Эй, Проспер, Трюш, поспешите сюда, да побыстрей!
Те к кому обратилась хозяйка харчевни, не заставили себя долго ждать. Из дверного проема, вскоре, появились двое мужчин, устремившись, вслед за женщиной, к коляске, на которой прибыли гости. Приблизившись к повозке, в тусклом свете фонаря, трактирщица, сумела распознать в девушке, прижимающей к груди спящего ребенка, особу дворянского происхождения, что заставило её обратиться к гостье должным образом.
– Ваша Милость, позвольте мне помочь вам.
Произнесла она, передав фонарь одному из мужчин, после чего, приняв на руки спящее дитя, отдала команду.
– Трюш, помоги вознице, а ты Проспер, отнеси вещи Её Милости в дом.
Не расставаясь с ребенком, которого сжала в объятиях, она обратилась к Инесс.
– Ваша Милость, извольте следовать за мной, я проведу в вашу комнату.
Женщины исчезли во мраке и уже через несколько мгновений оказались на пороге небольшого крестьянского домика, под соломенной крышей. В довольно просторной, чисто убранной комнате, куда хозяйка привела виконтессу, горела единственная свеча, едва ли позволившая гостье, разглядеть место ночлега. Но после того, как трактирщица, уложив ребенка на мягкую перину, поднесла трепещущий лепесток пламени к фитилям полдюжины толстых сальных свечей, возвышавшихся на оловянном шандале, помещение наполнилось желтоватым светом, Инесс оценила уют и строгость простого крестьянского жилища. Душевность и доброжелательность, исходящие от благочестивой, и в то же время, по-матерински, суровой, простой крестьянской женщины, казалось, распространялись и на стены помещения, где она находилась, так же как и на всё прочее, окружающее эту удивительную женщину. Свет, заполонивший комнату, дал возможность осмотреться не только виконтессе, но и трактирщице, внимательно оглядеть девушку явно дворянского происхождения, которая в сопровождении слабоумного возницы, на полуразвалившейся двуколке, без охраны, путешествовала по ночному лесу. Она тяжело вздохнула и произнесла.
