Серж Арденн - Черный граф
– Что ж, если мессир де Ля Фер не удосужился лично написать послание племяннице, то я могу предоставить возможность вашему хозяину изложить пожелания графа на бумаге, и заверяю, письмо будет безотлагательно доставлено послушнице Марии.
Небритое, обрюзгшее лицо возницы искривила странная улыбка.
– Нет, сестра, это невозможно, всё, что сказал граф, мой хозяин должен лично, на словах передать мадемуазель и услышать её ответ.
– Что ж, прекрасно, в таком случае, мы устроим свидание вашему господину, с сестрой Мари. На территории монастыря находиться помещение, специально предназначенное для подобных встреч. Там ваш хозяин, под присмотром, разумеется, может встретиться с послушницей Марией и передать ей на словах всё, что пожелает, а так же получить ответ.
– Ах, сестра, это тоже не подходит, дело в том, что мой хозяин калека, у него нет ноги, а костыль, с помощью которого он имеет возможность самостоятельно передвигаться, сломался, когда мы остановились в одном из трактиров близ Монмартра, будь он неладен!
Возница в отчаянии развел руками.
– Сам я, не совладаю, не дотащу господина до вашего «домика свиданий», быть может, здесь есть кто-нибудь из мужчин, ну, кто-нибудь, кто помог бы мне?
Привратница внимательно и сочувственно глядела, на измученного долгой дорогой, жалостно вещавшего мужчину. Задумавшись на несколько мгновений, она, наморщив лоб, с сожалением произнесла.
– На территории монастыря разрешено находиться только одному мужчине – садовнику. Но сегодня воскресенье, и он отправился в Понтуаз, к семье.
Невидимая, едва уловимая улыбка скользнула по губам незнакомца.
– Ах, как жаль! Что же за напасть?! Действительно воскресенье ведь сегодня!
После возгласа отчаяния, в глазах возницы, до сего момента излучавших кротость и смирение, появилось ещё и уныние. Но не прошло и мгновения как его приободрившийся взгляд, с какой-то призрачной надеждой, устремился сквозь решетку оконца.
– Скажите, сестра, а нельзя ли, хоть на миг, выпустить мадемуазель Мари за ворота? Сжальтесь над двумя несчастными путниками, один из которых калека, совершающих паломничества по святым местам.
Взмолился мужчина, молитвенно сложив на груди руки.
– Мой господин шепнет ей всего несколько слов. К тому же, кому-то из сестер все равно придется выйти за ворота, так как мой господин, как добрый христианин, желает передать пожертвования для вашего храма, во славу Господа нашего, от него лично и от благословенного графа де Ля Фер.
Привратница на мгновение задумалась, затем, сквозь решетку, с любопытством, осмотрела громоздкую карету, стоящую не далее дюжины туазов от ворот, после чего затворила оконце. Тут же из-за ворот, до кучера донеслось довольно продолжительное бряцанье, на сей раз, тяжелых засовов. И вот, наконец, низкая дверца, едва достигающая среднего человеческого роста, отворилась, и на пороге появилась всё та же монахиня. Она строго, будто с укором, оглядела возницу, затем приблизившись к карете, громко и властно произнесла:
– Я желаю взглянуть на того, кто прибывает в салоне экипажа.
Кучер бросился к дверце, и, словно олицетворение самой любезности и покорности, едва ли соответствующие его свирепому виду, отворил её. Заглянув вовнутрь, цистерцианка увидела одноногого мужчину преклонных лет, раскинувшегося на сиденье грубого замша, натянуто улыбнувшегося молодой привратнице. Судя по грубым чертам лица, копне нелепо подстриженных волос, и плохо скроенному платью, пошитому из недорогого сукна, в незнакомце угадывался скорее небогатый буржуа, либо торговец средней руки, чем дворянин. Увиденное несколько смутило монахиню, невзирая на то, что она понимала – граф де Ля Фер, к слову известный здесь не понаслышке, так как неоднократно навещал племянницу, мог дать подобное поручение кому угодно, даже если чудной неопрятный вид этой персоны, не соответствовал представлению о графском посланнике. И все же, привратница с нескрываемым недоверием рассматривала незнакомца, по крайней мере, до тех пор, пока он не заговорил. С первых слов, произнесенных одноногим господином, на вид являвшимся заурядным неотесанным мужланом, девушка, неожиданно для себя, прониклась вначале доверием, а затем и состраданием, разглядев в сем малопривлекательном человеке благожелательного несчастного калеку, чей голос столь убедительно и успокаивающе подействовал на молоденькую цистерцианку.
– Мир тебе, дитя мое.
Кротко произнес путник. Девушка ответила неуверенным кивком.
– Будь добродетельна сестра, и Всевышний не сможет не вознаградить тебя за это.
Странная улыбка, исказила уродливое лицо мужчины, но мелодия, звучавшая в его голосе, вмиг всё переворачивала с ног на голову, преображая омерзительный хищный оскал в благостные черты страдальца и праведника. Большие серые глаза монахини, с интересом и участием, взирали на благочестивого калеку.
– Мы, со слугой, по велению сердца и по зову Господа, следуем из Бургундии, где обращались за помощью и снисхождению к святому Бернару в аббатствах Пинтиньи, Ла-Ферте и Сито. Но по дороге в Шампань, куда направляемся, чтобы предаться таинству молитв в монастырях Клерво и Моримон, нам, выпала честь выполнить просьбу достопочтенного графа де Ля Фер, отчего пришлось сделать небольшой крюк, чтобы исполнить благостную сию миссию, и встретиться с госпожой де Силлег, которая, как нам известно от её дядюшки, до настоящего времени, прибывает в святой обители, благословенном Мобюиссоне.
Мужчина, осенив себя крестным знамением, узрев через дверной проем один из шпилей аббатства, увенчанный крестом, продолжил.
– Сестра моя, я человек глубоко верующий, добрый христианин и истый католик. Злой недуг сковал меня, милое дитя, оттого я и направляюсь в Клерво, где намерен сорок дней и ночей молить о спасении собственной души, ровно, как и о душах всех правоверных христиан, и своего духовного покровителя святого Бернара Клервоского. Посему прошу вас, сжальтесь над бедным изувеченным человеком, не дайте погибнуть ему от угрызений совести, как не исполнившему просьбу любимого друга. Просьбу, которая для меня священна, как сама дружба.
Блестящие от слез глаза незнакомца, вызвали трепет сострадания в душе молодой монахини.
– Да, и вот ещё что, примите пожертвования от жалких рабов Божьих.
При этих словах, мужчина, морщась, очевидно от боли, донимавшей его даже при незначительных движениях, достал из небольшого обитого медью сундука, стоявшего на полу кареты, кожаный кошелек, туго набитый монетами и протянул его цистерцианке.
– Это, сестра, наше с графом скромное пожертвованье, во славу Господу нашему и святой Богородице, Деве Марии.
Девушка, приняв деньги, негромко проговорила:
– Да прибудет с вами Бог. Но вы не представились, почтенный господин, чье имя следует упомянуть в молитвах, произнося его наряду с благородным именем графа де Ля Фер?
Человек, сидящий в карете, на мгновение задумался, что было расценено монахиней как излишняя скромность, не позволявшая простолюдину поставить свое имя наравне с именем Его Сиятельства графа.
– Граф де Вард, сестра моя.
Вдруг произнес незнакомец. Разглядев на лице цистерцианки недоумение, он добавил:
– Пусть вас не смущает моё скромное платье, ведь я путешествую инкогнито, желая предстать перед Господом и его слугами в столь непритязательном облачении, к коему призывают моя кротость, и смирение, не позволяющие жалкому рабу Божьему, даже в таких мелочах как костюм, возвыситься над простолюдинами, коих Всевышний сотворил подобными, а значит равными дворянам перед лицом Творца.
Вполне удовлетворившись объяснениями набожного графа, монахиня кивнула.
– Простите Ваше Сиятельство, но вам придется некоторое время подождать, так как подобная просьба может быть удовлетворена лишь с разрешения матери настоятельницы. И если вы согласитесь дождаться, то я вынуждена буду оставить вас и тотчас направиться за разрешением к ней.
– Ну, конечно, конечно, я понимаю, порядок есть порядок.
Безропотно заверил калека.
Прошло немногим менее получаса, как уже знакомая дверца, монастырских ворот, отворилась, и на пятачке, перед громоздкой полукруглой аркой, где стояла карета одноногого графа, появилась привратница в сопровождении статной и угрюмой монахини, средних лет. Грозная цистерцианка, коей, очевидно, аббатиса поручила проследить за соблюдением всех правил свидания, внимательно огляделась, бросив подозрительный взгляд на пролегавшую близ ворот дорогу; экипаж, с выгоревшей на солнце бледно-сиреневой крышей, запряженный четверкой серых в яблоках рысаков; кучера, дремлющего на козлах. Не заметив ничего, что могло бы вызвать её подозрение, она подала знак двум монахиням, сопровождавшим молоденькую особу, в длинной льняной рясе. Девушка в скромном одеянии, которая, несомненно, являлась мадемуазель де Силлег или сестрой Мари, как называли за стенами святой обители виконтессу де Монтрей, под взыскательными взорами шести пар глаз, нерешительно приблизилась к карете, не отваживаясь отворить дверцу. Но вдруг, будто робость юной особы была замечена и воспринята как руководство к действию, дверца кареты распахнулась без её помощи и два дюжих молодца, подхватив под руки мадемуазель де Силлег, втащили её вовнутрь. Притворявшийся дремлющим возница, в тот же миг, щелкнул кнутом, и четверка жеребцов сорвалась с места, увлекая за собой экипаж и поднимая столбы пыли, за считанные мгновения, скрывшись на извилистой дороге, оставив у ворот Мобюиссона, трех растерянных цистерцианок, с отчаяньем провожающих взглядами удаляющуюся карету.
