Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб
Хадиджа своей полнотой и лоском казалась даже крупнее самого Ясина, и она не отрицала, что довольна этим, как довольна и своими сыновьями — Абдуль Мунимом и Ахмадом, а также своей в общем успешной семейной жизнью, хотя ни на день не переставала жаловаться ради защиты от сглаза. Её отношение к Аише изменилось полностью: за эти восемь лет она не обронила ни одного саркастического или грубого слова, даже в шутку. Она всецело стремилась быть с ней милосердной, обходительной и ласковой, проявляя почтительность к её страданиям, боясь такой же судьбы, как у неё, и тревожась, что несчастная женщина будет сравнивать свою долю с тем, что было уготовано старшей сестре. Она проявила щедрость, потребовав однажды от мужа, Ибрахима Шауката, отказаться от своей законной доли в наследстве, оставшемся от покойного брата, в пользу Наимы, и та полностью перешла к Аише и её дочери. Хадиджа питала надежду, что сестра будет помнить о её благодеянии, но та погрузилась в такое оцепенение, что щедрость сестры была просто не замечена ею. Но и это не помешало Хадидже осыпать сестру нежностью, лаской и состраданием, как будто она стала для неё второй матерью. Ей не требовалось ничего, кроме довольства и привязанности Аиши, чтобы чувствовать уверенность в собственном успехе, уготованном ей Аллахом.
Ибрахим Шаукат вытащил портсигар и протянул его Аише, и она с благодарностью взяла сигарету. Он тоже взял себе, и она затянулись. Чрезмерное увлечение Аиши курением и кофе было предметом постоянных замечаний, на которые она обычно реагировала пожатием плеч. Но её мать ограничивалась лишь тем, что молитвенным тоном отвечала: «Дай ей Господь терпения».
Ясин же был самым смелым в семье из тех, кто давал ей советы, словно утрата собственного ребёнка дала ему на это право. Сама Аиша не считала, что он понёс такую же потерю, что она сама, и в глазах её он обладал более завидной позицией в царстве несчастных страдальцев, поскольку его сын умер, когда ему не было и года, в отличие от Усмана и Мухаммада. На самом деле, говорить о постигших её несчастьях было самым излюбленным времяпрепровождением, так, словно она гордилась своим видным положением в мире бедствий.
Камаль с улыбкой, навострив уши, прислушивался к разговору о будущем, который вели между собой Ридван, Абдуль Муним и Ахмад. Ридван, сын Ясина, заявил:
— Все мы гуманитарии, и у нас нет лучшего выбора, чем юридический факультет.
Абдуль Муним, сын Ибрахима Шауката, своим зычным голосом ответил ему убедительным тоном, качнув при этом своей крупной головой, чем он больше всех напоминал дядю Камаля:
— Понятно… разумеется. Но он-то не хочет понять этого!
И он сделал знак головой в сторону своего брата Ахмада, на губах которого появилась насмешливая улыбка. Тут Ибрахим Шаукат воспользовался паузой, и, тоже указывая на Ахмада, сказал:
— Пусть поступает на филологический, если ему хочется, но сначала убедит меня в ценности этого факультета. Вот право — это я понимаю, а литературу — нет!
Камаль с выражением, похожим на сожаление, опустил взор, ибо их разговор вернул его к отголоскам старинного спора о том, что лучше: право или педагогика. Он по-прежнему питал старые надежды, хотя сама жизнь каждый день наносила ему жестокие удары. Адвокат в прокуратуре, к примеру, не нуждался в особом представлении, чего нельзя было сказать об авторе туманных статей в журнале «Аль-Фикр»!.. Ахмад Шаукат не дал ему возможности долго пребывать в замешательстве, и поглядев на него своими выпуклыми небольшими глазами, сказал:
— Оставляю ответ за дядей Камалем…
Ибрахим Шаукат улыбнулся, скрывая за своей улыбкой неловкость. Камаль же без всякого энтузиазма произнёс:
— Учись тому, что соответствует твоим дарованиям, как ты сам это чувствуешь.
На лице Ахмада явственно проступило выражение триумфа, и его изящная голова повернулась в сторону брата и отца, но тут Камаль добавил:
— Но тебе следует знать, что право откроет перед тобой такие двери в научную жизнь, которые не смогут открыть гуманитарные специальности… Если ты остановишь свой выбор в будущем на преподавании литературы, то это сложная и непрестижная профессия…
— Но я собираюсь стать журналистом.
— Журналистом..! — воскликнул Ибрахим Шаукат. И обращаясь к Камалю, добавил. — Он сам не знает, что говорит.
Ахмад тоже обратился к Камалю:
— В нашей семье нет разницы между руководством идеей и вождением повозки-двуколки!
Ридван улыбнулся:
— Самые великие предводители идей в нашей стране были юристами…
Ахмад высокомерно сказал:
— Те идеи, которые я имею в виду, это нечто иное!
Абдуль Муним мрачно отрезал:
— Это страшная и разрушительная вещь. К сожалению, я, кажется, знаю, что ты имеешь в виду…
Ибрахим Шаукат снова заговорил с Ахмадом, поглядев на других, словно призывая их в свидетели своих слов:
— Прежде чем сделать шаг, подумай. Ты учишься только четвёртый год. Твоё месячное жалование будет не больше одного фунта. Некоторые мои друзья горько сожалеют и сетуют на то, что их дети-выпускники университетов не могут найти себе работу, или занимают должность клерков с мизерной зарплатой. После этого ты свободен в выборе…
Тут в их спор вмешался Ясин и предложил:
— Давайте-ка выслушаем мнение Хадиджи. Она же была первой учительницей Ахмада, и лучше всех нас может сделать выбор между правом и филологией…
На лицах присутствующих появились улыбки, даже у Амины, что склонилась над кофеваркой, и у Аиши, что воодушевило Хадиджу:
— Я расскажу вам одну занятную историю. Вчера, незадолго до наступления вечера — а как вы знаете, зимой быстро темнеет — я возвращалась с улицы Ад-Дарб Аль-Ахмар в Суккарийю, и почувствовала, как за мной следом идёт какой-то мужчина. И когда он проходил мимо меня рядом с куполом Аль-Мутавалли, то спросил: «Куда идёшь, красавица?». И я повернулась к нему и ответила: «Домой, господин Ясин!»
В зале воцарился хохот. Зануба многозначительно поглядела на мужа: во взгляде её были явно заметны критика и отчаяние. Ясин же сделал знак рукой, чтобы все перестали смеяться, и спросил:
— Разве могла меня постичь слепота настолько?
Ибрахим Шаукат предостерёг его:
— Довольно!..
Карима же схватила отца за руку и тоже засмеялась, как будто, несмотря на свои восемь лет, она уже понимала, что имела в виду тётя в своей истории. Зануба прокомментировала ситуацию:
— Это самое плохое, над чем можно смеяться.
Ясин сердито поглядел на Хадиджу и сказал: «Ты выкопала мне яму, девчонка».
Хадиджа в ответ:
— Если кому-то из присутствующих и есть нужда в гуманитарных науках, то тебе, а не моему сумасшедшему сыну Ахмаду!
Зануба поддакнула ей, зато Ридван встал на защиту отца, назвав его несправедливо обвинённым. Взгляд Ахмада в надежде был по-прежнему прикован к Камалю, а Ибрахим искоса поглядывал на Наиму, которая прижалась к матери и походила на белую розу. Каждый раз, как она чувствовала на себе взгляд этих маленьких глаз, её тонкое бледное личико заливалось румянцем. Наконец Ибрахим Шаукат поменял тему разговора, обращаясь к Ахмаду:
— Приглядись к праву, и как оно позволило сыну Аль-Хамзави стать важным адвокатом в прокуратуре…
Камаль почувствовал в его словах горестную критику в свой адрес. А Аиша впервые заговорила:
— Он хочет посвататься к Наиме.
Воспользовавшись последовавшей за этой новостью паузой, Амина сказала:
— Его отец вчера завёл этот разговор с её дедом…
Ясин серьёзным тоном спросил:
— И мой отец дал своё согласие?
— Пока рано ещё говорить.
Ибрахим Шаукат осторожно задал вопрос, глядя на Аишу:
— А что думает об этом госпожа Аиша?
Аиша, ни на кого не глядя, сказала:
— Я не знаю…
Внимательно присматриваясь к сестре, Хадиджа заметила:
— Но именно от тебя всё зависит…
Камалю хотелось сказать о друге несколько хороших слов, и он сказал:
— Фуад на самом деле отличный парень…
Ибрахим Шаукат снова осторожно спросил:
