Слав Караславов - Низверженное величие
— Не хочешь ли ты выучить ее наизусть? — пошутил Дамян, кивнув на книгу.
— Я знаю ее, но неплохо будет, если и ты ее перечитаешь. Какие зимние картины рисует поэт… И вообще верная, человечная книга.
Дамян как-то раз заглянул в книгу. Это была поэма Николая Марангозова. В ней рассказывалось о возвращении в село. Что-то странное и знакомое, до боли близкое захватило его, и он поспешил отложить поэму, чтобы не разнежиться, потому что это не для таких людей, как он. Командир… В сущности, Дамян не был силен в поэзии. Кроме Ботева и Смирненского, других поэтов не признавал. В свое время, когда он учился, многие его друзья пытались писать. Он считал эти занятия ненужными. Вряд ли он станет вторым Ботевым, и потому лучше читать то, что оставили гении. И теперь, слушая, как Велко, верный учительской привычке, поучает его, он почувствовал неясную неприязнь.
— Прочту, — сказал он, — но вначале давай подумаем о людях. Поэт создавал зимние картины в тепле, а мы, если прижмет зима, еще не известно, как справимся с положением. Я думаю, пост у бука надо сделать постоянным. Найди Архитектора и осмотрите корни: надо понять, выдержит ли дерево подкоп. Найдешь, дай знать, и я приду.
Архитектора, сына их верного ятака, считали слабосильным парнем. Он пришел в горы с первыми партизанами. Удивительные были у него глаза, способные все видеть как бы изнутри. В самой обычной ветке он видел голову животного, или птицы, или человека. Во время отдыха непрерывно что-то мастерил. Многие землянки заселил деревянными фигурками. В нише под печкой пристроил группу балерин — обыкновенные корни, ожившие благодаря легкому дооформлению. Способности парня скоро нашли нужное применение. При устройстве землянок он с первого взгляда находил наилучшее решение. Ошибок не бывало. Ландшафт не нарушался, и изменений не было заметно. Он так использовал лощинки, камни, выступы, что получалось прекрасное прикрытие.
Архитектор обошел бук и остановился шагах в десяти от него.
— Отсюда, — сказал он. Дамян нахмурился. Расстояние получалось довольно большим. Ему хотелось, чтобы землянка была под самым деревом.
— Нельзя, товарищ командир, — сказал парень, упреждая возражения. — Там основной корень. Если мы его перерубим, дерево свалится от первой же бури. Отсюда землянка дойдет до корня, а через верхнее дупло пойдет дым, так что его не будет видно. Это будет самая теплая землянка. Недалеко от входа можно сделать склад для провианта, чтобы постовые не спускались в главный лагерь. Когда печка топится, пост греется в большом дупле, как у камина. Комфорт, паровое отопление. Я так ее отделаю, что все будут рваться на этот пост. Можно, товарищ командир?
— Начинайте, времени мало, — задумчиво ответил Дамян.
Он подождал начала земляных работ и, поручив Архитектору каждый вечер докладывать об их ходе, медленно пошел к лагерю. Ветер, тонкий и острый, посвистывал в ветвях, белое небо уже дышало снегом. У партизанского командира были свои тревоги. По сути дела, не только его тревоги, но комиссар воспринимал их как-то болезненно. Окружное руководство приглашало его для объяснений — о чем, Дамян точно не знал. Если о том, что он не выполнил распоряжение об общей мобилизации, то он был убежден, что поступил правильно. Тот отряд, где послушались уполномоченного, уже не существовал. В неравном бою вооруженные партизаны, защищая новичков, и сами погибли, и многих из них не смогли спасти от смерти. Огромное несчастье. Говорили, что тех, у кого не было оружия, взяли в плен, так как они не могли даже покончить с собой. В итоге кто же был прав? Тот, кто не взвесил возможностей и не сумел оценить момент, или тот, кто разумно отказался выполнять приказ? При воспоминании о погибших у Дамяна сдавливало грудь. Он знал многих из них. В свое время его послали в этот край ответственным по ремсовской линии[7]. Хотя это было очень давно, он не забыл преданных ребят, обучавшихся деревообрабатывающему ремеслу, верно охранявших его и помогавших ему в качестве связных. Одного уже нет в живых. Среди десятка новичков он был единственным вооруженным бойцом и последнюю пулю оставил для себя. Кто ответит за его смерть? Кто виноват?.. Беда есть беда. От нее укрыться не может никто, но по крайней мере не надо лезть на рожон, тогда будет хорошо и для тебя, и для дела. А то ведь как получается? Сами отдали себя в руки врагов. Облегчили им работу — аресты, расстрелы, о сети явок и связных и говорить нечего. Распалась…
Они пришли под вечер. С Дамяном был уполномоченный, или Пантера, как они называли его между собой. Неделю назад он прибыл в отряд, чтобы проверить, почему не выполняется приказ. Когда наверху поняли, что ничего не сделано, то сразу же послали его в отряд. Он начал действовать самовластно, собрал и привел к Дамяну десять учащихся последних классов гимназии, с ними был и бай[8] Добри Кримка. Дамян долго колебался, принять их или вернуть. Эти безусые юнцы по крайней мере постарались вооружиться, но бай Добри Кримка пришел без оружия. Когда его спросили, где у него оружие, он пожал плечами:
— Но ведь вы дадите его мне…
— Дали б, если б было…
— Но товарищ сказал, что оно у вас есть…
— Кто сказал, пусть тот и даст…
Это было первое настоящее столкновение с уполномоченным окружного комитета. Дамян приказал задержать всех новичков у первого поста, а сам с уполномоченным отошел в сторону. Теперь тот не колебался, а был полон решимости выполнить партийное поручение. Он настаивал на мобилизации любой ценой и стал даже пугать Дамяна, что имеет право назначить вместо него другого командира. Запугивание не вывело Дамяна из себя, но неприятный холодок в душе, как стеной, отделил их друг от друга. Пантера решил не проявлять мягкотелости. И даже не пожелал остаться с командиром в одной и той же землянке. Дамян и сам не стремился к этому. Он уступил только в одном: принял новых партизан, прибывших с Пантерой, но от большой мобилизации отказался. Это еще более накалило отношения между ними. Пантера несколько раз пытался обсудить новые кандидатуры вместо Дамяна с комиссаром, но комиссар твердо стоял за него. Теперь и он не уклонялся, как прежде, от прямого разговора. Спор мог бы завершиться чем-то неприятным, если бы не пришли первые вести о разгроме отряда, выполнившего указание комитета о мобилизации. Этот отряд был разбит и рассеян. Трое из него случайно наткнулись на Дамянова партизана, который спустился вниз за продуктами. Эти люди рассказывали такие душераздирающие вещи, что уполномоченный потребовал отделить их от партизан, чтобы они не сеяли паники. Слово «паника» было совсем не к месту, потому что никто не рвался убегать и никто не вздыхал и не охал. Рассказ троих подтверждал точку зрения Дамяна — не спешить до весны с какой бы то ни было мобилизацией.
Затем они спустились вниз и каждый отдельно нес бремя своих дум: Дамян был полон боли и гнева, уполномоченный вздыхал, сожалея о проявленной настойчивости. Похоже, указание действительно было поспешным — плод неоправданного оптимизма, порожденного смертью царя. Возможно, тут сказалось ожидание и противоречий между регентами, и более активной деятельности буржуазной оппозиции. Что же касается настойчивости — ну, такое он получил указание. Он готов был довести дело до замены командира, несмотря на давнишнее знакомство с ним. Пантера родился и вырос в старой коммунистической семье. В двадцать третьем был убит его дядя, а отца долго гоняли по царским тюрьмам. После его освобождения бедность прочно поселилась в несчастном доме изгнанного с работы путевого обходчика. Сын рано включился в коммунистическое молодежное движение, с тех пор привык исполнять любое указание сверху, и это стало его второй натурой. Первая была в том, что он человек, вторая — что, если надо, он умрет за партийную правду. Этот безграничный фанатизм, эта вера в победу поддерживали его и в тюрьме, и в разнообразных трудных ситуациях нелегальной жизни. Указание о проведении общей мобилизации искренне обрадовало его. В первом разговоре с Дамяном он был несколько смущен его несогласием, и потому возникло впечатление, будто и сам он некрепко убежден в правоте тех, кто дал указание. Когда же он узнал, что другой отряд закончил мобилизацию, то почувствовал себя предателем и начал раскаиваться в уступке Дамяну. Особенно заедало его, что руководство другого отряда также было против мобилизации, но его заменили другим. Велко, комиссар, показался Пантере мягким и послушным, и он вообразил, что легко может перетянуть его на свою сторону, чтобы затем отстранить Дамяна, заменив кем-либо из штаба отряда, кто разбирается в военном деле. Дамян так и так не был кадровым военным… Но Пантера просчитался…
Теперь между ними встала стена из молчания и дум…
21Делиус хотел встретиться с Адольфом Бекерле. Посол предложил прийти к нему в кабинет около десяти вечера. Окна были затемнены. Красивая герань, любимый цветок Бекерле, издавала странный тяжелый запах зелени и мокрой почвы. Лампа горела вполсилы, чтобы свет от нее не был виден снаружи. У ног Бекерле лежала собака, высунув красный язык и следя умными глазами за гостем. Делиус не спешил перейти к сути дела. Несколько флегматичный, неповоротливый, он так удобно устроился в мягком кресле, словно хотел тут заночевать. Новости, сообщенные им неофициально, были весьма тревожными. По его данным, партизанское движение приобретало устрашающий размах. Коммунисты упорно пробивались в войска, и уже были случаи, когда новобранцы убегали в горы. Вырисовывалась хорошо организованная сеть сопротивления; страна была разделена на зоны со строго определенным руководством. Эти подробности сообщили ему свои люди и сотрудники господина Гешева. Разумеется, тут еще не вся истина, она может быть и более черной, но он, Делиус, должен обо всем поставить посла в известность. Кроме того, Делиуса беспокоила деятельность министра иностранных дел. Будучи послом Болгарии в Анкаре, тот поддерживал оживленную связь с английским посольством. Делиус сообщал об этом куда следует. Для сведения. Но теперь обозначились контуры всей игры министра. Делиус попытался (с помощью Севова) предупредить регентов, прежде всего Филова и князя Кирилла. В последнее время Киров все чаще советуется с легальной оппозицией, с господами Мушановым, Буровым и даже с Кимоном Георгиевым. Эти игры могут привести к нежелательным результатам. Киров публично намекал, что рейх проиграет войну. Такое высказывание, исходящее от представителя правительства союзной страны, говорит о многом. Он, Делиус, не может сказать ничего подобного об остальных министрах и господине Божилове, но ясно, что не хватает сильной, как у покойного царя, руки. Неплохо бы сделать определенное внушение регентам.
