Леонид Ефанов - Князь Василий Долгоруков (Крымский)
Панин снова стал читать рескрипт.
«Сочинена здесь форма письма от вашего имени хану крымскому. Письмо в Крым удобнее отправить через татарских пленников. Ежели крымские начальники к вам не отзовутся, в таком случае останется возбудить сообща в татарах внимание через рассеяние копий с письма по разным местам, чем по малой мере разврат в татарах от разномыслия произойти может…»
Кроме того, в рескрипте отмечалось, что для организации «испытания» Панин может взять себе в помощь из Киева канцелярии советника Веселицкого.
Вторая бумага, лежавшая в пакете, была образцом письма к татарам. В ней высоким слогом изъяснялись мотивы, побудившие Россию обеспокоиться судьбой Крымского ханства:
«Хотя по вероломно разорванному Портой миру ее величество и принуждена была поднять оружие свое на все турецкие области, но по своему человеколюбию и великодушию она сожалеет о пролитии невинной крови тех, которые не только не принимали участия в разрыве вечного мира, но и сами содержатся в порабощенном подданстве Порты. А потому искреннее желание ее величества состоит в том, чтобы Крыму и всем принадлежащим к нему татарским ордам доставить на вечные времена благоденственное существование, не зависимое ни от какой державы, в чем Россия ручается своим покровительством. Вполне свободное, основанное на народном законе и обычае управление татар на будущее время — есть непреложное желание ее величества…»
В письме говорилось, что в случае желания татар освободиться от власти Турции они должны прислать к Панину избранных народом полномочных депутатов для постановления соответствующего договора. И с этого момента российская армия не будет более угрожать татарам!
А чтобы крымцы сильнее ощутили нависшую над ними угрозу, далее в письме шло предупреждение, что иначе Панин «с многочисленной армией и со следующими при ней 20000 диких калмык, вместе со всем запорожским войском прибудет к ним для обращения в пламя их жилищ».
Петр Иванович сложил бумаги, передал их адъютанту и, шаркая туфлями, ушел в спальню.
Утром он продиктовал ордер для начальника киевской «Тайной экспедиции» Веселицкого, повелев ему предпринять решительные действия по возбуждению татар к отторжению от Порты.
В другом ордере он приказал армии готовиться к маршу к назначенным зимним квартирам.
Загрузив телеги и роспуски остатками военных припасов и снаряжения, уложив в фуры больных, батальоны, растянувшись длинными жидкими колоннами, медленно двинулись на восток.
Раскисшие от дождей проселки, перемолотые тысячами ног, копыт, колес, превратились в жидкое чавкающее месиво. Отощавшие от бескормицы лошади скользили в выбоинах, ломали ноги, бессильно падали в грязь; их стаскивали на обочины, жалеючи, стреляли в ухо, обрывая тоскливое предсмертное ржанье. Обшарпанные генеральские кареты, треща гнутыми колесами, вдруг заваливались в глубокие рытвины, сбрасывая в холодную слякоть зазевавшихся кучеров. Поеживаясь в мокрых мундирах, согнувшись под тяжестью ранцев и ружей, солдаты бесчувственно шлепали разбитыми башмаками по хляби. Артиллеристы и фурлейты, словно муравьи, копошились у засевших пушек и повозок, обхватив руками колеса, стараясь — сохранить равновесие на разъезжающихся в скользкой жиже ногах, натужась, выталкивали их из липкой грязи. Мокрые, смертельно уставшие от изматывающей работы, тяжело дыша, они, едва успев перевести дух, снова пускались в путь, хлеща длинными кнутами измученных лошадей, нудно ревевших волов, чтобы через два-три десятка сажен, повторять все ту же дьявольскую работу.
К середине ноября батальоны растеклись по крепостям и городам.
В Харьков — главную квартиру армии — Панин прибыл двадцатого ноября. А на следующий вечер он устроил торжественный прием и бал, о грандиозности которого еще долго вспоминали в губернском городе.
Сладко звучала музыка. Слободской генерал-губернатор Евдоким Алексеевич Щербинин степенно представил главнокомандующему жену и дочерей. Дворяне, чиновники — цвет местного общества — подобострастно кланялись, спешили высказать Петру Ивановичу слова восхищения. Бравые армейские офицеры огромными бокалами пили шампанское и нещадно врали дамам, описывая свои дерзкие подвиги; дамы ахали, томно вздыхали, глядя на мужественных героев восторженно-влюбленными глазами.
Было шумно, весело, беззаботно, — казалось, что войны нет и в помине…
8
Оставив Вторую армию, Василий Михайлович Долгоруков приехал в Москву, но задерживаться в ней не стал и поскорее перебрался в свое имение Губайлово. Тяжелые переживания, связанные с несправедливым назначением Петра Панина, растревожили душу князя, и теперь он хотел в тиши деревенской жизни отвлечься от мрачных мыслей и столичных пересудов. И хотя он отошел от военных дел, но интересоваться ходом кампаний не переставал: какое-то внутреннее чувство подсказывало ему, что его опыт и знания еще понадобятся императрице и России. Но поглощенная делами Екатерина словно забыла о Долгорукове — у нее были заботы поважнее.
В марте 1770 года она вызвала к себе Никиту Ивановича Панина и озабоченно сказала:
— В нынешних условиях, когда граф Петр Иванович уведомляет о скором начале негоциации с Крымом, нам надобно твердо и окончательно решить татарский жребий.
— Мы же постановили, что необходимо отторжение Крыма от Порты, ваше величество, — заметил с некоторым удивлением Панин.
— Я о другом, граф… А может, все-таки присоединить татар к России?.. Будет ли польза от этого нам? Кроме, конечно, разгрома ослабеющей враз Порты.
Панин уверенно качнул головой:
— Крымские и ногайские народы по их свойству и положению никогда не станут полезными вашему величеству.
— Почему?
— Ну, скажем, по причине их крайней нищеты. Никакие порядочные подати с орд собираемы быть не могут! Ведь доподлинно известно, что те же ногайцы каждую зиму голодуют. С таких много не возьмешь!
— Но у них, как говаривал граф Чернышев, имеется добрая и многочисленная конница. Может, прок будет в использовании ее для охранения границ империи?
Панин тонко улыбнулся:
— Граф должен знать, что для защищения границ татары призываться не могут, ибо кроме них никто на эти границы не нападет.
Екатерина уловила иронию, поняла, что неправильно задала вопрос, подставив под насмешку Чернышева.
А Панин продолжал рассуждать:
— Нельзя тешить себя получением от Крыма какой-либо важной и существенной выгоды, ибо татарские народы под именем подданства разумеют лишь право требовать все в свою пользу. Что же касаемо пользы для других, то она заключается только в том, что живут эти народы спокойно и не разбойничают… Нельзя оставлять без внимания и то, что с принятием Крымского ханства под непосредственное подданство Россия неминуемо возбудит против себя общую и основательную зависть и подозрение европейских государей, кои могут увидеть в нем наше стремление бесконечно увеличивать свои владения покорением соседственных держав… Мы, помнится, и раньше высказывали эти опасения. Но теперь, когда негоциация почти началась, благоразумие требует остерегаться от возбуждения таких чувств в Европе.
— Из ваших слов я разумею, что Россия от принятия татар ничего корыстного не приобретет, — заключила Екатерина.
— Увы, это так.
— Но что мы наживем, коль Крым станет самостоятельным?
— Ну-у, — протянул Панин, — здесь приобретения будут неизмеримы… Сколь мало для пользы империи даст подданство Крыма с принадлежащими ему татарскими народами, то, напротив, чрезвычайно велико может быть приращение ее сил, если татары отторгнутся от Порты и составят независимое владение. Ибо одним этим Порта относительно России перестанет морально существовать. Она не сможет впредь беспокоить русские границы, и уже не так просто будет переводить войска через Дунай, имея сбоку независимых татар…
Панин рассуждал свободно, уверенно, что свидетельствовало о давно сложившемся у него представлении о будущем положении Крыма. Екатерина недолюбливала Никиту Ивановича, но при этом всегда отдавала должное его пониманию политических дел, знала, что Иностранная коллегия находится в надежных руках… «Никитка хоть и своенравен, — говаривала она как-то Григорию Орлову, — но до упадка дело не доведет…»
— По разуменью моему, — продолжал рассуждать Панин, — мы уже в этой войне можем достать желаемое положение, ежели обратим наш постоянный интерес к свободному кораблеплаванию по Черному морю для ободрения татар. Надобно объявить им о принятии вашим величеством решения воевать Порту до тех пор, пока она торжественно не признает независимость Крыма.
