Леонид Ефанов - Князь Василий Долгоруков (Крымский)
Хан писал, что русский начальник пытается убедить его и все крымское правительство, что Порта склонна к завладению землями других государств, что заключенные ранее договоры она коварно нарушала и что за эту войну должен ответствовать султан Мустафа.
«Изъяснение твое есть явная и всему народу известная ложь, — попрекал Панина хан, — потому что Порта на твою землю нападения никакого не делала и подданным твоим никакой обиды не нанесла, но вполне сохраняла мирные договоры… Все оное напрасно на Порту возведено, да и всему народу известно, что от российского двора нарушение мира воспоследовало. Нам Порта обид не оказывала, а вот Россия чинила…»
Далее Каплан-Гирей красочно описал, как султан любит своих друзей, как всячески помогает им, и похвалился, что ему морем и сухим путем ныне доставлено много пушек, пороха, других припасов и «когда против вас пойдем, то во всем никакого недостатка иметь не будем».
Панин побагровел, зло ударил ладонью по бумаге:
— Жалкий хвастун!.. На словах грозен, а как дело до баталии дойдет — посмотрим, что от твоих слов останется!
В письме, конечно, было немало хвастовства, но окончание его однозначно говорило о твердом намерении Каплана не идти ни на какие переговоры с русскими и непоколебимо стоять под главенством Порты:
«Объясняешь, что твоя королева желает прежние вольности татарские доставить, но подобные слова тебе писать не должно. Мы сами себя знаем. Мы Портою совершенно во всем довольны и благоденствием наслаждаемся. А в прежние времена, когда мы еще независимыми от Порты Оттоманской были, какие междуусобные брани и внутри Крымской области беспокойства происходили. Все это перед светом явно. И поэтому прежние наши обыкновения за лучшее нам представлять какая тебе нужда? Сохрани Аллах, чтобы мы до окончания света от Порты отторгнуться подумали, ибо во всем твоем намерении кроме пустословия и безрассудства ничего не заключается».
— Мальчишка!.. Сволочь! — взорвался Панин, обозленный не столько отказом Каплана, сколько дерзким, оскорбительным тоном письма. — Грязный татарин, возомнивший себя Цезарем!.. Жалкий комедиант!.. Я проучу этого хвастуна! Я поймаю его и посажу на цепь у своей палатки! Как собаку!..
Панин кричал так громко, что всполошил весь дом. И лишь увидев заглянувшую в кабинет жену, смутившись, осекся.
Мария Родионовна, переваливаясь с боку на бок, утиной походкой медленно подошла к мужу, мягко положила руку на его плечо, сказала тихо и спокойно:
— Ко сну пора, Петр Иванович… Бумаги подождут. Утро вечера мудренее.
— И то правда, Маша, — как-то сразу остыл Панин. Он посмотрел на выпирающий живот супруги, осторожно тронул рукой. — Скоро ль разрешишься?
— Доктор сказывал, недели через две, — улыбнулась Мария Родионовна.
— Ну, дай Бог! — перекрестил жену Петр Иванович и, шаркая ночными туфлями, пошел в спальню…
На следующий день он продиктовал Каплан-Гирею суровый ответ, указав, что могучая российская армия приближается к дверям татарского дома, дабы силой принудить хана принять предложение России, если он не соглашается на то добровольно. И подчеркнул, что хан ответит перед Божьим судом за то, что променял обещанное ее величеством благосостояние всего народа на личные, корыстолюбивые выгоды от турецкого двора.
Одновременно были составлены письма к татарским мурзам с пересказом текста послания командующего Каплан-Гирею и с прибавлением, что ответ должен быть «от общего народного совета», поскольку взгляды хана противны интересам крымского народа.
Дальнейшее ведение всех татарских дел Панин решил поручить Веселицкому, которому отправил ордер с приказом сдать «Тайную экспедицию» подполковнику Рогожину и, получив тысячу рублей на проезд и пропитание, держать путь в Молдавию, куда в ближайшие дни думал отправиться сам, чтобы начать подготовку к осаде Бендер.
Семнадцатого апреля погожим, солнечным днем полки Второй армии выступили с зимних квартир.
В этот же день у Петра Ивановича родился сын. Мария Родионовна благополучно разрешилась крепеньким горластым мальчиком, которого сияющий от счастья отец нарек Никитой…
А спустя неделю к Хотину двинулись колонны Первой армии Петра Александровича Румянцева.
10
Летне-осенняя кампания 1770 года выдалась для России необыкновенно удачной. В разыгравшихся на сушей на море крупнейших сражениях турки терпели одно поражение за другим.
Начало сокрушению неприятеля положил Румянцев, разбивший семнадцатого июня под Рябой Могилой объединенное турецко-татарское войско Абазы-паши. Затем он разгромил вражескую армию седьмого июля у реки Ларги, а двадцатого июля под Кагулом.
Вести о блестящих викториях Первой армии легкокрылой птицей облетели города и губернии России, В Петербурге, Москве, Киеве, Харькове, Ярославле, Симбирске имя Румянцева было у всех на устах.
— Петр Александрович-то — какой молодец!
— Истинно русский воин! Куда туркам с ним тягаться?!
— Вот увидите, господа, он еще и Царьград возьмет!..
Екатерина восторгалась победами не меньше подданных.
«Вы займете в моем веке несомненно превосходное место предводителя разумного, искусного и усердного», — написала она собственноручно Румянцеву.
И наградила полководца достойно, по-царски: за Ларгу пожаловала орден Святого Георгия Победоносца I класса и много деревень «вечно и потомственно», а за оказанные ее величеству и отечеству «верные и усердные услуги и за храбрость в предводительстве ее войск и в побеждении врага христианства» в битве при Кагуле — произвела второго августа в генерал-фельдмаршалы.
Долгоруков воспринимал эти победы с двояким чувством. С одной стороны, он был горд за русское оружие, доблестно повергавшее неприятеля в смертельных баталиях. Но с другой — после каждой очередной новости его сердце наполняла обида за свое неучастие в этой войне. Пожалуй, единственный раз он действительно искренне, без чувства зависти, порадовался, когда узнал о совершенно изумительной виктории русского флота в Чесменском сражении.
Порадовался и подивился, как не владевший искусством флотоводца сухопутный генерал-поручик Алексей Орлов смог пустить на дно всю турецкую армаду…
При открытии осенью 1768 года войны с Портой граф Алексей Григорьевич находился в Италии, куда приехал из России, чтобы пройти курс лечения. Однако болезненное состояние не мешало ему внимательно следить за всеми событиями, происходившими на театрах военных действий. И вскоре он пришел к убеждению о необходимости использовать в борьбе с Портой жителей греческих земель, которые не только не скрывали своего расположения к России, но и были готовы с оружием в руках выступить против турок. Правда, при соответствующей российской помощи.
Хорошенько обдумав эту мысль, Орлов написал Екатерине письмо, в котором, поделившись своими наблюдениями, предложил послать в Архипелаг и Левант сильную военную эскадру с десантом. По его мнению, эта эскадра должна была исполнить двоякую роль. С одной стороны, возбудить греков к прямому восстанию против Турции, а с другой — значительно подкрепить действия румянцевских войск на суше, отвлекая неприятельские силы к таким местам в глубоком тылу, за которые ранее могли они не опасаться.
Ответ из Петербурга пришел довольно скоро.
«Мы уже сами помышляли о учинении неприятелю чувствительной диверсии со стороны Греции как на твердой ее земле, так и на островах Архипелага, — говорилось в высочайшем рескрипте от двадцать девятого января 1769 года. — А теперь, получа от вас ближайшие известия о действительной тамошних народов склонности к восстанию против Порты, и паче еще утверждаемся в сем намерении… А поэтому соизволяем поручить и вверить вам приготовление, распоряжение и руководство всего подвига…»
Принимая такое решение, Екатерина ни секунды не сомневалась, что предводительство будущими военными действиями в Архипелаге следует поручить именно Орлову. Он был одним из тех немногих людей, котором она доверяла полностью. Доверяла и… побаивалась. В этом огромном, былинном, 32-летнем молодце удивительным образом соединились такие человеческие черты, которых явно не доставало многим ее чиновникам: тонкий ум, и отчаянная храбрость, и вызывающая дерзость, и осторожная расчетливость, а главное — умение и желание брать на себя ответственность за самые сложные решения и дела и доводить их до необходимого конца. Двигаясь к намеченной цели, Орлов не признавал преград — ни физические, ни моральные, ни политические препятствия для него просто не существовали.
После необходимого обсуждения в Совете было решено послать к Архипелагу одну за другой две эскадры, составленные из кораблей Балтийского флота. Доставленные, ими на берега Эгейского моря русские десантные войска должны были возглавить борьбу тамошних греков и славян. А кораблям предписывалось не только перевозить десанты и повстанцев, но и помогать им в сражениях огнем артиллерии, а также нарушать морские пути сообщении противника.
