Альфред Нойман - Дьявол
— Льеж, — повторил тихо офицер, сдерживая волнение.
— Да, — прошептал Оливер, — сознаюсь вам, что Льеж — это самая большая забота короля, потому что именно из-за него герцог относится с недоверием к моему высокому повелителю. Нам известно так же, как и вам, что этот вулкан снова задымился. Мой царственный повелитель своим присутствием здесь в такое время и расследованием, которое сейчас ведет коннетабль, докажет вам, что он далеко стоит от этого движения и порицает его. Раз и навсегда рассеет король подозрение в том, что он устраивает мятежи в герцогских городах. Неужели вы допускаете, что он отдается во власть Бургундского герцога в то самое время, когда организует новое восстание в Льеже? Король приезжает, потому что он невинен и желает доказать спою невинность. Я это хорошо знаю, потому что я ведаю у него фламандскими делами, я…
Дверь отворилась. Появились канцлер и Балю с приветливыми лицами и учтивыми словами на устах.
На обратном пути посольство повстречалось в Сен-Кентене с курьерами короля, сообщившими, что нетерпеливый монарх покинул Компьен и уже ожидает их в Нуайоне. Было шестое октября, и Балю известил коннетабля, что Людовик прибудет в Перонну, по всей вероятности, дня через три, а потому тотчас же надо отдать приказ о наступлении Вильдта. Оливер испытывал страшное волнение, по мере того как они приближались к маленькому городку у пикардийской границы. Он одновременно и боялся и жаждал встречи с королем. Эта противоречивость, которую он сам едва понимал, сообщала его действиям колеблющийся характер и мешала ему принять определенное решение в ту или другую сторону; к тому же у него не было сил прислушиваться к своей совести, так была она отягощена. Совесть требовала от него ясного и точного расчета — мера за меру и вина за вину. Он думал про себя, что найдет любовника Анны, человека с настороженной совестью, автора поразительной приписки. Он надеялся отделаться от него одним махом, чтобы стряхнуть с себя свою слепую склонность к королю, стать свободным, холодным и идти своим путем.
Но он нашел только политика, великого игрока и человека тонких комбинаций. Он не услышал ни единого слова об Анне, ни одного слова о напряженности взаимных чувств. Он даже ка замечал ни разу, чтобы всепроникающие глаза Людовика были на него направлены. И он с какой-то беспощадностью, почти с ненавистью, искал опасности.
— С ведома ли вашего величества, — спросил он в одну из тех редких минут, когда остался с королем наедине, — с ведома ли вашего величества его высокопреосвященство отказался от охранной герцогской грамоты для вас?
— Да, конечно, — ответил Людовик.
Оливер замолчал, подавленный. Он искал причин душевного отчуждения между ним и королем; он испугался, потому что ему почудилось, что король стал ему непонятен и даже до жуткости чужд, в то время как его собственная душа стала теперь для короля более ясной, чем когда-либо. Он также чувствовал, что король лишил его прежнего своего доверия не бессознательно, в пылу большой политической игры, но преднамеренно, и что эта перемена произошла или в связи с определенными переживаниями во время его отсутствия, или вследствие предчувствия его измены.
Восьмого октября вечером прибыли они в Сен-Кентен. Во время своего путешествия Оливер напрасно пытался поговорить с королем наедине и убедить его в необходимости взять с собою коннетабля в Перонну; кардинал и герцог Бурбонский[45], зять короля, который должен был в качестве единственной владетельной особы придать блеск довольно скромной свите короля, не отходил от Людовика ни на шаг.
Тристан, ехавший рядом с Оливером и наблюдавший за ним, заметил ему со своей дьявольской насмешливостью:
— А у вас, мейстер, по-видимому, ревнивая натура. Предоставьте вы им короля хоть на время. Любовь к вам государя все равно обеспечена, вам и вашей…
— Ради вашей виселицы, господин Тристан! — резко перебил его Оливер. — Повесьте на нее ваши шутки, они плохи. Заодно повесьте и обоих этих болтунов, которые поистине мешают мне хоть сколько-нибудь исправить неосторожность короля.
— Хо-хо, сьер Ле Мовэ, — засмеялся палач, — большим господам рубят голову, это вы должны были бы знать. Болтливость, правда, является подчас достаточным к тому основанием, но и желание исправлять ошибки королей иной раз также. Пусть его величество будет неосторожным, если это ему угодно.
— А беду расхлебывать придется нам, — ворчливо добавил Жан де Бон, ехавший рядом. — Я вполне понимаю ваше дурное настроение, мейстер Оливер: потому что, как вам известно, эта прогулка и мне мало нравится.
Неккер умолк. Перед городскими воротами король был встречен коннетаблем и магистратом. Людовик, не любивший церемоний, сделал лишь небольшую остановку и указал графу Сен-Полю место рядом с собой. Оливер понял, что надо держаться как можно ближе, чтобы хоть сколько-нибудь уловить их разговор. Король заявил, что на следующий день он желает прибыть в Перонну.
— Ваше величество, конечно, не приказываете мне присоединиться к вашей свите при моих теперешних отношениях с герцогом? — сказал коннетабль.
Оливер пришпорил лошадь и тотчас же так затянул удила, что лошадь встала на дыбы. Король и придворные обернулись, а мейстер как бы нечаянно протиснулся между Людовиком и Сен-Полем.
— Простите за беспокойство, государь, — сказал он и посмотрел на короля; когда он поворачивал свою лошадь назад, Людовик слегка улыбнулся.
— Государь, — поспешил сказать кардинал, — по всем впечатлениям, полученным мною в Перонне, я полагаю, что коннетаблю лучше не присутствовать при встрече. Мейстер Оливер может меня в этом поддержать.
Король, обернувшись, снова увидел прежний взгляд Неккера, почтительно прошептавшего:
— Я ни в коем случае не решусь противоречить его высокопреосвященству.
Король опять улыбнулся, потом он произнес после короткого раздумья:
— Я об этом подумаю, Сен-Поль, и дам вам ответ завтра утром.
Коннетабль заговорил с оттенком неудовольствия в голосе.
— С вашего позволения, государь, все говорит против моего участия в этом свидании, а потому я был бы вам очень благодарен за ваше скорейшее решение, тем более, что я намеревался просить отпустить меня уже этой ночью в мою ставку.
Людовик повысил слегка голос:
— Вам придется потерпеть до завтрашнего утра, коннетабль.
Тем временем шествие достигло ратуши; факелоносцы осветили ее портал и часть тяжеловесного готического фасада. Отряд остановился; король, не дожидаясь помощи Оливера, быстро соскочил с коня. Он отпустил почетный конвой горожан, Бурбона, Сен-Поля и Балю и в сопровождении Оливера, Тристана и Жана де Бона проследовал за городским камерарием в предназначенные для него парадные покои. Он приказал подать для себя и для трех своих приближенных холодную закуску, намереваясь вскоре отправиться на покой; теперь он больше не скрывал своего явного раздражения.
Остальные тоже были серьезны: Тристан — потому что обладал профессиональным нюхом по части преступных сюрпризов, Бон — из-за плохого настроения, Неккер — благодаря неожиданному страху перед собственным своим деянием и перед самим собою. С какою-то внезапною беспомощностью, нет, с чувством вновь вспыхнувшей внезапной любви к королю и к каждой морщинке его некрасивого лица, с чувством своей принадлежности этому человеку страшился он той лавины, которую сам привел в движение; страшился он самого себя.
«Ну, так скажи сейчас же, — понукал он себя. — Сейчас же! Ведь есть еще время! Смирись, потому что ты уже хотел смириться, допуская для короля нечто вроде смягчающих обстоятельств; признай, что он сильнее тебя, что от него ты не уйдешь. А если у него твоя душа, то почему же не может он обладать также и Анной? Скажи! Скажи! Скажи!»
Но губы его сжались так, что побелели. И он увидел тяжелый взор короля, направленный на него, всепроникающий, всеведущий взор…
— Ты стал что-то молчалив, Оливер, — медленно сказал Людовик. Затем он оглядел двух других. — Черт возьми, куманьки, что вас так удручает?
— Перонна, — сказал Жан де Бон, как бы отвечая за всех.
— Пресвятая дева, — засмеялся король, — это имя прозвучало у тебя похоронным звоном.
— Государь! — воскликнул Оливер, глядя на него пристально и смущенно, однако больше он ничего не сказал. Людовик с серьезным видом поднял брови, спросил громко и строго:
— Что советует Ле Мовэ? Ведь у него имеется добрый совет для меня: у него или у его лошади.
Оливер собрался с духом.
— Коннетабль должен остаться в вашей свите, государь, — сказал он решительно.
— Это мне сообщила уже твоя лошадь, — сказал Людовик с легкой иронией. — Ну, а теперь объясни-ка ты мне причины.
— Причины две, — отвечал Оливер; — первая это то, что его весьма ожидают в Перонне, как показателя мирных намерений вашего величества; впрочем, это менее важная причина. Вторая, и притом важнейшая, это то, что коннетабль явно не желает ехать.
