Георгий Егоров - Солона ты, земля!
— А как же колхозникам на трудодни?
Новокшонов остановился перед Кульгузкиным, тяжело вперив в него свинцовый взгляд.
— У колхозников есть картошка, у многих молоко. А в городе у рабочих, кроме восьмисотграммовой карточки, ничего нет.
Катя отчетливо вспомнила, как выстаивала в Барнауле в очередях, чтобы получить по карточкам на семью кило восемьсот черного, липкого хлеба, как дома свекровь подсовывала ей, кормящей матери, кусочек побольше: «Тебе на двоих..» Вспоминала, как тогда в любое время суток хотелось есть. И Катя с ненавистью посмотрела на Кульгузкина — он этого не испытал, не знает… А откуда Сергей-то знает?.. Значит, знает. Значит, чужое горе — близкое ему.
Дальше Сергей Григорьевич спрашивал и спрашивал.
— Сколько заготовлено кормов на голову?.. Сколько коммунистов работает в животноводстве, сколько — в полеводстве?.. Сколько гектаров пашни приходится на одного трудоспособного?.. Сколько сторожей в колхозе, сколько ездовых, сколько учетчиков?.. Сколько колхозники приблизительно накопают со своих огородов картошки?.. Сколько семей, которым не хватит картошки до нови?.. — Велел составить точные списки таких семей. — Какова оплата труда на фермах? — отвечали все: и правленцы, и коммунисты, и сам Кульгузкин, и Катя, поднимали вороха бухгалтерских бумаг. И эти вопросы, как множество лучиков, выхватывали из тьмы неведения все новые и новые участки колхозной жизни, освещая хозяйство с самых неожиданных сторон. И все объемнее и выпуклее представал перед Катей ее родной колхоз — не тот, который она знала с детства: скотные дворы, телеги, полевые станы, вороха зерна, люди, работающие в поле, и неизменный Кульгузкин, а совсем другой колхоз. Она увидела то, о существовании чего и не подозревала — весь внутренний механизм колхоза, увидела то, что движет всеми этими амбарами, кладовыми, машинами и людьми — она увидела систему руководства! Систему, которая не сводила концы с концами, которая работала шумно, зримо, но вразнобой, как старая разбитая веялка — грохоту много, а зерно идет вместе с половой. Свинарки, которые с утра до ночи пластаются на ферме, получают столько же, сколько ездовые, вся работа которых сводится к тому, чтобы дергать вожжами. Чуть ли ни на каждый десяток работающих поставлен учетчик, который ходит следом и записывает, что сделали эти люди за день. У каждого амбара, у каждого телятника, свинарника, овчарника ночью спит сторож — в этом и заключается вся его работа, за это и начисляют ему трудодни, чуть поменьше тех, которые получает телятница.
Видимо, не одна Катя, а все коммунисты, все правленцы впервые увидели так обнаженно всю систему руководства хозяйством.
Раньше за сутолокой повседневных дел как-то не обращали внимания на то, что в колхозе людей, командующих и пишущих бумажки, побольше, чем в самом райкоме. Поэтому смотрели сейчас на Сергея Григорьевича удивленно и чуточку растерянно — как же это могло так случиться? Почему они сами не видели этого раньше?
Этот вопрос и задал собравшимся Новокшонов. И только один правленец нашелся, что на него ответить.
— Тут, Сергей Григорьевич, секрет простой — хозяйничаем плохо. Все — от председателя до последнего скотника — считают так: не мое — колхозное…
— А почему так считают?
— Потому оно именно колхозное, а не мое. Не я хозяин. Вы вот сейчас сказали: никакого плана, весь хлеб заберем. А вы у меня спросили?
Катя растерялась бы от такого, прямо поставленного вопроса. А Сергей Григорьевич не моргнул глазом.
— Когда речь заходит о помощи в трудную минуту государству, вы считаете, что это ваше. А когда Кульгузкин в войну машинами возил хлеб в Барнаул да поросят и баранов в район — это, значит, не ваше было? Это было колхозное, да?
— Это еще надо доказать! — как ужаленный подскочил Кульгузкин.
Сергей Григорьевич охладил его:
— Не беспокойся, докажем. В наших руках прокурор, милиция — докажем… Так вот я собрал вас всех для того, чтобы спросить: долго еще мы будем так работать? Что вам надо для того, чтобы наладить дела в колхозе? Председателя сменить? Сменим. Перестановку руководящих кадров внутри колхоза сделать? Давайте сделаем. Уполномоченного толкового прислать на помощь? Пришлю. В состоянии вы перестроить дела в колхозе?
— В состоянии, товарищ секретарь.
— Теперь мы увидели, где больное место.
Сергей Григорьевич спросил:
— Когда представите в райком экономическую справку и план по подъему колхоза?
Правленцы и коммунисты разом повернулись к Кульгузкину и Кате.
— Через неделю, Сергей Григорьевич, — ответил Кульгузькин. — Разработаем, обсудим на партийном собрании и на колхозном. Все сделаем. Мы теперь все перетрясем в колхозе, все сделаем как надо…
Из конторы вышли они вдвоем с Катей. Село засыпало — кое-где тявкнет собака, донесется приглушенный девичий смех, и снова тишина. Не сговариваясь, свернули в первый переулок. Шли молча. Ночь была тихая, — видимо, последняя погожая ночь бабьего лета.
— Смотри, какая лунища всходит! — вдруг схватила Катя за руку Сергея.
Из-за голых вершинок березняка выкатывался огромный раскаленный шар. Казалось, что он совсем рядом, буквально за ближним березняком, и стоит лишь дойти до лесочка и можно погреть руки у этой вынутой из огромного кузнечного горна болванки.
— А правда, красиво, — почти шепотом сказал Сергей. — Ты знаешь, — повернулся он к Кате. — Порой едешь-едешь да и залюбуешься какой-нибудь огненной косматой березкой. Все забываешь, все вылетает из головы. Остановишь машину и сидишь, вытаращив глаза. — Он негромко засмеялся. — И так хорошо на душе бывает, так прекрасен мир, что готов встать и обнять всю землю, всех людей…
Катя слушала затаившись, боялась спугнуть настроение Сергея.
Они говорили друг с другом странно и непривычно. О скудном, но особо нежном запахе осенних трав. О бледневшей с каждой минутой луне, которая поднималась и поднималась над степью. О том, как хорошо ночью в поле и как свободна душа в такие минуты, как легко дышится…
И словно сговариваясь, не упоминали лишь об одном — о своем прошлом, о тех давних встречах, о своих прежних отношениях. Будто не было — нет, не встреч! — не было десятилетнего перерыва. Катя взяла Сергея под руку — взяла просто и свободно, как она не сделала бы десять лет назад, и они брели и брели по еле приметной тропинке в степь…
Долго бродили они по степи. Первый солнечный луч осветил их в раскиданной копне соломы. Положив голову в Катины колени, Сергей спал безмятежно, со счастливой улыбкой. Катя гладила его голову, перебирала волосы. Такая же улыбка была и у нее…
4
Понедельник в райкоме всегда многолюден. Вернувшиеся субботним вечером из командировки являлись в свои кабинеты, обменивались впечатлениями, разбирали накопившиеся за неделю бумаги. На прием к первому секретарю старались попасть именно в этот день — в другие его не захватишь.
Народ в кабинете Новокшонова не задерживался. Вопросы новый секретарь решал по-военному четко. Многословия не любил. Бесцеремонно обрывал, спрашивал самую суть. Иногда советовался с сидящими тут же в кабинете завсельхозотделом или заворгом.
В этот понедельник в райком приехала Пестрецова. Проблем привезла много. Так и заявила прямо с порога.
— Давайте, Анна Михеевна, коротко выкладывайте ваши вопросы.
И пока та перечисляла, Сергей Григорьевич отмечал:
— Этот вопрос вы решите сегодня с заведующей сельхозотделом Верой Ивановной Величко… Это — пойдете в райисполком к председателю. — И тут же позвонил Урзлину, чтобы тот сейчас же принял ее.
— Бригадиров надо менять, Сергей Григорьевич. Посоветоваться хотела, кого поставить.
— Это тоже с Верой Ивановной. Она приедет к вам и на месте там договоритесь. Еще?
— Насчет Лопатина, Сергей Григорьевич, хотела поговорить.
— А что Лопатин?
— Не надо бы его под суд отдавать.
— Это почему же?
— Колхозники простили ему все. Два месяца уже в рот не берет. Работает рядовым. Старательно работает. Так переживает, что жалко смотреть на него.
Сергей Григорьевич молчал.
— Вы поговорите с ним сами, — настаивала Пестрецова.
— Он с вами приехал?
— Здесь он. Чуть ни насильно привезла.
— Ну, хорошо. Пусть после всех зайдет.
А люди шли и шли. У каждого своя боль, своя забота. В коротких перерывах он иногда глянет на Веру Ивановну, чуть улыбнется — ну, как мол, товарищ зав, новая работа?
Когда вошел Лопатин, Сергей Григорьевич отпустил заворга и своего помощника, оставил только Веру Ивановну.
— Садись, Лопатин, — кивнул он на стул. — Закуривай.
— Спасибо, Сергей Григорьевич, накурился уже там, — кивнул он на приемную.
