Георгий Егоров - Солона ты, земля!
— Садись, Лопатин, — кивнул он на стул. — Закуривай.
— Спасибо, Сергей Григорьевич, накурился уже там, — кивнул он на приемную.
Сергей Григорьевич вышел из-за стола и зашагал по кабинету, Вера Ивановна молчала, уткнувшись в свои записи. Потом Новокшонов подсел к Лопатину и как можно обыденнее, проще спросил:
— Как же, Федор, получилось-то у тебя? Был такой сильный председатель. И вдруг — на вот тебе!
В глазах Лопатина была тоска и отчаяние. Но он не опускал их. Смотрел на секретаря райкома выжидательно. Сергею Григорьевичу в эту минуту он напомнил раненого селезня. Так же вот жалобно, с надеждой смотрит он, раненный, на приближающегося человека. Не смерти, а помощи ждет селезень.
— Надломился я. Сергей Григорьевич. Кульгузкина, Тихомирова — тех не сломаешь, гнутся они. Хоть в кольцо сгибай, все равно выдюживают. А я не выдюжил. Шатров исподтишка сломал.
Величко оторвала голову от бумаг, смотрела на бывшего председателя с чисто женским сочувствием.
— Сначала пытался кричать: «Партбилет отберу! В окопы отправлю вшей кормить!» Потом видит, что я сам готов уйти на фронт, начал давить: «Все, — говорит, — в наших руках, можем в тюрьме сгноить, можем к ордену представить…»
— А что он хотел-то?
— Известно что, — чтобы крайком был им доволен, чтобы самого на фронт не отправили.
— Ну, и что он от тебя требовал?
— Не от одного меня. Чтобы район не плелся в хвосте, делали знаете что? Фиктивные квитанции выписывали на несданный хлеб и этим самым план выполняли.
— А как же потом сводили концы с концами?
— Это я не знаю.
— Ну, и ты шел на такие махинации?
— Вот я и говорю, сначала не шел, а потом не устоял. Вот и пить начал.
Сергей Григорьевич мельком глянул на Величко. Та смотрела на Лопатина удивленными глазами.
— Кому из председателей еще предлагал он такие махинации?
— Точно не знаю. Но, видимо, всем председателям крупных и крепких колхозов. Хитро делал. Никто же не поверит, что слабый колхоз план выполнил. А Кульгузкин, Тихомиров, я и еще кое-кто «выполняли». Это было вне подозрений.
Лопатин достал кисет, торопливо закурил. Не поднимая глаз на Новокшонова, добавил:
— Война потом все спишет… Так он говорил нам.
Когда Лопатин ушел, Сергей Григорьевич сел напротив Веры Ивановны и молча, озабоченно уставился на нее немигающим взглядом.
Зазвонил телефон. Нехотя поднялся, подошел к своему столу, снял трубку.
— Да… Я, — сердито рявкнул в трубку. И вдруг лицо у него просияло. — Конечно, конечно, сегодня приеду!..
Потом снова сел. Спросил Веру Ивановну:
— Что будем с ним делать?
— А я не знаю. На бюро надо. Там решат.
«Вот так, — крякнул Сергей Григорьевич. — Опять она тебе очки вставила, опять ты забыл, что уже не командир бригады, а секретарь райкома…»
— А все-таки, с каким мнением вы пойдете на бюро? Вашему отделу готовить этот вопрос.
— По-моему, под суд отдавать его не стоит. Человек он не пропащий.
— Ну, хорошо. Готовьте на следующее бюро. А я сейчас уеду в Михайловку. — И доверительно добавил — Друг детства из армии вернулся. Может быть, завтра я и не буду в райкоме…
5
На побывку приехал Костя Кочетов. Не в военной форме и погонах, какими привыкли сельчане встречать служивых, а в шикарном заграничном костюме, галстуке, лакированных туфлях явился он в Михайловку. У деда Леонтьича от обиды даже губы затряслись.
— Как же ты так, Костя? Воевал, говоришь, воевал, а ни погонов у тебя, ни орденов. Вон друзьяк твой Серега в полковники выслужился, на грудях полный иконостас — курице клюнуть негде…
Костя отшучивался:
— Что ты, дед, меня равняешь с Серегой. Он в армии служил, а я в тебя пошел — партизан.
— Все одно ордена должны быть.
— Ордена есть, дед. Четыре штуки. Только я их не ношу.
— Зря. Требуешь, что ли? Ордена они кровью добываются, ими требовать нельзя…
К вечеру пришел Николай Шмырев с Оксаной, потом явился Сергей. Долго обнимались, рассматривали друг друга.
— Ты, Серега, солидный стал. Прямо-таки настоящий хозяин района.
Едва сели за стол, Сергей сразу же спросил Костю о том, как погиб Аркадий Николаевич.
— Без меня это было. Я в самом логове немцев сидел — был партизанским резидентом в районном центре. А через две недели Ким погиб. Так нелепо погиб, что до сих пор не могу смириться. Шальной снаряд залетел к штабной землянке. Осколком и убило Кима.
Долго сидели молча. Каждый по-своему вспоминал Данилова. Не только Сергей, Костя с детства знал его — сколько помнил мать и деда, столько и его. Николай знал Аркадия Николаевича меньше, чем его друзья, но все равно и для него он с незапамятных времен был окружен ореолом святой непогрешимости и человеколюбия. Это чувство к нему перешло от отца, работавшего при Данилове председателем колхоза. И только, пожалуй, старому Леонтьичу — деду Охохо — трудно было в эту минуту определить, какие воспоминания остались у него от бывшего партизанского комиссара — давно в голове старика перепутались были и небылицы.
— Ну дак чо, ребяты, — первым нарушил молчание дед. — Светлая была головушка у Аркадия Миколаевича. Бывалыча когда партизанничали мы с ним в девятнадцатом годе, он тогда еще говорил — Ты, Пётра Левонтьич, есть наипервейший ерой в моем полку… Саблю тогда серебряную, снятую с плеча…
— Ты чего, чего опять?.. — одернула его Настя.
— А что, нельзя вспомнить хорошего человека?.. Давайте, ребяты, за упокой его души выпьем. Хоть мы с ним и неверующие оба, царствие ему небесное, все ж таки по русскому обычаю полагается выпить.
Сергей поддержал деда вполне серьезно:
— Не знаю, пьют или не пьют за упокой души комиссаров и секретарей райкомов, но чтобы вечная память об Аркадии Николаевиче сохранилась в народе, за это давайте выпьем, друзья.
Немного погодя Сергей продолжал:
— Книгу бы об Аркадии Николаевиче написать. Ничего у нас о героях гражданской войны на Алтае не написано. А чем, например, Коляда хуже Чапаева? Ничем. Вся и беда-то только в том, что не написали о нем вовремя хорошую книгу. А ведь Коляда питомец Данилова. Писать о Коляде — это значит писать прежде всего о Данилове. Без Данилова никак не представишь не только Коляду, но вообще и сколько-нибудь полную картину гражданской войны у нас на Алтае. Эх, если бы я умел, — я бы написал об Аркадии Николаевиче такую книжку, чтобы ею зачитывались все, как мы зачитывались Павкой Корчагиным.
— Книжка должна быть обязательно с прикраской, — заявил неожиданно Костя. — Если написать так, как было в жизни, это же совсем неинтересно будет читать.
— Это смотря какая жизнь.
— Любая. Думаешь, у молодогвардейцев все было так, как Фадеев написал? Нет. Конечно, он что-то прикрасил. Геройское усилил, а негеройское опустил совсем.
— А ты был там? Откуда ты знаешь? — спросил Николай.
— Там не был. Но я знаю, что такое подпольная работа. Совсем не так гладко там получается и, я бы сказал, не так уж все геройски… Вот у тебя, Сергей, много орденов. А начни писать о тебе и — не особо разбежишься. Книжки не получится.
— На орденах не получится, — засмеялся Николай, — на его любовных делах выехать можно. У нас любят про любовь читать.
— Но-но, ты брось… — улыбнулся Сергей.
— Нет, правда, Сергей, — уже серьезно сказал Николай. — Пора тебе кончать свои любовные похождения, не мальчик, а секретарь райкома. Не солидно получается. Над Лизкой девки смеются: далеко, мол, ты пойдешь с ним! А она знаешь что ответила? Мне, говорит, далеко не надо — до ближних кустов бы да почаще…
— Николай! — смущенно, но строго окрикнула Оксана.
— А я что, виноват, раз она так говорит, — развел он руками. — Ты или женись на ней или кончай это дело. А то в Петуховке — Катя, здесь — Лизка, у себя там в райкоме, говорят, обхаживаешь заведующую сельхозотделом Веру Ивановну.
— Болтовня это насчет Веры Ивановны, — насупился Сергей. — А вообще-то — женюсь. Решил.
— На ком, на Лизке?
— На Кате.
— Вот это — дело!
— Предлагаю выпить за такое мудрое решение вашего секретаря райкома, — поднял стакан Костя. — Это, наверное, единственное мудрое дело, которое он совершил на своем новом поприще?
Николай затряс головой.
— Нет, Костя, тут я с тобой не согласен. Уж что-что, а насчет работы он молодец! С его возвращением весь район проснулся, зашевелился. Какая-то струя новая влилась. Наверное, уж десятка полтора председателей снял, человек двенадцать посадил…
— Тринадцать, — уточнил Сергей.
Костя вдруг посерьезнел.
— Если этим мерилом мерять, то Переверзев был самым деятельным секретарем, — заметил он. — Тот почти всех председателей пересажал.
