Охота на либерею - Федоров Михаил Иванович

— Всё намного проще, Генрих. Я предельно честен с собой. Ну просто не могу тебя обманывать.

— Но русских ты собираешься обмануть.

— Они чужие. Для них одна честность, для нас — другая.

— Мне почему-то кажется, — негромко сказал Штаден, — что у тебя всегда наготове и третья честность. А если надо, то будут и четвёртая, и пятая. Но всё-таки я готов помочь тебе. Кажется, я догадываюсь, какие люди стоят за твоей спиной.

Дальше пошли молча. Зимний день короток, и солнце уже начало садиться. Они вышли из Москвы и двигались по накатанной санями дороге. Подковы коня Штадена были с шипами и оставляли за собой характерный следы с выбоинами, а при каждом шаге в воздух взлетало крошево покрытого тонкой ледяной коркой снега.

— Далеко ещё? — спросил Петер.

— Полмили, не больше, — ответил Штаден, — скоро будем.

Потом добавил:

— Я буду у царя через два дня. Тогда и тебя ему представлю.

— Договорились…

…Спустя два дня из имения Генриха фон Штадена, или Андрея Володимировича на русский лад, выехали два всадника. Одним был хозяин имения, а вторым его гость. Штаден убедил Петера, что являться к царю пешим нельзя — к всаднику же и отношение иное, да и пешком вторично проделывать этот путь не стоит. Верхами и быстрее, и устанешь меньше. Попутно он, понятно, продал гостю одну из своих лошадей, не забыв взять с Петера золотой гульден за доживающую свой век кобылу.

Верхом Петер ездить умел, хотя и не был первоклассным наездником. Но до Москвы недалеко, и лошадей они не гнали, а шли рысью, лишь изредка стегая их плётками. Вскоре они уже въезжали в ворота под Фроловской башней. На этот раз стрельцы не обратили на Петера никакого внимания, ведь он был спутником самого Андрея Володимировича.

У Большой палаты они спешились, оставив лошадей у коновязи и поднялись на крыльцо. Стрельцы в вишнёвых кафтанах беспрепятственно пропустили их внутрь. Штаден пошёл первым, велев Петеру держаться следом.

Они прошли по коридору и, поднявшись по широкой крутой лестнице, вошли в палату. Государь, царь и великий князь всея Руси встретил их, сидя у окошка и глядя на улицу. Одеяние на нём было простое, домашнее: обычная льняная рубаха тонкого тканья длиной до колена и невзрачные штаны из дерюги. Услышав, что кто-то вошёл в комнату, он повернул голову и негромко произнёс безразличным дребезжащим голосом:

— А, это ты, Андрюшка. А я думаю — кого это чёрт несёт?

— Великий государь… — начал Штаден.

— Да ладно тебе. Говори, что надумал.

— Ставлю кузницу, буду для войска сабли да бердыши ковать.

— Ты лучше стволы для пищалей куй. Бердышей у нас много, а пищали приходится у иноземцев закупать. А они за это серебро да золото желают. А оно нам и самим нужно.

— Как скажешь. Если надо, буду и стволы ковать, и пушки лить.

— Вот это молодец!

Царь встал, и Петер увидел, что он росту выше среднего, худощав и широкоплеч. Тёмно-русая борода с проседью была густой, но не очень длинной.

— А это кто с тобой?

— Это сын моего брата, торговый гость.

Глаза царя заинтересованно блеснули:

— Гость? И чем же ты, гость, торгуешь?

— Продал в устье Двины прямо с борта корабля триста пятьдесят мушкетов работы лондонских мастеров, — ответил Петер. — За что со мной произведён предельно честный и полный расчёт.

— Да ты и по-русски говоришь прекрасно. Молодец! А что мушкеты сразу в Москву не привёз? Они нам скоро ой как пригодятся.

— Государь, я первый раз на Руси, и не знаю, как, к кому обратиться для перевозки столь тяжёлого груза. А ваши купцы дали хорошую цену. Но я…

— Хорошую, — ворчливо перебил его царь, — а мне вдвое-втрое больше предложат. Только о своей мошне и думают, ироды. Ты в следующий раз вези прямо сюда, в Москву. Я тебе дам денег столько, что перекроет затрату на перевозку, и пусть эти крохоборы в трудную для державы годину цены на оружие не задирают. Будет так! Видит Бог, я мою державу без защиты не оставлю!

Последние слова он произнёс громко, и прозвучали они так величественно, что царь даже посуровел лицом и засверкал глазами. Переход от полного безразличия к активности был так стремителен и внезапен, что Петер понял, что царь Иван — человек, подверженный быстрой смене настроения и воздействовать на его мысли и поступки нужно, используя эту особенность его характера. Петер всю долгую дорогу от Каргополя до Москвы думал, каким же образом он сможет добиться от царя доверия? И кажется, он этот способ нашёл. Но действовать надо без промедления, пока разгорячённый Иван расположен к нему и готов благожелательно выслушать любую его просьбу.

— Государь, — едва дрогнувшим голосом сказал Петер, — есть у меня к тебе просьба.

— Говори, — разрешил царь, — если дельная, исполню.

— Возможно, просьба моя покажется тебе невыполнимой или неискренней, но знай — я говорю от всей души, совершенно искренне.

Голос его теперь совершенно явно дрожал, выдавая сильное волнение.

— Чего тянешь? — поднял брови Иван. — Давай уж говори.

— Государь, матушка моя родом из русских земель, но так, видно, предписано свыше, что мужем ей стал католик, мой отец Иоганн Хайнен. Они уехали из Новгорода и жили в Немецкой земле, и поэтому по крещению я католик.

Голос Петера звучал взволнованно, прерывался, по щеке потекла слеза, оставляя за собой мокрую дорожку. Его речь стала страстной и сумбурной.

— Государь, я с самых юных лет впитывал рассказы матери о её родине, и так уж было угодно — не знаю кому, судьбе или Богу, но только душа моя к католической вере никогда не лежала. А сейчас, когда я приехал сюда, вот здесь…

Он ударил себя кулаком в грудь.

— Вот здесь что забилось часто-часто, и понял я, что не католик, хотя и всегда исправно ходил к мессе [59]. Но здесь, на Руси: сначала в устье Двины, потом в Каргополе и в Москве, когда я увидел эти дивные купола в форме луковиц, услышал русскую речь, я почувствовал, что это — моё, родное. И я не могу, да и не хочу этому противиться.

Голос Петера стал совсем тихим, и он почти прошептал:

— Государь, я чувствую себя православным. Позволь мне принять истинное крещение.

Царь озадаченно смотрел на него. Такого поворота он не ожидал, хотя повидал в жизни всякого. Про Штадена и говорить нечего. Нижняя челюсть у него слегка отвисла, по подбородку катилась слюна, и он смотрел на Петера с изумлённым и опасливым восхищением: до такого убедительного вранья ему было ой как далеко! Теперь он ни капли не сомневался, какие влиятельные силы стоят за спиной этого ловкого молодого человека.

— Позволь, государь!

Петер опустился на колени и стоял перед царём, глядя на него снизу вверх. Его лицо было мокрым от слёз. Царь, не отрывая от Петера взгляда, подошёл к двери и ударил в неё кулаком. Потом ещё и ещё. Штаден начал тревожно переминаться с ноги на ногу. Государь явно был выведен из себя, и как он поведёт себя дальше — неизвестно.

— Эй, кто там! — крикнул царь. — А ну, быстро ко мне.

За дверью послышался топот и в комнату ворвались двое стрельцов с бердышами и пищалями.

— Живо Кирилла [60] ко мне. Живо!

Стрельцы ринулись выполнять царёв приказ.

— Стойте.

Они остановились.

— Охраняйте дальше. Я сам к нему пойду. Ему ведь восемьдесят уже.

Царь приобнял Петера за плечи и вышел с ним из палаты. Штаден шёл следом. Теперь он уже боялся этого юношу, способного на такие неожиданные и решительные поступки. Петер представлялся ему человеком, сделавшим шаг в пропасть, но не упавшим, а каким-то непостижимым образом воспарившим ввысь.

Спустя короткое время в Успенском соборе состоялся обряд крещения, который провёл митрополит Московский и всея Руси Кирилл. Крёстным отцом стал сам царь Иван Васильевич, а новообращённый православный получил имя Пётр Иванович.

На выходе из собора царь сказал:

— Теперь ты мой крестник и мой подданный. А прозвище твоё пусть будет Немчинов. Жить станешь в кремле.