Владислав Бахревский - Свадьбы
Василий Лупу с поклоном открыл шкатулку, усыпанную жемчугом. Шкатулка была невелика, но бриллианты как один — с голубиное яйцо. Камни с изюминкой — с удивительным золотистым отливом.
— Какой великолепный вкус у хана Бегадыра! — обмолвилась Кёзем-султан.
Василий Лупу с благодарностью поклонился. Обмолвка стоила камней.
— Я привез султану харач[30]: пятьсот коней и триста соколов. Вам, государыня, я осмелюсь преподнести похожий подарок: триста превосходных скакунов, десять собольих шуб и десять повозок с драгоценными материями и вот эти два камня.
Кёзем-султан любила изумруды, и Лупу знал это. В обеих его ладонях появились огромные, с яблоко, камни.
— Благодарю тебя! Это прекрасно! — воскликнула Кёзем-султан.
— Ваше величество! — Лупу опустился на колени, — Я смиренно прошу вас оказать услугу еще одному моему другу — бейлербею и мурзе Кан-Темиру. Кан-Темир — верный слуга его высочества султана. Он претерпел великое разорение от непочтительного и дерзкого хана Инайет Ги- рея. Кан-Темир шлет вашему величеству подарки.
— Я рада помочь человеку, который предан престолу Османов, — быстро сказала Кёзем-султан. — Мне нужны будут деньги. Большие…
— Все, что мое, — ваше!
— Пусть годы твоего правления Молдавией будут благословенны.
Господарю разрешено было удалиться.
* * *С сыном Баязидом Кёзем-султап встретилась при одной свече, в черной, крохотной комнатке верной Фатьмы. Своей спальне Кёзем-султан не доверяла.
Баязид был в женских шароварах, закутан женскими шалями. С ненавистью сбросил с головы покрывало, воззрился на матушку: лицо открытое, юное, румянец по щекам, губы как вишенки, а в глазах — смертельная коровья тоска.
— Сын мой, ты прекрасен! Ты совсем уже взрослый.
— Государыня, вы только затем меня и звали, чтоб сказать это?
Лицо Баязида стало белым. Ему так тяжко в Серале. За ним следят днем и ночью. Он не арестован и не брошен в тюрьму потому только, что у Мурада не было времени вспомнить о брате. Они живут под одной крышей, но Му- рад не видал Баязида, пожалуй, больше года. А если бы увидал? Если бы он увидал этот проклятый румянец, эту широкую молодецкую грудь, этот ясный взгляд здорового умного человека?..
Наследники султанов обречены на пожизненное заключение в гареме, покуда место на троне не освободится. Слабоумный, больной Ибрагим уже замурован в тюрьме. Вся его вина в том, что в его жилах — царская кровь, как у Баязида и Касыма. Только за одно это они достойны умерщвления.
Мурад медлит. Сначала он был молод, и не в его руках — у матери — были бразды власти. Теперь вся власть у него, но все его дети — девочки! Наследника у Мурада нет. Его младшие братья подросли, они стали угрозой, но и спасением. Мурад болен, силы покидают его, а жены никак не могут родить сына. Род Османа в опасности…
Ибрагиму Мурад решил сохранить жизнь, ибо он глуп и болен, под стать дяде Мустафе… Но вот и Баязиду перевалило за двадцать. Он искусно владеет оружием и ездит на коне, как степняк. Баязид пока еще на свободе, но ему запрещено видеться с матерью и государственными людьми.
— Что с тобой? — спросила Кёзем-султан, — Ты побледнел!
— В другой раз, когда я вам понадоблюсь, государыня, не ради того, чтобы вы смогли полюбоваться моим лицом, но для настоящего дела, я, возможно, и не явлюсь на зов. Каждый такой визит может для меня быть последним.
— Не сердись. В ярости человек теряет осторожность. Ты придешь на любой мой зов, если хочешь жить и… — Кёзем-султан глядела на сына не мигая; прекрасные, но
змеиные глаза, — властвовать. Ступай!
* * *В ту же ночь Баязид был лишен последних свобод.
Кёзем-султан грызла ногти: хитростью Мурад в нее.
— О этот пьяница!..
Глава вторая
Юный меддах растравлял сердца бедных, полуголодных людей сказками о волшебном.
Не ищи, мол, счастья. Коли суждено — придет срок, и явится оно к тебе не спросясь. Вот полеживал себе ленивый детинушка, до того ленивый — мать из ложки кормила, ничего не хотел: ни денег, ни жены, так бы и про- коротал жизнь во тьме и грязи, но понадобился этот парень могучему дэву, и в единый миг получил парень золото, красавицу я^ену, любовь народа, который сделал его, ленивца, падишахом.
Рассказывал меддах сказки, веруя в чудеса, рассказывал от своего имени, будто с ним все это приключилось, напророчил.
Отныне он был властелином таинственного дворца.
Прежний мир, многолюдный и многотрудный; остался за пятиметровой глухой стеной. Все окна дворца смотрели на море. Дворец стоял на самом краю скалы, казалось, он вырос из нее. Два зеленых сада цвели в боковых галереях. Маленькие фонтаны целый день звенели в этих садах. Посреди главной залы был бассейн с голубой водой. Стены бассейна были выложены перламутром и огромными розовыми раковинами.
Спальня меддаха — розовая, как утро; стены розовые, потолок розовый, светильники под розовыми китайского фарфора колпаками.
Па диване мог уместиться хороший базар — спи хоть вдоль, хоть поперек, катайся из края в край, коли охота. В спальне ни одного окна, дверь не открывалась, а отодвигалась. Возле широкой стены по краям две золотые курильницы.
Слуги в доме все немые. Это были старые мужи-греки, которым не надо приказывать, они угадывали желания, исполняли их и исчезали, будто тени под солнцем полудня.
129
Роскошь напугала меддаха, он боялся притрагиваться к вещам — все они из золота, серебра, все усыпаны драгоценными камнями. Обед ему подали из сорока блюд. Потом заиграла веселая музыка. Меддах устал думать о чуде, пошел в спальню, разделся догола, музыка стала баюкающей, и он уснуя.
Проснулся от мелодичного шелеста. В отодвинутую настежь дверь парами входили темнокожие женщины. Они несли высокие серебряные светильники. Поставили светильники вдоль стен, поклонились меддаху и ушли.
Меддах понял, что теперь должно совершиться то самое чудо, ради которого его доставили во дворец.
За стеной ударили маленькие барабаны. Меддах устремил глаза на открытую дверь, в темноте блеснул огонь, и теперь уже не черные, а желтые женщины внесли большую курильницу в виде двенадцатиглавого морского дракона. Все двенадцать голов исторгали голубой яд, от которого мир терял очертания, и все в этом мире: дом, кровать и сам ты — становилось бесконечным и бессмертным.
На смену желтым явились белые гурии. Они постелили от глухой стены до ложа золотую дорожку. Это было самое настоящее золото — тонкий металлический лист.
— О аллах! Дай мне досмотреть этот сладчайший сон, — сказал себе меддах.
И увидел: идет к нему златокудрая пери с золотым кубком.
Он потянулся к пери, но она улыбнулась, покачала головой и жестом пригласила осушить кубок.
Он выпил нечто холодное, но это холодное обожгло ему грудь. Меддах зажмурился. И в тот же миг грянул гром, комната опустела, дверь задвинулась, но теперь зашевелилась стена.
«Меня опоили зельем!» — подумал с ужасом меддах.
Стена наполнялась светом, и когда этот свет стал ослепительным, там, за прозрачною стеною, возникла черноволосая красавица. Она подняла руки, отбросила прочь занавеску, словно на этом месте никогда и не бывало каменной стены, и сошла на золотую дорожку.
Золото под ногами горбилось, разбрызгивая лучи.
Женщина подошла к ложу, взошла на него и опустилась рядом с меддахом.
«О аллах! — пронеслось в его бедной голове. — Может быть, я уже в раю? Может, я не заметил, как меня убили?»
— Люби меня! — сказала меддаху женщина.
Когда она уходила по золотой дорожке в стену, меддах испугался, что больше не увидит ее, вскочил.
— Скажи мне, кто ты? Где искать тебя?
— Я сама приду к тебе. Меня зовут именем умершей богини. Я Афродита.
* * *Меддах проснулся с тяжелой головой и больной совестью. Все, что совершилось ночью, если это только совершилось, а не привиделось, — было дьявольским грехом.
Меддах лежал не открывая глаз, вспоминая подробности чудовищно лживой ночи. Открой глаза — и увидишь себя обобранным в какой-нибудь яме.
А может, лучше не просыпаться?
Так и есть!
Меддах открыл глаза и обомлел: он совершенно голый. Встряхнулся и увидел все ту же царственную спальню.
Отодвинулась дверь, слуга, кланяясь, принес одежды, шелковые, усыпанные драгоценными камнями.
Удалился пятясь.
— Значит, я не сплю, — сказал меддах громко.
Облачился в драгоценные одежды. Они были удобные,
ласкали тело.
Снова отворилась дверь, и уже другой слуга принес серебряный таз и воду в золотом сосуде.
Меддах умылся.
Вода была холодная.
«Нет, я не сплю», — согласился он с чудом, которое произошло с ним, и решился на последнее испытание.
