Кадзуо Навата - Тигриное око (Современная японская историческая новелла)
У Ясити округлились глаза.
— Ясити, здесь жена отрубила мужу пальцы.
— Но…
— Ясити!
— Слушаю…
Казалось, будто стражник и сыщик молча, одними глазами, о чем-то перешептываются.
— Понял! — Ясити энергично кивнул.
— Ну, тогда… — Нагаи снова посмотрел на Ясити, — если ты согласен, я тоже не возражаю.
Ясити подал знак обоим агентам и пошел к выходу. Нагаи Ёгоро последовал за ним и, уже согнувшись в низком проеме задней двери, обернулся к О-Маю:
— О-Маю-сан! Лекаря я позову…
Митико НАГАИ
Родилась в Токио в 1925 г. Окончила отделение японского языка Токийского женского университета Дзёси гакуин. Работала в издательстве «Сёгаккан» редактором журналов, адресованных молодым девушкам, — «Дзёгакусэй-но томо», «Мадемуазель». В 1961 г. была выдвинута на премию Наоки за «Повесть о зеленых мхах», оставила работу в издательстве и начала сотрудничать с журналом «Киндай сэцува», который издавали писатели Рётаро Сиба и Дзюго Куроива. Там и были опубликованы ее первые произведения. В 1964 г. Митико Нагаи присуждается 52-я премия Наоки за роман «Круг пламени», в котором описывается взлет и падение трех поколений Камакурского сёгуната. Достоверность ее исторических описаний получила тогда высокую оценку не только в литературных, но и в академических кругах. Затем Митико Нагаи обратилась к истории средневековой Японии и в 1982 г. получила литературную премию, присуждаемую женщинам-писательницам, за роман «Ледяное кольцо», в 1984 г. — премию Кан Кикути за новаторский вклад в историческую прозу, а также за создание многогранной картины средневекового общества; кроме того, ей была присуждена 22-я премия Эйдзи Ёсикава за серию исторических романов «Ветер и облако». В 1994 г. в издательстве «Тюо Коронся» вышло Полное собрание исторических сочинений Митико Нагаи в 17 томах.
ВРЕМЯ УМЕРЕТЬ
Перевод: И.Мельникова.
Звук был совсем слабый, да и был ли это звук? Скорее — дуновение ветра, слегка колыхнувшего тьму на краю открытой галереи.
— Калитка плохо прилегает.
Мунэнобу, чья рука с чайной чашкой вдруг застыла, сказал это не глядя на Мио.
— Да, кажется, так.
Мио тоже смотрела мимо него на приглушенно поблескивавшую поверхность черной чашки, которую муж держал в руках. С некоторых пор эти двое избегали смотреть в лицо друг другу даже дома. В тот момент, когда легкий ветерок снова шевельнул плетеную калитку на задах усадьбы, Мунэнобу впервые за долгое время поднял глаза и пристально посмотрел прямо в лицо Мио, а затем молча указал подбородком в сторону калитки:
— Через нее…
— Что?
Мио сначала, видимо, не поняла его. Она невольно подняла на него свои глаза с удлиненным разрезом, но Мунэнобу уже не смотрел на нее, он разрешил все одним словом:
— Уходи. Через эту калитку.
— …
— Прямо сейчас. Вместе с Аи.
— …
— Ты возвращаешься в клан Ёнэда.
— В семью Ёнэда? Вы приказываете мне вернуться в родительский дом?
— Да.
Мио пристально следила за его губами. Но на этом Мунэнобу резко оборвал разговор, отвернулся от светильника и погрузился в молчание. Его глаза, некогда сиявшие глубоким ясным светом, теперь излучали лишь тоску, а черная щетина на ввалившихся щеках производила впечатление запущенности и одичания.
Наверное, эти слова неминуемо должны были когда-то прозвучать между ними. Но разве так нужно было сказать их? И почему этим тихим осенним вечером? В словах Мунэнобу совсем не ощущалось жара ненависти или гнева, лишь холод отторжения, сухость, не допускавшая никаких вопросов со стороны Мио.
Некоторое время оба молчали. Стало вдруг невыносимо холодно, и, кроме прерывистого хора переживших свой срок осенних цикад, в ночи не было ни звука. Прислушавшись к этой безмолвной тьме, Мунэнобу коротко кашлянул:
— Уходи немедленно, сейчас ты еще, может быть, успеешь.
— …
Что значило это «успеешь»? И что будет, если «не успеешь»?
Мунэнобу снова обратил на Мио излучавший тоску взгляд:
— Ты ведь знаешь, что случится сегодня ночью?
Мио не ответила. На ее бледных щеках мелькнуло подобие улыбки.
— Как странно… Этой ночью я тоже услышала стук калитки…
— …
— Раньше вы часто говорили, что слышите звук колокольчика. А мне он был совсем не слышен.
Слух у Мунэнобу был удивительный. Вскоре после их свадьбы он иногда просыпался среди ночи и говорил:
— Колокольчик звенит.
Мио, сколько бы ни прислушивалась, ничего не слышала.
— Вам, наверное, просто кажется. Наш колокольчик давным-давно убран.
— Да нет, я ясно слышу. Вот опять…
Мунэнобу с открытыми глазами вслушивался в темноту.
После этого случая Мио вспомнила, что когда несколькими днями раньше навещала соседнюю усадьбу, там все еще не по сезону висел на стрехе колокольчик. Впрочем, это только говорится, что усадьба по соседству, а на самом деле оба дома, густо окруженные деревьями, представляли собой весьма обширные самурайские владения. Трудно было представить себе, чтобы колокольчик слышен был с той усадьбы. И все же Мунэнобу настаивал:
— Нет, я слышу. Это точно колокольчик.
Порой случалось, что уши Мунэнобу не улавливали звуков, которые слышала Мио. Например, когда во тьме издалека доносились звуки молельного гонга в храме Лотосовой Сутры, Мио их слышала, а Мунэнобу — нет.
— Да вот же, прекрасно слышно!
Мио, положив руки на широкие плечи пытавшегося приподнять голову Мунэнобу, останавливала его:
— Только не поднимайтесь, иначе не будет слышно. Попробуйте приложить ухо к изголовью. Звуки словно доносятся прямо оттуда, верно?
Мунэнобу с серьезным видом как бы пытался извлечь звуки из-под подушки, но в конце концов заявлял:
— Не понимаю. Ведь ничего же не слышно…
Слышно или не слышно? В юности они часто из-за этого спорили. Может быть, оттого, что, кроме таких пустяков, поводов для ссор у них не было.
— Странно. Неужели бывает, что люди смотрят на одно и то же, а видят разное? — недоумевал порой Мунэнобу, и вид у него был крайне озадаченный.
Тогда они оба, должно быть, не ощущали в этих словах особого смысла. Мунэнобу шел двадцать пятый год, и это был пригожий молодой человек довольно высокого роста. Говорили, что с мечом в руках он не имел равного по силе противника во всем клане Хосокава. Ученостью он также выделялся среди молодых людей своего поколения. Словом, этого юношу ждало большое будущее. Однако же Мунэнобу был не из тех, кто уповает только на будущее. Он унаследовал должность ушедшего на покой отца и получал за это годовой паек в шесть тысяч коку[61] риса, он вершил делами клана наравне со старыми вассалами и с каждым днем удостаивался все большего доверия со стороны князя. Одним словом, блестящее будущее юноши по имени Нагаока Мунэнобу Хиго-но ками уже начало сбываться.
Ко всему прочему, с детских лет он был товарищем по играм маленького Окиаки, второго сына князя Тадаоки и его общепризнанного преемника. Мунэнобу был несколькими годами старше Окиаки, и едва тот начал ходить, неотлучно находился рядом, как верный пес. Мальчики вместе подрастали, вместе читали вслух китайские книги, вместе закаляли тело верховой ездой и стрельбой из лука. С самого детства Мунэнобу с лихвой наделен был и силой и умом, и для Окиаки он был не столько вассалом, сколько другом и старшим братом.
Старший же сын князя Тадаоки, Тадатака, с ранних лет отказался от желания пойти отцовским путем, к тому же он принял христианство. Понятно, почему все вокруг считали Окиаки, второго сына, будущим князем провинции Будзэн с доходом в триста девяносто тысяч коку риса. А еще все думали, что когда Окиаки вступит в права наследника, первым среди его вассалов, без сомнения, станет Нагаока Мунэнобу. Похоже, что он действительно обладал талантом и сноровкой, позволявшими без стеснения так думать.
Мио стала невестой Нагаока Мунэнобу в девятнадцать лет. Дочь сановного самурая Ёнэда Сукээмон, подобная чистому благоуханию цветка гардении, и Мунэнобу, на которого с надеждой смотрел весь клан, стали прекрасной парой, а через год родилась их дочь Аи.
То было время, когда после битвы при Сэкигахара[62] в стране наступил мир, и клану Хосокава, получившему за военные заслуги провинцию Будзэн с доходом в триста девяносто тысяч коку риса, для управления ею требовалось все больше людей, наделенных, подобно Мунэнобу, умением руководить. Казалось, теперь его ожидает еще более славное будущее.
Однако же…
В 8-м месяце 9-го года эры Кэйтё (1604 г.) младший брат Окиаки, Тадатоси, который до тех пор находился в Эдо в качестве заложника от семьи Хосокава, вернулся домой, в провинцию Будзэн. С тех пор судьба Мунэнобу вдруг начала давать резкий крен.
