Эдмон Лепеллетье - Сын Наполеона
Таким вот революционным пафосом Лартиг убедил госпожу Моран в злободневности предложенного им названия. Хозяйке ничего не оставалось, как воскликнуть:
— Так вы занимаетесь политикой, господин Арман? Вот никогда бы не подумала! А знаете, это вам подходит!..
Лартиг рассмеялся в ответ:
— Моя дорогая мамаша Моран, давайте условимся, что если я скажу: «Очко в вашу пользу, госпожа Моран!», значит вам не стоит слушать наши разговоры. Лучше подождать на кухне или еще где, пока кто-нибудь из нас не захочет пропустить стаканчик…
Так нужно будет… иногда. Не надо волноваться, для вас тут нет ничего предосудительного. Мы все знаем друг друга, и когда нам надо будет перекинуться словечком по какому-нибудь поводу, будьте уверены, что комар носа не подточит и муха не пролетит… Короче, имеющий уши да не услышит.
— Господи! Тайное общество!
— Угу! И не где-нибудь, а под крышей почтенного Морана! Он, верно, был ретроградом, ваш Моран? В тихом омуте, как известно, черти водятся, так, может, и он… того?..
— Что вы, господин Арман, Моран думал, как подобает… Он поддерживал правительство.
— И мы за правительство… только завтрашнее! Ну, мамаша Моран, до скорого! Главное, относитесь к нам как к добрым малым, какими мы и является.
Что ж тут такого — в картишки перекинуться и поболтать обо всем понемногу, не торопясь, после трудового дня.
И Лартиг отправился в свою мастерскую надзирать за подмастерьями, которые, оставшись без присмотра, не сильно утруждали себя работой.
Кафе «Прогресс» вскоре стало одним из тех тайных мест, где подготавливалась, бродила и ждала своего часа грозная революция 1830 года.
Те, кто раньше принадлежал к масонским ложам, вентам или карбонариям, образовали общество, названное «Помоги сам себе, а небо поможет тебе». Здесь рождались самые передовые идеи, направленные на то, чтобы покончить с Бурбонами. Этому обществу принадлежали сотни разбросанных по Парижу центров, которые только ожидали часа, чтобы поднять восстание одновременно во всех кварталах. Кафе «Прогресс» являлось одним из них. Стоило Карлу X, скрытному, ограниченному и обозленному, которому даже в голову не приходило, что он рискует троном, а быть может, и жизнью, в противовес Ассамблее представителей нации не придать значения обращению, подписанному 221 депутатом, — и разразилась настоящая война между Дворцом и Городом.
Таким образом, революция 1830 года, совершившаяся, по утверждению историков, в три дня, началась, однако, еще 18 марта, когда король ответил на переданное ему обращение: «Мы изложили нашу королевскую волю в речи на открытии сессии. Принятое нами решение не подлежит каким-либо изменениям, поскольку отражает интересы народа».
С марта по июль народ, чьи «интересы» так хорошо были известны королю, готовился к сражению. Прежде всего организовали предвыборную кампанию. Речь шла о том, чтобы вновь восстановить распущенный парламент и его 221 члена, подписавшего обращение, и добавить к ним некоторое количество либеральных депутатов.
Среди руководителей движения не было ярких личностей, завоевавших авторитет у народных масс и вызывавших симпатии. Более или менее известными оказались только Казимир Перье, Жак Лафит, Одран де Пуйраво Дюпен-старший и несколько других парламентариев. Большинство имели салонное влияние, кое-какой авторитет у коллег по парламенту, однако народ их не знал и действовал независимо. Перечисленные личности известны были лишь узкому парламентскому кругу, связанному с прессой, дворцом и учебными заведениями.
Как водится, в сознании молодежи бушевал вулкан. Студенческая среда охватывала всю гамму идей — от либерализма до республиканства. Среди студентов политехнической школы, гордившихся участием старших товарищей в защите отечества 1814 года, было немало таких, кто объединял любовь к республике с культом Наполеона, — явление, впрочем, по тем временам весьма распространенное.
В среде мастеровых прокатывался глухой ропот недовольства и враждебности. Бурбоны всегда внушали недоверие: им не простили возвращения на казачьих штыках. Трудовой люд видел в них потомков средневековых баронов, с кем постоянно сводил счеты.
Пригороды по большей части пребывали в плену славных воспоминаний времен империи. «Если бы короля настигла смерть, тогда его место мог занять Наполеон II. Надо только вернуть его из Вены», — подобные разговоры возникали повсеместно.
Однако ни студенческая молодежь, представлявшая слой образованных, ни молодежь пригородов ничего не могли добиться без горстки официальных лиц, составлявших буржуазный костяк в руководстве, малодушных, способных на мерзости и годных только на то, чтобы идти на всевозможные компромиссы. Эти высокопоставленные и ограниченные люди признавали лишь одну силу, которая крепла день ото дня и представляла реальную угрозу, — этой силой была пресса!
В чем же заключалось ее вмешательство в борьбу и каким образом пресса могла манипулировать событиями?
Когда в результате новых выборов стало ясно, что королевской власти никогда не набрать необходимого количества голосов, король Карл X и его министры организовали настоящий заговор. Ими руководило безумие, а иначе как назовешь решение управлять Францией, создавшей Генеральные штаты, Законодательное собрание, Конвент, лишь самодержавной властью и волей старого подагрика?
Король отыскал в Хартии некий 14 параграф, который позволял, как утверждали придворные юрисконсульты, управлять с помощью ордонансов (королевских указов). Пагубная система, вызвавшая государственный переворот. Новый парламент был распущен, не будучи созванным, и опубликованные ордонансы крепко заткнули рот прессе.
Король вызвал к себе премьер-министра Полиньяка и спросил, какими силами тот располагает, чтобы обеспечить выполнение ордонансов. Премьер-министр ответил, что способен в течение нескольких часов стянуть в Париж 18-тысячную армию.
— Армии нужен командующий, — заметил король.
Следовало хорошенько подумать, поскольку требовался головорез, висельник и негодяй, который, не задумываясь, подрезал бы крылья всему благородному и отважному в стране. Выбор пал на герцога де Рагуза, бесчестного Мармона, который покинул Наполеона и предал родину накануне капитуляции Парижа.
Этого проходимца облекли неограниченной властью и наделили военной силой, достаточными, чтобы образумить парижан, если те вздумают выступить против ордонансов.
25 июля министр юстиции передал полный текст ордонансов главному редактору газеты «Монитор». Он должен был занять первые полосы.
В понедельник, 26-го, проснувшийся Париж узнал, что государственный переворот если не завершен, то по крайней мере начат. Естественно, первыми в курсе событий оказались журналисты. Среди них — Арман Каррель, руководивший новым печатным органом, тон которого резко отличался от привычного педантизма официальных газет. Назывался сей печатный орган «Националь».
Редакторы «Националь», едва ознакомившись с текстом ордонансов, направились к Дюпену, знаменитому адвокату, на открытии памятника которому Виктор Гюго заметил, что «в бронзе ему удается стоять прямо, хотя всю жизнь он гнул спину и пресмыкался!»
Дюпен отказался от предложенной ему чести встать во главе движения, в успех которого не верил. Законопослушный, он не поддерживал тех, кто, фрондерствуя, стремился протест превратить в бунт. Таковы были его принципы: личные спокойствие и безопасность прежде всего.
Приняв на пороге своего кабинета представителей прессы и узнав, что его просят выслушать депутатов, приглашенных на собрание, Дюпен ответил:
— Господа, в моем кабинете я даю юридические консультации по вопросам права. Но для тех, кого интересует политика, смею вас заверить, он закрыт. Прощайте, господа! Всего хорошего!
И закрыл дверь перед их носом.
Собрание все же состоялось. Вечером в редакции «Националь» было принято решение выдвинуть протест. Энергичный коротышка, сновавший между столами, заваленными грудой бумаг, взобрался на один из них, потребовал тишины и начал читать проект протеста, который только что составил.
Это был редактор «Националь», марселец Адольф Тьер. Проект выслушали, обсудили и одобрили. Молодой человек с удовольствием принял похвалу в свой адрес. Однако, заметив, что многие присутствовавшие при создании этого зародыша революции, бросавшего вызов абсолютной монархии, начали потихоньку рассасываться, Тьер, с присущей ему хитростью, не теряя самообладания, — сколько раз в течение своей долгой карьеры он еще продемонстрирует их — воскликнул:
— Подождите! Не уходите! Задержитесь! А подписи?! Нужно подписаться!..
Те, кто уже спускались по лестнице, испуганно остановились. Тьер снова вскочил на стол, расплескав содержимое чернильниц на зеленый ковер редакции.
