Эдмон Лепеллетье - Сын Наполеона
Однако столик, за которым они обычно сидели, был занят каким-то веселым семейством. Нигде не мелькало приятное, задумчивое лицо того, кто уже оказался на первом месте в ее сердце.
Опечаленная, она вернулась во дворец, заперлась в своей комнате и взяла в руки книгу. Надо отвлечься, не думать о молодом человеке, который всего лишь промелькнул в ее жизни.
Книга оказалась ежегодником двора с портретами, генеалогией, родственными связями, брачными союзами всех лиц, имеющих ранг во дворце или близких к императорской семье.
Она с интересом рассматривала портреты эрцгерцогов, принцев и родственников императора, и вдруг взгляд ее остановился на портрете молодого человека, под которым стояло: эрцгерцог Франц-Иосиф, герцог Рейхштадтский, внук Его Величества Императора.
— Как же он похож на него! — прошептала она. — Те же глаза, рот, черты. Можно сказать, что на портрете — его брат!..
Она смотрела на изображение, не подозревая правды. Просто похож!
— О, надо оставить у себя эту книгу! Буду думать, что это его портрет и он со мной…
Однажды, когда встречи и беседы с молодым секретарем уже казались ей сном, она получила записку от Франца. Он сообщал, что был вынужден по делам службы покинуть Вену, и спрашивал, не хочется ли ей прогуляться по бульвару, тому самому, где они встретились в первый раз.
Счастливая Лизбет прижала руку к сердцу, прошептав:
— Он не забыл меня! А может, он сомневается, что я его люблю…
Молодые люди встретились. На этот раз они были одни и могли говорить открыто о своих впечатлениях, желаниях, мечтах. Расстались довольно поздно. Приближалась ночь. Долгий поцелуй скрепил их союз.
Герцог Рейхштадтский впервые целиком отдался чистому чувству. Он нашел в любви к этой девушке то, что не дано ему было познать в его ранге. Она тоже страстно любила его, полагая, что юноша беден и существует на скромное жалованье чиновника в канцелярии. И это придавало их чувствам особое очарование.
Герцог, рано попав в салоны, испытал горькое разочарование и раздражение, обнаружив, что его успех там есть результат интереса и амбиций большинства женщин, стремившихся познакомиться, увлечь и, возможно, подчинить того, кто был сыном Наполеона. Он усматривал во всех женских взглядах в некотором роде лишь имперские притязания.
Поговаривали, что ему могла быть уготована счастливая судьба. Возможно, однажды к нему вернется французский трон. Возможно, в результате смерти эрцгерцогов, или специального выбора, или чрезвычайного императорского декрета Австрийская империя перейдет в руки государева внука.
Величие имени, тайна, окружавшая его, славное будущее, которое, казалось, ждало его, — все это давало герцогу явное преимущество в дамском обществе. Он прекрасно понимал, насколько пустой и фальшивой была любовь, которую выказывали ему, насколько расчетливыми были знаки почитания, направленные на него. Обращая мысли к скромной чтице, которая любила его, не зная всего о нем, которая не ждала от него короны в награду за любовь, он говорил себе, что поступил правильно, пустившись в свое время на поиски счастья.
И дал волю мечтам: «Хорошо бы она никогда не узнала, кто я на самом деле, и продолжала любить во мне секретаря Франца».
Часть вторая
Замок Шенбрунн
Кафе «Прогресс»
На одной из мрачных и извилистых парижских улочек, в каменном мешке, чреве старого торгового центра, на углу улицы Мандар, находилось небольшое кафе, завсегдатаями которого были торговцы, мелкие предприниматели и служащие из округи.
Кафе «Прогресс» — именно так называлось заведение, — похоже, сохраняло все традиции прошлого: следы мух на грязных и изодранных обоях, паутина по углам и слои пыли, ставшей вязкой массой от осевшей на нее смеси дыма, пара, пота и дыхания, пропитавших стены зала.
Это было скромное и добропорядочное кафе, очень уютное, где подавали ликеры и пунши, никогда не шумели и вели себя в пределах дозволенного, не торопясь, спокойно просматривали журналы, попивая кофе, играли в карты или стучали костяшками домино.
В этом благодушном и безмятежном мирке с довольно странным названием, которое явно противоречило действительности, безраздельно царило некое существо. Усатое и хвостатое, оно, свернувшись клубком, предавалось спокойному созерцанию всего, что происходило вокруг. Время от времени глаза его начинали мерцать и источать магнетические флюиды. Выказав таким образом отношение к окружающему, существо снова напускало на себя обманчиво безразличный вид.
Обычно оно располагалось неподалеку от стойки, где держали головки сахара и ведерко с черпаками для пунша, лимонада и других напитков. Звали существо Картуш, или, сокращенно, Туш, и было оно домашним ангорским котом.
Люди предельно заблуждаются, если думают, что у всякого кота есть хозяин или хозяйка. Это животное, исключительно независимое, стремится к общению с человеком, или, вернее, желает заполучить человека в свое общество, с весьма корыстной целью, — чтобы развлечься, изучая его и выражая свое мнение о нем снисходительным урчанием, позволить почесать себя, услышать приятные его слуху слова, ну и, разумеется, не остаться голодным. Кот выбирает человека как хорошего, вышколенного слугу, от которого избавляется, как только надобность в том отпадает.
Хозяйка (если можно так сказать!) Туша величественно восседала среди сахарных голов и многочисленных графинчиков, приводя окружающих в восторг своими пышными формами.
Госпожа Моран овдовела несколько лет назад. Сраженная горем и одиночеством, она хотела было продать кафе, но завсегдатаи, однажды уже осиротевшие, отговорили ее от этого шага, и госпожа Моран продолжала украшать собой велюровую банкетку за стойкой — оплот буржуазии.
Одним из клиентов, особо настаивавшим на этом ее решении, был декоратор Арман Лартиг. Родившийся на юге, но уже давно перебравшийся в Париж, он служил в армии и принимал участие в Испанской кампании. Весельчак, душа общества, мастер на все руки, примкнувший к буржуазии в силу своих отношений с распорядителями, архитекторами, владельцами особняков, Лартиг не был далек и от интересов рабочих, с которыми постоянно имел дело. Он-то и пообещал госпоже Моран обеспечить клиентуру из числа рабочих, занятых на стройке. Всем известно, что прежде чем приняться за работу, недурно прополоскать горло, но только не какой попало дрянью. Торговцы вином могут подсунуть такое, от чего голосовые связи придут в негодность. При чем тут связки? — спросите вы. Очень даже «при том», ведь всякий знает, что для работающего на стройке голос так же важен, как и для певца. А потому, если госпожа Моран станет брать с них чуть меньше, то по утрам, прежде чем карабкаться на леса, все они засвидетельствуют ей свое почтение.
Та, конечно же, с радостью согласилась, и ее заведение, до сих пор привыкшее к обществу чистеньких и немногословных соседей, теперь наполнялось по утрам небрежно одетой, шумной и веселой публикой.
— У меня теперь настоящий салон! — с гордостью говорила госпожа Моран.
Ее прежние клиенты, приходившие сразу после завтрака выпить чашечку кофе, поиграть в домино или бильярд, насладиться пивом с пышками, не заставали уже строителей, однако получали возможность общаться с представителями буржуазии, направленными сюда также с легкой руки Лартига.
Среди новых посетителей были врачи, учителя, бывшие военные, журналисты, два или три адвоката и другие люди неопределенных профессий.
— Каждый из них приведет своих друзей, госпожа Моран, — объяснял ей художник. — Все мы связаны друг с другом. Если нам понравится, то у вас от клиентов отбоя не будет…
Госпожа Моран, чья выручка ощутимо увеличивалась, полностью доверилась Лартигу. Последний начал с того, что предложил сменить название. Тогда оно называлось просто «Заведение Морана». Лартиг пояснил, что поскольку Моран скончался, то кафе содержать не может, тогда все это выглядит по меньшей мере кощунственно. «Вдова Моран» тоже не подходит, в общем, требуется другое название. Госпожа Моран предложила: «Кафе молодежи».
— Неплохо, — оценил Лартиг, — но молодость проходит, а мы отпугнем пожилых и здравомыслящих клиентов, а они самые лучшие.
Мы уважаем молодежь, госпожа Моран, но не ей править бал в вашем заведении!..
И тут он предложил назвать кафе «Прогресс», пояснив, что слово это понятно всем и каждому в наше время, когда столкнулись между собой поборники старого режима, выбравшиеся из своих могил еще более озлобленными, чем когда-либо, и те, кто смотрит вперед, пионеры завтрашнего дня, жаждущие под грохот обломков прошлого выйти на дорогу светлого будущего.
Таким вот революционным пафосом Лартиг убедил госпожу Моран в злободневности предложенного им названия. Хозяйке ничего не оставалось, как воскликнуть:
