Владислав Бахревский - Сполошный колокол
Дверь мгновенно распахнулась. Перед стрельцом стоял разъяренный пан Гулыга. Пани вскрикнула и закрыла лицо руками.
— Я шел к любимой и пришел к любимой! — нелепо закричал Донат в лицо Гулыги, схватил его за грудки, выкинул из комнаты и захлопнул дверь.
Дверь тут же вновь открылась, в руках у пана Гулыги обнаженная сабля.
— Я не отдам ее тебе, — сказал Донат ему так спокойно, что пан Гулыга опешил. То ли щенок ничего не слышал, то ли он влюбленный болван, и ничего больше.
Пани пришла в себя:
— Донат, глупенький, неужели ты меня ревнуешь? Пан Гулыга наш верный друг. Защитник нашей любви. И наконец, если бы не пан Гулыга, на что бы мы жили? Мой брат уехал надолго. И он, конечно, не вернется в город бунтовщиков.
— Ах, деньги! Деньги сейчас будут.
Донат прошел мимо Гулыги в свою комнату. Вскрыл пояс и достал два талера.
Пан Гулыга вопросительно смотрел на Пани. Она приложила палец к губам:
— Он ничего не понял. Он ревнивец, и только.
И вспомнила, как стояла перед Ординым-Нащокиным, а Донат, не понимавший польского, говорил по-польски. Гулыга пропустил слова Пани мимо ушей, но подумал о том, что парень только по крови русский. Сам-то швед. Купец, а у купцов родина там, где деньги.
Вошел Донат, положил на стол два талера. Пани рассмеялась:
— Милый! Донат! Как ты наивен! Два талера огромные деньги, но — для стрельца.
— Так я и есть стрелец!
— Обедать, судари! — Пани хлопнула в ладоши. — Вы голодны, оттого и сердиты.
За обедом дьявол толкнул Доната подразнить пана Гулыгу:
— Сегодня видел я — воин стоит на страже перед сундуком с деньгами. Смешно.
— Смешно? — переспросил пан Гулыга.
— Смешно! Воин перед сундуком с ничтожными деньгами.
— С ничтожными? А сколько их?
— Двадцать тысяч.
— Ах, это все те же двадцать злополучных тысяч!
— Двадцать тысяч, — мечтательно сказала Пани. — На эти деньги я б могла купить у разорившегося польского магната дворец его потомственный. И никогда забот уже не знать… Но, господа! Вы еще не помирились. Протяните друг другу руки и забудьте происшествие.
— Я готов! — сказал пан Гулыга.
— Прошу меня простить, — сказал ему Донат и подал руку первым.
Лицо у него было красное, вспотевшее.
«Глупый ревнивец!» — усмехнулся пан Гулыга.
Донат знал, что он покраснел, и благодарил Бога за свои нахально пылающие щеки: поверят, что стыдится вспышки ревности.
Выпили вина.
— Неужто, — спросил пан Гулыга, — у такой казны в охране всего один стрелец?
— У сундука один. Еще один — снаружи у дверей.
— Не много, — сказала Пани задумчиво.
— Я думаю, — откликнулся Донат, — что пора бы деньги перевезти в город, коли…
И осекся: чуть тайну о московской угрозе не выболтал врагу.
— Что ты хотел сказать? — спросил пан Гулыга.
— Деньги нужно держать в надежном месте, коли бунт. Мало ли кому что придет в голову, — торопливо ответил, пряча глаза.
Пан Гулыга глянул на Доната из-под бровей: не прост мальчишка. А ведь он все слышал! Он слишком много знает для своих восемнадцати лет.
— Ну что ж, — сказал пан Гулыга, отодвигая еду. — Я сыт. Спасибо, Пани. Нам с Донатом пора на урок. Ты готов?
— Готов!
Они спустились в подвал. Первым, как всегда, ушел пан Гулыга: зажечь свечи, приготовить сабли.
Донат поцеловал Пани. Она с тревогой глянула ему в глаза. Прижалась вдруг:
— Как хочется из этой клетки на волю! В Польшу или во Францию. Или куда глаза глядят, но где бы тихо было, красиво и изысканно.
— Пойду, — Донат, целуя, отстранял ее от себя, — учитель мой рассердится за опоздание.
Пан Гулыга, покручивая усы, с усмешкой сказал Донату:
— Поглядим, как молодой пан запомнил мои уроки. — И бросился вперед.
Донат едва отбил натиск.
— Неплохо! — похвалил пан Гулыга и пошел плести саблей вкрадчивые кружева. — Взял саблю — будь быстр. Сабля — молния. — И обрушил бешеный каскад ударов.
Донат устоял.
— Молодец!
Донат улыбнулся, и тут ожгло левое плечо. Рубаха набухла от крови. «Так, значит, у пана Гулыги сабля не для учебы… Так, значит, это не урок, а бой. Смертельный!» На лбу у Доната выступил пот. Кое-как отбился от нового нападения. Кровь лилась по руке. Донат старался не глядеть на рану, поташнивало, кружилась голова.
— Не я ль учил тебя — слушать слушай разговоры, но помни: в руках противника не веточка сирени, а сабля.
В подвал вошла, почти вбежала Пани.
Увидела кровь.
— Не убивай его!
— Отойдите, Пани! — приказал пан Гулыга. — Я не убийца! Я его учу. Теперь он знает: сабля — не игрушка.
— Спасибо за урок! — сказал ему Донат.
Открылся. Сабля пана Гулыги тотчас взвилась, чтобы сверху, молнией поразить неудачника насмерть. Но в это же самое мгновение Донат оказался лицом к лицу с поляком. Еще один шаг, и он за спиною пана. Ударил его по голове плашмя, без злобы, но с удовольствием. Пан Гулыга выронил саблю и упал.
— Ты убил его! — Пани подбежала к Донату. — О Боже мой! Жестокие мужчины! Скорее наверх — ты исходишь кровью…
— Я не мог убить пана. Я ударил плашмя… — Язык не слушался. Донату вдруг показалось, что все это сон.
— Плашмя? — Пани быстро наклонилась над Гулыгой. — Слава Богу! Действительно, плашмя…
— Я не мог убить пана, — повторил Донат и покачнулся.
Пани умело поднырнула ему под руку и повела. Служанка, испуганная, дрожащая, бросилась ей помогать, но Пани спокойно отстранила ее и ровным голосом, словно отсылала на кухню приготовить обед, попросила:
— Возьми кувшин с водой и полотенце. Полотенце намочишь и будешь отирать лицо и лоб пана Гулыги, пока он не придет в себя. Пан Гулыга ушибся.
Доната Пани привела в свою комнату, перевязала рану, уложила в свою пуховую постель. Голова Доната кружилась. Он закрыл глаза, а когда открыл, увидал глаза Пани: огромные, безмерно печальные и безмерно счастливые.
— Что с тобой? — спросил он ее.
— Ты жив! — Теряя свою размеренную величавость, Пани стала вдруг суетливой, как нянька. Тронула подушку, оправила одеяло, передвинула стул, налила воды в чашку, хотела отнести Донату, да забыла и выпила сама. — Мой рыцарь! Ты настоящий рыцарь! Ты и в Польше был бы лучшим среди лучших.
— Я и в Польше буду лучшим среди лучших. — Рана горела, но волна счастья, сбившая Пани с ее ледяных высот, подхватила и Доната. — Пани!
— Тебе нужно отдохнуть. Спи!
— Хорошо! — согласился Донат. — Я буду спать.
И заснул безмятежно, бездумно, как мальчик.
Часа через два к нему пришел пан Гулыга с перевязанной головой.
— Друг мой, ты угостил меня дьявольским ударом. Я горжусь своим учеником. Прости меня за жестокий урок, но теперь я за тебя спокоен. Ты выдержишь любой поединок. Такого рыцаря, как ты, я хотел бы иметь возле себя в бою. — Пан Гулыга торжественно прижал обе руки к сердцу.
— Я готов, мой учитель, быть в бою рядом с тобой.
— Друг мой, твое счастье и твоя слава — в Польше. В Польше твои таланты расцветут, ибо их оценят. Русские упрямы. Они никак не забудут времена Смуты. Они боятся нас и не верят нам, а мы хотим дружбы русского царя. Если силы русских и поляков соединятся, не только турки будут молить пощады, ползая у наших ног, — во всей Европе не найдется силы, которая могла бы нам противостоять!
— Какие великие планы!
— Да, мой мальчик. И от нас с тобой зависит не в малой степени, осуществятся они или нет.
Вошла Пани:
— Оставьте его, пан Гулыга. Ему нужен покой.
— Мне хорошо, — ответил Донат. — Я подумал было… Но теперь понял — вы мои друзья.
— Не разговаривай! Тебе нужно как можно скорее поправиться. А пану Гулыге пора в дорогу…
— Учитель, вы уезжаете?
Пан Гулыга церемонно поклонился Донату. Большой, благодушный, добрый. А вот глазами сыграть не сумел — цепные псы. Зрачки, как стоячая вода в болоте, — черны и бездонны. Половину своей улыбки пан Гулыга оставил для Пани, и она, как цветок, схваченный огнем, сжалась, померкла:
— Пан Гулыга едет к моему брату. У нас кончаются деньги.
Сказала быстро, опустив ресницы.
Поцеловала Доната в лоб, взяла пана Гулыгу под руку и увела.
Донат отыскал в проталине на окне кусочек синего неба и улыбнулся ему глазами. Почему-то вспомнилась девица Евдокия, что приходила к Прошке Козе муку просить… Вспомнилась на единый миг — ее проглотили цепные псы пана Гулыги. Почему он так смотрел на него? Чего испугалась Пани?
Стал перебирать в памяти утреннее происшествие. Боевая сабля Гулыги. Его урок, похожий на убийство. Сбегающая по ступеням подвала Пани: «Ты убил его!.. Плашмя? Слава Богу! Действительно, плашмя…» А ведь она не обрадовалась, что пан Гулыга уцелел. «Действительно, плашмя…» Странное сочувствие… Подумалось: «Уж не прислуживает ли госпожа Пани слуге пану Гулыге? Кто истинный хозяин этого таинственного дома?»
