Владислав Бахревский - Сполошный колокол
— Охраняет казну шведского посла Нумменса.
— Это те злополучные двадцать тысяч, из-за которых и разгорелся весь сыр-бор?
— Нет, пан Гулыга! Сыр-бор пошел из-за хлеба…
И тут сабля у Доната выпала из руки.
Пан Гулыга закричал на него:
— Слушать слушай, да помни, что у тебя в руках не веточка сирени, а сабля.
— Прости, пан Гулыга!
— А ну-ка, давай разучим прием, которым я обезоружил тебя.
И они принялись за дело.
День шел как обычно. Теперь во Всегородней избе сидел спокойный, умный человек Гаврила Демидов, который ни народу не давал шуметь, ни воеводе голову поднять.
К великой радости Никифора Сергеевича, заболевшего после последнего большого шума, во Псков приехал новый воевода, окольничий князь Василий Петрович Львов. Никифор Сергеевич так и не успел продать домашнее железо и печные изразцы, махнул на все рукой и велел спешно грузить подводы и закладывать лошадей, а сам вручил князю Василию Петровичу городские ключи и, не дав ему передохнуть с дороги, потащил по амбарам — сдавать запасы.
Здесь, возле амбаров, воеводы и встретились с новыми всегородними старостами — Гаврилой Демидовым и Михаилом Мошницыным. Старосты тоже проверяли запасы продовольствия. С новым воеводой они были почтительны, а у Никифора Сергеевича спросили:
— Что это на твоем дворе так шумно? Уж не уезжать ли ты собрался?
— Как сдам дела, так и уеду, — ответил Собакин.
— Никифор Сергеевич! — удивился Гаврила. — Куда ж ты поедешь из нашего славного города? Ныне жизнь всюду дорогая, тяжелая, а во Пскове и немцы рядом — для души, а для живота хлеб дешевый.
— Хлеб дешевый? — вырвалось у Собакина.
— А не ты ли, Никифор Сергеевич, писал государю, что во Пскове хлеб дешев? Может, показать тебе черновую грамоту?
— Что ты хочешь от меня? — крикнул Собакин.
— Не шуми! И без тебя шуму много. Голова болит, — урезонил его Гаврила. — Вы с Федькой Емельяновым заварили кашу, а нам ее расхлебывать.
— Уж не задержать ли ты меня хочешь? — снова крикнул Собакин.
— Не я — народ. Народ предлагает тебе пожить на дешевом хлебе.
Побледнел Никифор Сергеевич. А Гаврила Демидов подозвал к себе Прокофия Козу и велел ему громко:
— Помоги воеводе разгрузить подводы. Да и поберегите боярина. Народ во Пскове озорным стал. Не ровен час, вспомнит какую обиду, тогда ведь и не отнимешь у людей любимца ихнего.
Слушал князь Василий Петрович и помалкивал: попал как кур во щи. Не на воеводство приехал, а в тюрьму.
Донат, охранявший со своим десятком воеводу, спросил у Собакина:
— А где нам теперь быть?
Собакин не ответил.
Донат повернулся ко Львову, но князя опередил Гаврила:
— Ступайте домой, ребятушки. Отдохните. Когда нужда будет, мы вас кликнем.
Донат поглядел на красных от бешенства, но вдруг таких молчаливых воевод и сделал выбор.
— По домам! — приказал он стрельцам, а сам поехал к Максиму Яге.
Максим Яга встретил его сурово.
Он привел Доната на крутой заснеженный берег Великой и, повернув лицом ко Пскову, приказал:
— Смотри!
В синем небе сияли золотые головы церквей! Их было множество. Словно сели на верхушки заснеженного каменного леса золотые птицы.
Солнце клонилось на закат, и снега вокруг Пскова лежали чистые, розовые, как нетронутые пеленки для новорожденного ребенка. А дальше двумя горбатыми орлиными крыльями подступали к городу сизые вековечные леса.
— Что ты видишь? — спросил Максим Яга.
Донат вздрогнул: вот так же спрашивал его дядя в первый день свободы. Донат был гордый малый, он не глянул в глаза старому стрельцу, чтоб уловить в них стариковское желание и сказать то, чего хотели слышать.
— Я вижу большую землю, — ответил Донат, — и сказочный город на этой земле.
— Скоро сказка кончится, — торжественно и печально сказал Максим Яга. — Скоро город-сказка станет вновь городом-воином.
Донат просиял:
— На нас идут враги? Быть войне?
— Война — это не радость, сынок. Война — это горе. Будут палить пушки, и Псков, страдая от голода, будет задыхаться в пожарах.
Старик говорил правду, но Доната не пугали слова о трудностях. Он жаждал настоящего дела. А единственно стоящим делом он считал бой.
— Отец, скажи, откуда напасть — поляки, шведы, немцы?
— Нет, сынок, война идет с востока.
— С востока? Но на востоке Новгород.
— И Москва.
— Москва?
Лицо у Доната сморщилось, будто его уже проткнули пикой. Этого он не мог себе представить — воевать с Москвой. С царем, которому он служит. С той единственной землей, куда стремился отец, бросив процветающее дело.
— Приехал в монастырь чернец Пахомий. Он ездил в Москву проведать тайно, как Москва примет челобитчиков Пскова и как она ответит.
— Ответ Москвы — война?
— Государь собирает войско… Сынок, я хотел потихоньку-помаленьку передавать тебе тайны владения оружием. Но дни войны близки, а потому я сегодня покажу тебе два заветных моих секрета…
И Донат вдруг подумал про себя, вспоминая пана Гулыгу: нежный теленок двух маток сосет.
Один прием у Доната никак не получался, а другим он овладел сразу же. Выждав момент, нужно было шагнуть к противнику под его вооруженную саблей руку и следующими двумя маленькими шажками оказаться у противника за спиной, самое удивительное, старый Максим Яга оказался подвижным, как угорь.
Разучив прием, друзья отправились в монастырь. Зашли в палату, где стоял ларец с казной. При казне — стрелец, в дверях — другой. Вот и вся охрана. Максим Яга сменил караульщиков и пригласил Доната в трапезную отобедать. Есть молодому стрельцу не хотелось. Распрощался. Занятия отвлекли, но стоило остаться одному, сворой набросились его вопросы, и был среди них неумолимый: «Неужто саблю придется в русской обагрить крови?»
Мелькнула мысль: «Уйду в монахи!»
Дал шпоры коню. Засвистал морозный ветер. «Все к черту! Будь что будет! Я люблю, и нет важнее дела под солнцем». Проскакал с версту. Рванул повод на себя. Конь встал.
— Как же так? — спросил Донат вслух. — Почему я должен драться с русскими?
Заметался. У кого спросить совета? У Максима Яги? Но Максим просил быть подальше от псковских дел, а сегодня показал тайный удар. Верит, что Донат в битве с Москвой будет на стороне Пскова… Склонить голову у Пани на груди? Но она шпионка Ордина-Нащокина. Она полячка. Ей ли не повеселиться, когда русские будут бить русских?
Вспомнил старичка, с которым сидел в тюрьме. Этот вразумил бы, но где он теперь? Донат, занятый своей бедой, даже имени его не спросил, а тот и не сказал.
Сошел с коня.
— Ты, что ли, мне ответишь, бессловесная тварь?
Ярость нахлынула, как ливень. Держал коня за узду и бил его кулаком по морде.
«За что? — кричала в нем совесть. — За что бьешь невинную тварь?»
Прыгнув в седло, кровавя узду, бешено крутился на одном месте, гнал коня в сугробы и наконец упал головою на гриву и расплакался.
Во Псков Донат приехал спокойный. В нем даже мать не углядела бы перемены, да и что углядишь, когда трещина разорвала надвое душу.
Странный урок
Донат привел коня в конюшню. И никак не мог расстаться с ним. Ухаживал, как за больным. Гладил, вычесывал, кормил с рук.
В конюшне было тепло. Пахло сеном, ремнями.
Конь принимал ласки настороженно, но вдруг положил голову Донату на плечо, и тот понял — прощен.
Обрадовался. И — к Пани!
Взволновать любимую нежданным появлением. Есть ли радость большая? Донат бесшумно снял оружие. У самой двери его остановили голоса. Говорил мужчина! Ревность — как розга по лицу. Но голос-то Гулыги.
Донат перевел дух, взялся за ручку двери и услышал, как пан Гулыга сказал:
— Пора использовать мальчишку. Нужно узнать, что за человек новый староста Гаврила Демидов. Можно ли его купить. Князь Вишневецкий недоволен. Наступает решительный момент, а мы сидим сложа руки.
— Так ли уж сложа, — сказала Пани.
— Теперь другое время! — прикрикнул пан Гулыга. — У Москвы нет денег и нет войска. Все нам на руку. Восстали Псков и Новгород. Самое время поднять Речь Посполитую. Поводом к выступлению должна стать просьба Пскова о помощи. Со шведами договоримся.
— Шведы воевать не будут.
— Но и не помешают. У них есть счеты с Москвой: выкуп за перебежчиков не выплачен, над послом надругались. Со шведами мы поладим. Пусть они вступят в города, возьмут, если пожелают, Новгород. А нам… Ты, наверное, и не представляешь, что нужно нам от московского царя. Дружбы! И пусть он у нас запросит помощи. Мы ему поможем, требуя в ответ, чтоб он ударил на Хмельницкого.
— Сети! — вырвалось у Доната. — Всюду сети!
Дверь мгновенно распахнулась. Перед стрельцом стоял разъяренный пан Гулыга. Пани вскрикнула и закрыла лицо руками.
