Владислав Бахревский - Сполошный колокол
Криком зашлась Троицкая площадь. Все взоры устремились на московского гонца Арцыбашева.
Сам Томила Слепой принял его грамоту и осмотрел. И, осмотрев, поднял грамоту над головой, показывая пароду:
— Грамота сия воровская!
— Что ты врешь! — закричал гневно Арцыбашев.
Томила поднес грамоту к глазам Арцыбашева:
— Где печать?
— Я послан государем в Новгород и во Псков. Печать сломал окольничий князь Хилков.
— А куда подевалась приписка дьяка с грамоты?
— Меня посылали спешно! — все еще кричал возмущенно Арцыбашев. — Вы прочитайте грамоту. Вы не хотите отдавать хлеб, так про то и государь пишет вам. Государь царь и великий князь Алексей Михайлович приказал впредь в Новгороде и Пскове хлеба на его государево имя не закупать!
Но никто уже не верил Арцыбашеву.
— Боярская та грамота! — вспрыгнул на дщан Прокофий Коза. — Нас споить хотят, чтоб города под немцев отдать! Слыхали, Юшка-то сапожник что говорил? А грамотой нам глаза отводят. Обыскать боярского лазутчика!
Арцыбашева обыскали, нашли при нем еще три грамотки. Одну — для Логина Нумменса от гостя[14] Стоянова о каких-то золотых.
— Пытать немца! — крикнула толпа.
И Прошка Коза тут же направился на подворье Светогорского монастыря за несчастным Нумменсом.
Вторая грамотка — от того же Стоянова к сестре своей Афросинье, жене Федора Емельянова.
В третьей грамотке князь Хилков спрашивал о здоровье архиепископа Макария.
— Это Макарий писал князю, чтоб задержал он челобитчиков! — догадался Томила Слепой.
Было бы сказано.
Вновь трезвонил сполошный колокол, толпа бросилась к Надолбину монастырю, где Макарий служил обедню в церкви Алексея — Божьего человека по случаю государева ангела.
Макарий знал, что у псковичей объявилось к нему дело. Звон сполошного колокола, рев толпы проникал сквозь стены. Верные слуги Макария, бывшие на площади, в страхе прибежали в храм и шепнули архиепискому: спасайся!
Макарий, не ждавший такого известия, заторопил службу, но скоро опомнился и, наоборот, стал ее затягивать. Да сколько веревочке ни виться — кончилась служба.
Макарий молча стоял на алтаре и будто бы прислушивался. Глядя на него, все, кто был в церкви, притаились и прислушались. Море! Море подкатило к Надолбину монастырю.
Архиепископ понял: промедлишь — море ворвется в храм, и тогда спасения не будет.
Спокойно, с торжественной суровостью в лице вышел из церкви. Ни в какой праздник не ждали так владыку, как сегодня. Человеческий коридор привел его на Троицкую площадь. Здесь был весь Псков.
Люди не только заполнили площадь — облепили крепостные стены, крыши домов, на колокольни забрались.
Макария — на дщан. Вот оно, человеческое море! И какое злое! В руках у людей палки и камни. Каждый грозит убить! Кричат все. Все спрашивают, но о чем? Имя Хилкова почему-то поминают.
Макарий к смерти приготовился, но вдруг заметил, как, раздвигая толпу, двинулись к дщану решительные люди. Это были хлебники.
И взошел на дщан к Макарию властный человек. Заслонил собою архиепископа и поднял руки. Море в недовольстве взревело, готовое раздавить нежданного защитника. Но море было людское. А люди любопытны. Замолчали. И тогда те, кто пробились к дщану и теперь стояли вокруг стеной, крикнули:
— Гаврила, говори!
— Люди! — взревел хлебник. — Много шумим, мало делаем. Я буду спрашивать Макария — пусть он нам ответит.
Толпа поняла — пред нею вождь. Она давно устала от всеобщей бестолочи и согласилась быть ведомой.
— Спрашивай, Гаврила-хлебник!
— Зачем, владыко, — начал Гаврила допрос, — зачем ты посылал к Хилкову, воеводе, грамоту?
— Затем, — ответил Макарий, подчиняясь магической власти Гаврилы, — чтобы проведать о здоровье князя.
— А просил ли ты, владыко, Хилкова принять наших челобитчиков да послать их к государю за приставы?
— Упаси Бог! — вскричал Макарий.
Толпа недовольно огрызнулась, но взмахом руки Гаврила заставил замолчать.
— Поклянись Богом, владыко, что не по твоему письму князь Федор Андреич Хилков послал наших челобитчиков в Москву скованных цепью, а Юшку-сапожника под приказ подкинул! Поклянись!
— Клянусь! — твердо сказал Макарий и, поворотившись к Троицкой церкви, перекрестился.
Толпа обмякла, но Гаврила был неумолим:
— А скажи-ка, владыко, где прячется дворянин Мишка Туров, что вывез из твоей кельи врага нашего Федьку Емельянова?
Толпа взревела:
— Отдай Турова, Макарий! Отдай, не то самого прибьем!
— Нет у меня Турова! Сбежал он от меня, — со слезами отвечал архиепископ.
К нему потянулись руки, хватали за одежды, тащили вниз. На помост вскочил Ульян Фадеев, вырвал у безумцев владыку:
— Опомнитесь! Побойтесь гнева Господа!
— На цепь его! Как наших челобитчиков на цепь — так и его! — орали.
Гаврила подхватил этот крик:
— Народ, ты хочешь посадить владыку на цепь за многие вины его перед тобой? Пусть так и будет!
Стрельцы прибежали с цепями.
На глазах у всех Макария заковали и повели в темницу.
Гаврила спрыгнул в толпу, но тут Прокофий Коза привез Нумменса. Про немца уже забыли, теперь вспомнили, и лихо ему пришлось.
Народ почуял власть, народ хотел знать все тайны государевы и все дела вершить самостоятельно. Нумменс очутился на дыбе. Его спрашивали, когда придут под Псков и Новгород шведские войска, а он не знал. Он твердил: «У нас с вашим государем замирение». Твердил упрямо, до тех пор, пока рьяные палачи не выкрутили ему руки. Нумменс потерял сознание.
Тогда псковичи вспомнили, что до конца не расспросили Арцыбашева. И кто знает, что было бы с царским гонцом, но на дщан вновь поднялся Гаврила.
Уговорил сход снять Нумменса с дыбы, а чтобы спасти от смерти Арцыбашева, просил позвать на площадь воеводу Собакина: пусть он скажет, бывают ли царские грамоты без приписи дьяка.
Собакина притащили полумертвого от страха. Он сказал, что грамоты, писанные на одном листе, бывают и без приписи. Ответ народу не понравился: выходит, Арцыбашев настоящий царский гонец? Собакина столкнули с дщана, кинулись к Арцыбашеву, но Гаврила со своими хлебниками навел порядок.
— Нехорошо у нас выходит! — сказал он толпе. — Так править дело — мы и друг друга переколотим. Старосты наши отстранились от всего, давайте выберем новых старост!
Толпа обрадовалась — появилась новая забота: выбирать. Но выборы прошли мгновенно. Выкрикнули его самого — Гаврилу Демидова — хлебника, другим старостой был назван Михаил Мошницын. А Ульяну Фадееву наказали сидеть во Всегородней избе, думать вместе со старостами.
Новые старосты решили, а народ поддержал их: Арцыбашева отдать за пристава[15]. Давать ему в день на прокорм воды да сайку. Нумменса отвезти в Снетогорский монастырь и руки ему вправить и вылечить. Макария с цепи отпустить, если он согласится разыскать Турова.
Макарий согласие дал.
Началась во Пскове новая жизнь.
Сполошный колокол
На Троицкой площади — веселынь. Страшное дело не страшно, коли за все содеянное все в ответе. А вот как с площади — тут и задумаешься. На зов сполошного колокола всем городом бегут — за город стоять едино. Уходят с площади каждый по себе. Уходят — в избы и в терема, в землянки и на паперть под открытое небо, с рукой.
Новые старосты прибыли с площади во Всегороднюю избу. Хлебник Гаврила Демидов шел в избу так, словно напролом через чащу лез. Михаил Мошницын норовил идти с ним рядом, но не поспевал, оттого и оглядывался: не смеются ли? И получалось — бочком-паучком, головой крутит, глаза круглые, будто собаками травят.
Вошел во Всегороднюю избу Гаврила, и вот здесь-то чуть-чуть краска прихватила его длинные щеки. Подьячие кланяются. На столах книги толстенные, в сундуках открытых тоже книги. Все чего-то пишут, считают. За что браться, куда сесть, кому указывать, да ведь и что указывать? Спасибо, люди тут все услужливые подобраны. Отворяли двери, покуда не отворили в ту комнату, где старостам сидеть должно.
Гаврила шапку бросил, шубу скинул, сел на высокий стул, за широкий стол, поглядел на подьячих и приказал:
— Несите нам книги, где записано, сколько и какие запасы в городе есть. И сколько в казне денег. И сколько в городе неимущих, бедных и нищих.
Подьячие удивились:
— Книги, где запасы городские записаны и казна, у нас есть, а таких книг, чтоб бродяг и побирушек писать, в избе не бывало.
— Не бывало, так будет, — спокойно сказал Гаврила без улыбки.
Мошницын, тот с улыбочкой сидит: мол, извиняюсь за невежество соправителя.
Собрались в избе Всегородней все, кому в ней сидеть положено было: дворяне с Михаилом Русиным, попы, посадские, стрельцы. Тут и старые выборные люди сидели, и те, кого в последние дни на площади выкрикнули.
