Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 1
Феодосия, было, взялась за чтение, но тут, же отложила книгу. Неспокойно, неуютно было боярыне в тихой, залитой утренним солнцем светелке.
«За Марфой надо бы спосылать», — подумала она, — а, может, Прасковья и Петю с ней отпустит. Хлопот- то много, к свадьбе готовиться, что он там будет мешаться. А тут бы хорошо деткам вместе было».
Она подняла глаза и вздрогнула — на пороге стоял Федор.
— Смотри, что принес-то я тебе, — сказал он, протягивая ей книгу. «Феодосию тоже в дорогу такую дал — первый псалтырь московской печати».
Длинные пальцы женщины сомкнулись на гладком кожаном переплете, она раскрыла книгу и вдохнула запах свежей бумаги.
— Что ж будет-то с нами, Федя? — подняла она глаза на мужа. «Чего дальше-то ждать?»
Вельяминов мягко забрал у жены книгу и открыл в самой середине. «Как сказано в Псалмах Давидовых, Федосья, вот, прямо здесь: «Возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь моя?»
— Помощь моя от Господа, сотворившего небо и землю, — мягко закончила строку его жена.
— Иного пути нет, — сказал Федор и обнял жену — так, что стали они единым целым.
По тверской дороге, поднимая пыль, не спеша трясся незаметный, запряженный невидными конями возок.
Минуя Ярославль, из далекого Кириллова монастыря, гнал на кровном жеребце гонец. Где проезжал он — звонили в церквях колокола, зажигали свечи и зачинали панихиды за упокой души. И шли по его следам с севера тяжелые, грозовые облака.
— Что с этой мамкой-то стало? Что царевича Димитрия, мир праху его, — Феодосия набожно перекрестилась, — из рук-то выпустила?
Василиса Аксакова, — приехавшая с поездом царицы из Кириллова монастыря, — помрачнела и замялась.
— Государь сначала сам ее посохом в висок ударил, зачал ногами топтать, а как остыл — она уж и мертвая была. Еще все кричал: «Да лучше б ты сама сдохла, ведьма!» Да и то — никто ж даже воды не нахлебался, из взрослых, место там мелкое было, только и всего — со струга по мосткам на берег сойти. Кто ж знал, что они перевернутся? А младенец что — сколько ему надо?
— А что царица? — спросила Прасковья.
— Металась сначала, выла, а потом, всю дорогу до Москвы лежала и плакала. Тихо так, жалобно. Все повторяла: «Не надо было маленького туда возить, говорили ж государю». И то, матушки, сказывают-то что?
— Что? — спросили женщины.
Аксакова понизила голос и оглянулась по сторонам.
— Да будто государь к Максиму Греку ездил, перед тем, как на богомолье отправиться. Тот ему и сказал, мол — путь дальний, трудный, незачем жену и отрока новорожденного туда брать. А царь и не послушался.
Феодосия вздохнула. «Бедная царица-матушка. Хуже нет, дитя свое рожоное потерять, да еще и вымоленное такое».
— Федосья, Параша, — донесся из опочивальни слабый голос Анастасии. «Пойдите сюда-то».
Женщины поспешили к царице.
Анастасия Романовна лежала, подпертая сзади высокими подушками. Кукольная красота ее будто поблекла, под темными глазами залегли круги, волосы были неубраны.
— Надо мне встать сегодня, — сказала она, подзывая к себе боярынь.
— Да что ты, государыня, — охнула Феодосия. «Нельзя тебе ходить-то еще, ты отдыхать должна».
— Не буду ходить — другую бабу приведут, — жестко отрезала Анастасия. «Тебе, Федосья, хорошо — у твоего мужа наследник есть, а что ты дочку ему родила — для Федора Васильевича оно и лучше, не будет твоя Марфа с Матвеем за богатство спорить, уйдет взамуж, и все. А тут не деревни в наследство — тут страна цельная. Так что давай, боярыня, пои меня травами твоими, но чтобы я сегодня вечером на ногах была».
Прасковья внимательно взглянула на царицу.
— А ты не зыркай! — раздраженно сказала Анастасия. «Нынче как раз нужное время, с Божьей помощью понесу».
— Так матушка… — начала Прасковья.
— Молчи, сама знаю, — вздохнула Анастасия. «Думаешь, боярыня, мне носить-то легко? Мне ж не шестнадцать лет уже, сама посчитай, сколько. Но, ежели я наследника не рожу, все одно, что и не было меня — сошлют в монастырь, и поминай, как звали. Соломонию ж Сабурову государь Василий сослал, а я, чем лучше?»
Феодосия только вздохнула и ушла в боковую светелку — готовить для царицы питье из трав.
— Что Марья-то? — спросила царица Прасковью, расчесывающую ей косы.
— Так что, матушка государыня, только царевича похоронили, не венчаться ж сразу после этого. До Покрова отложили свадьбу.
— А Матвей вроде остепенился, — задумчиво сказала царица. «Тихий такой, богомольный стал, в Кирилловом монастыре все поклоны бил, постился. И не узнать его. Так что, может, и сладится у них все с Марьей, а то, что ж хорошего, когда муж от жены гуляет».
В опочивальне повисло тяжелое молчание.
— Вот, государыня Анастасия, выпей-ка, — нарушила его Феодосия, поднося к губам царицы позолоченный кубок. «Сразу легче станет».
Женщина выпила, и встряхнула головой.
— Неси мне одеться, Прасковья. Вам с Федосьей хорошо — за мужьями вашими вы ровно как за каменной стеною, нет у вас ни забот, ни хлопот, а мне — каждый шаг будто по острию меча иду, если оступлюсь — так и не вспомнят, как звали меня».
Царь Иван Васильевич стоял на молитве.
Со времени возвращения из Кириллова монастыря широкие плечи его опустились, спина сгорбилась.
Отбив последний из положенных земных поклонов, он, перебирая лестовку, опустился в глубокое кресло у окна.
— Алексей Данилович, — после долгого раздумья позвал царь.
От косяка двери незаметно отделилась темная фигура окольничего Басманова.
— Государь, — склонился тот.
— Скажи мне, а что того монаха, Феодосий его вроде зовут, ересь у него вроде как стригольная была, что из Андроникова монастыря пропал, — нашли его?
— Нет, батюшка Иван Васильевич, — тихо, шелестящим голосом проговорил Басманов. «Как в воду канул».
— В воду, — задумчиво сказал царь. «Там же Яуза рядом, лодью подогнать — дело минутное, на Москву-реку выйти и поминай, как звали. Ты там отцов святых в монастыре поспрашивал ли?».
— Так божатся все, что ни сном, ни духом. А так я со всеми разговаривал-то, окромя отца келаря.
— А с ним, что не перемолвился? — заинтересовался Иван.
— Волей божию скончался отче Нектарий, еще как мы на богомолье были. Тучен был невместно, припадок у него случился, язык отнялся, и помер дня через два, али три — объяснил Басманов.
— Упокой душу его, Господи — царь встал и положил перед иконами семипоклонный начал.
— Ты вот что, Алексей Данилович, — продолжил царь. «Позови-ка мне Вельяминова, Федора Васильевича. А сам иди, иди, порой носом землю-то, люди просто так не пропадают, хоша бы и на Москве. Не уплыл же монах этот рыбой по реке».
Когда Федор зашел в царевы палаты, Иван Васильевич смотрел на закат над Москвой.
— Красиво-то как, Федор, — обернулся царь. «Смотришь и думаешь — и это Божье промышление, и то, что ребенок у меня — жданный да вымоленный, — в грязной воде захлебнулся, аки холопское отродье».
— На все воля Божья, — тихо ответил Федор. «Я, государь, как дети у меня в первом браке умирали, — а я ведь восьмерых похоронил, — все про Иова многострадального думал, что лежал на гноище, язвами покрытый, и Сатана искушал его, а он не возроптал».
— Вот и митрополит Макарий мне, то же самое говорил, так я ж не святой, Федор, да и ты не святой. Неужели же не проклинал Бога? — испытующе посмотрел царь на Вельяминова.
— Не проклинал, нет, — помолчал, сказал Федор Васильевич. «Спрашивал — за что это мне?»
— Вот и я у Бога вопрошаю, и нет мне ответа. У тебя, Федор, хоша один сын-то остался, все легче. Спасибо тебе за Матвея-то, ежели бы не он, то не знаю, как все повернулось бы. А Матвей сам гонцом вызвался, дневал в седле и ночевал, а вперед нас на Москву успел, чтобы панихиды-то служить начали.
— Так государь, — склонился перед ним Федор, — ты прикажи, я тебе не только сына, да и жизнь свою отдам.
— Встань, — обнял его Иван Васильевич. «Знаю я, что ты из слуг моих вернейших. Дело есть одно, в коем ты только один помочь сможешь. Есть тут на Москве боярин один, — так, мелкота, Башкин Матвей. Может, слышал ты про него?»
— Нет, куда их всех, мелкопоместных, упомнить? — спокойно ответил Федор.
— Так вот этот Башкин еще Великим постом ересь какую-то стал говорить — похоже на те, бредни, за кои государь Иван, дед мой, дьяка Курицына на Москве казнил, а в Новгороде — архимандрита Кассиана. Да еще привезли тут некоего монаха, Феодосий Косой по имени, с такими же ровно бреднями. Вроде, кажется — задавили-то стригольников и жидовствующих, а нет — жива змея, плюется еще».
— И что этот монах-то, здесь сейчас, в остроге? — спросил Федор.
— Сбежал из Андроникова монастыря, пока мы на богомолье ездили. Вот и сажай людей в темницы монастырские после этого — никакого досмотра за ними нет. Тебя я не виню — ты книжную печать налаживал, не да этого тебе было, а теперь Басманов Косого ищет, да, боюсь, не найдет, — вздохнул Иван.
