Наталья Павлищева - Последняя любовь Екатерины Великой
Вечером он не только не заснул, но и вовсе не ложился, пока не услышал звонок, призывающий в спальню государыни.
У Ланского опыта никакого, не считать же таковым две ночи с девками от Потемкина. Будь он чуть опытней, понял бы, что Екатерина не всегда испытывает удовольствие, которое старается показать, чаще играет. Причем играть начала именно после того размышления. Но у него других не было, Саша попросту не знал, как бывает, и спросить тоже не у кого, не станешь же приятелям рассказывать о ночах с императрицей! Да и приятелей у него не осталось, отпали как-то сами по себе, были просто хорошие отношения, но не доверительные же. Ему и в голову бы не пришло побеседовать о таком даже с отцом или Потемкиным. Он принимал ложную страсть любовницы за настоящую. Нет, Екатерина любила его и очень хотела, но не столь часто, как изображала, только Ланской об этом не подозревал.
Но ей играть проще, а ему каково? Ему страсть не изобразишь, ее явить надо, а с каждой ночью он словно выдыхался. Ланской обожал свою богиню по-прежнему, желал ее, но не может же даже здоровый молодой человек заниматься любовью бесконечно, это не в славянской природе.
Так, боясь обидеть друг дружку, и мучились эти двое вместо того, чтобы открыто поговорить. Екатерина боялась несоответствием молодому любовнику его потерять, а сам любовник страшно боялся потерять ее. Объятья не тяготили их, только сил требовали уже слишком много.
Наступил день, когда Ланской понял, что ему нужна помощь. Только где ее получить? Передумав все варианты, он отправился все к тому же Арсению. На вопрос, не знает ли молчаливого лекаря, приятель долго глядел в лицо Ланскому, а потом кивнул:
– Есть. Только сначала скажи, ты болезнь подцепил?
Ланской замахал руками:
– Нет, что ты?! Нет! Посоветоваться нужно.
Что-то там себе поняв, Арсений согласился:
– Сведу тебя с лекарем Соболевским.
– Знаю я его.
– Так чего же не обратился?
– Как?! К нему идти, завтра половина города прознает.
– Он не болтлив.
– Я не о том. К тебе хожу, и то приглядываются.
– Хорошо, сюда приведу, и ты завтра придешь.
Конечно, лекарю было строго-настрого приказано молчать обо всем, что увидит и услышит. И денег дано столько, что заткнуло рот намертво. Если бы понадобилось, то он готов удалить сам себе язык, чтобы не проболтаться.
Соболевский был готов ко всему, и все же сказать, что тот был ошарашен, увидев Ланского, значит не сказать ничего. Обычно гвардейцы просили излечить от дурной французской болезни, неужто и Ланской?!. Да нет, он же у государыни в фаворитах! Встретились и правда тайно на квартире у Арсения. Друг сознательно ушел якобы в лавку за табаком.
Соболевский выжидающе молчал, а Александр никак не мог приступить к трудному разговору. Произнести вслух то, что роилось в голове, казалось невозможным, но пришлось. Услышав, в чем именно нужна помощь фавориту государыни, лекарь сначала испытал огромное облегчение. Потом изумленно вытаращил глаза:
– Неужто так горяча?!
Ланской, для начала взявший с него слово молчать даже на исповеди, что бы ни услышал, испугался. Дать слово не значит его сдержать!
– Вы мне обещали!
– Я клянусь молчать, просто изумился. Есть средство, Александр Дмитриевич, да только опасное оно.
Тот вздохнул:
– Мне не до опасности, иначе быть отставленному…
– Шпанской мушкой можно помочь. Дам пластырь, прилепите чуть, хорошо возбуждает, только осторожно нужно.
– Я с вами связь держать стану…
Гишпанская, или попросту шпанская, мушка стала известна в России уже давно, завезли эту заразу желающие выглядеть геркулесами при отсутствии данных. Лекари прекрасно понимали опасность применения средства, предупреждали своих пациентов, но многие ли слушали? Кантариды в ее составе вызывали такой зуд и жжение, какие только бурное извержение и могло погасить. Внешне, если не знать, что происходит в человеке, все обстояло весьма заманчиво. Глотали средство либо наклеивали пластырь, и через некоторое время приходилось искать спасения в бурных объятиях. Дамам нравилась неукротимость их кавалеров, немногие понимали, чем она вызвана. Галантный век использовал мушку в огромных количествах, несмотря на предупреждения врачей, которые бывали вынуждены предостерегать желающих подстегнуть свою страсть кантаридами…
Вот и теперь в Соболевском боролись два чувства: с одной стороны, он понимал, что, начав принимать шпанскую мушку, Ланской уже не остановится, а это ни к чему хорошему не приведет, с другой – хотелось помочь Александру и, чего уж греха таить, подзаработать денег. Он долго размышлял, в конце концов решив еще раз серьезно предупредить Ланского и делать пластыри весьма щадящими. Совесть свою лекарь успокаивал двумя доводами: во-первых, Александру долго принимать средство не придется, потому как у государыни фавориты надолго не задерживаются, во-вторых, Ланской сам не дурак, должен понимать, на что идет.
Едва ли Ланской до конца понимал, и на что надеялся, тоже непонятно, он попросту считал, что другого выхода не имеет. Ему бы честно рассказать лекарю о том, что творится в спальне, тот объяснил бы, что государыня и сама не прочь иногда отдохнуть, но как мог Саша говорить с кем угодно о чем-то, что касалось только Екатерины?! Он промолчал, виня во всем лишь себя.
Пластырь был готов на следующий день, правда, пока не применен, обошлось.
Из-за границы возвращалась княгиня Екатерина Романовна Дашкова. Давнишняя боевая подруга императрицы на сей раз отсутствовала целых шесть лет, потому что учила своего единственного и драгоценного сына не ближе как в Эдинбургском университете. Государыня сообщила об этом вечером за картами, и эта тема заняла всех надолго. Принялись обсуждать Екатерину Дашкову и ее сына Павла.
– Я его помню совсем мальчиком, но очень разумным, – усмехнулся Вяземский.
– Да уж, мать постаралась вложить в него немало разных знаний. Мальчик, уже уезжая, владел французским, как родным, прекрасно говорил и читал по-немецки, по-английски, знал латынь и много чего… Теперь уж, наверное, ему с нами и говорить скучно будет, – притворно вздохнула Екатерина.
Ее тут же принялись убеждать, что она и без всяких далеких университетов столь образованна, что молодой Дашков ей не чета.
Государыня махнула рукой:
– Полно льстить-то. Другое обсудить хочу. Куда его теперь пристроить с дипломом магистра изящных искусств? Княгиня недавно письмо прислала, описывала организацию карантинов в случае эпидемии, что и говорить, умная женщина. Между делом интересовалась, не пригодятся ли знания ее сына в России. А прежде она же писала Потемкину, чтоб определил Павла в армию.
– Куда?! Князь же в Тавриде!
Екатерина усмехнулась, сверкнув глазами на Нарышкину, столь потрясенную нелепым предложением Дашковой.
– Да не в бои она его отправить желает, а в гвардию, потому как красавцем вырос и вполне достоин при дворе ошиваться… Пусть, я не против, умный и красивый гвардеец при дворе не помешает.
У слышавшего такие речи Ланского сердце упало, умный и красивый гвардеец – это не про него. Александру Ланскому никогда не сравняться с Павлом Дашковым, первого только государыня научила говорить по-французски, а секретари писать без большого количества ошибок, второго же образовывали с самого детства, а потом еще и в далеком Эдинбурге. Саша уже посмотрел в книге, где это, показалось очень далеко. Дашков знает несколько языков, изучил столько всего, чего Ланскому за оставшуюся жизнь не узнать…
Тоски Ланскому добавило нескромно высказанное предположение Нарышкиной. Анна Никитична прошептала на ухо своей тезке Протасовой:
– Дашкова небось постарается своего Павла в фавориты к государыне пристроить. Иначе к чему такие обучения?
Александр не подал вида, что расслышал, но для себя вывод сделал. Красивый и образованный князь Павел Дашков запросто сможет вытеснить из сердца Екатерины незнатного и необразованного Сашу Ланского. Но что он мог поделать? Спешно окончить какой-нибудь университет? Выучить несколько языков? Нет, Саше оставалось только одно средство, и он к нему прибегнул. Шпанские мушки лекаря пригодились.
В ту ночь объятия были куда более бурными, Екатерина в восторге, и Ланской тоже. Сколько ни убеждал его Соболевский, что применять кантариды нужно очень и очень осторожно, не помогало, лекарь видел, что теперь глупого мальчишку не остановить, он, видно, доставил немыслимое удовольствие любовнице и не был согласен на меньшее. А сама государыня потеряла голову от страсти любовника. Она и не подозревала, что страсть подогрета.
Две Екатерины познакомились задолго до переворота, приведшего к власти Екатерину Алексеевну. Катя Дашкова (в девичестве Воронцова) была юна, всего пятнадцати лет, но уже замужем. Их так и назвали: Екатерина Великая и Екатерина Малая. Малая была не так чтобы красива, зато с живым, очень цепким умом, и женщины с первого взгляда почувствовали непреодолимую симпатию друг к другу. Это было тем более интересно, что старшая сестра Екатерины Дашковой, Елизавета Воронцова, стала любовницей мужа Екатерины Великой Петра Федоровича.
