Наталья Павлищева - Последняя любовь Екатерины Великой
Двенадцать лет Этьен Фальконе работал над своим шедевром, обессмертившим его имя. Сначала немилосердно мешал Иван Иванович Бецкой, причем мешал не из зловредности, а от излишнего усердия, приходилось жаловаться государыне. Екатерина урезонивала Бецкого, но постепенно и сама стала проникаться к скульптору некоторой неприязнью. Фальконе окружали талантливейшие художники, голову бронзового Петра выполнила его юная ученица Мари Колло, за что получила от Екатерины пожизненную пенсию и была избрана членом Российской академии художеств, став самым молодым академиком (в двадцать лет). Змею, которую попирал вздернутый на дыбы конь императора, выполнил Федор Гордеев.
При создании монумента бывало всякое. Потребовалось доставить из Лахты огромнейшую гранитную глыбу весом более 100 000 пудов, называемую за свои размеры Гром-камнем, для чего придумали множество хитростей, могущих составить честь любым талантам мира. Восхищенная перевозкой скалы, Екатерина даже повелела выбить медаль «Дерзновению подобно». Сколько было сделано эскизов, сколько раз взлетали на специально построенный помост перед окнами Фальконе берейторы на лучших скакунах императорской конюшни! Сколько долгих раздумий, отчаяния и радости от удачных находок! После десяти лет мучений форма для отливки готова, но отливать ее некому! Иностранцы запрашивали немыслимую цену и ничего не гарантировали. Фальконе решил пробовать сам, но практических навыков у него все же не было. За дело взялся пушечный литейный мастер Хайлов. Но при отливке форма треснула, и из нее ручьем хлынула залитая бронза. Народ бросился врассыпную из загоревшегося помещения. Один Хайлов остался невозмутим, прыгая с ноги на ногу из-за горячих брызг на полу, он схватил ковш и принялся заливать вытекший металл обратно в форму. Скульптура была спасена, самые важные ее детали получились отменно, но в месте, где треснула форма, требовалась доработка. За нее взялись чеканщики. Еще два года доводки, и, наконец, бронзовый Петр отправился на свой гранитный постамент.
Это была действительно невиданная скульптура. На огромной гранитной скале, которой придали форму волны, вздыбился конь, попирающий змею как символ зла. Всадник простер над Невой, Петербургом и, казалось, всей Россией руку. Памятник получился великолепен с любой точки зрения, будь то грандиозное основание, поднятый на дыбы, взлетевший на скалу конь, сам Петр в обличье древнего героя и даже всего три точки опоры – копыта задних ног лошади и извивающаяся змея. Идеально выбрано и место, ничто не умаляло и не мешало обозревать памятник, развернутый на Неву и любимые детища императора: Васильевский остров и Петропавловскую крепость. Под стать придуманная Екатериной надпись: «Петру Первому от Екатерины Второй». Здесь были не только порядковые номера имен на престоле, но и подчеркивалось место Екатерины как продолжательницы дела Великого Петра.
И все же нашлись недовольные! Фальконе обвинили в том, что у лошади вместо седла звериная шкура, называли бронзового императора голым, ругательски ругали за то, что слегка обработал гранитную глыбу, не оставив ее в природном виде. Возможно, гранит действительно не следовало бы трогать, но в остальном-то памятник вышел немыслимо впечатляющий, столь грандиозного монумента не имел ни один правитель мира! Но обиженный придирками Фальконе уехал в Париж и открытия своего шедевра не увидел.
Екатерина не собиралась страдать из-за самолюбивого строптивого скульптора, она радовалась тому, что двенадцатилетний труд завершен. К полудню дождик с порывистым ветром прекратился, выглянуло солнце. На Сенатской площади выстроились гвардейские полки, ожидали императрицу. Она прибыла на шлюпке, была встречена на берегу Сенатом в полном составе во главе с князем Вяземским. Народ заволновался: что же, никак государыня-матушка сама собирается дергать за какую-то веревку, чтобы укрывающие памятник покровы опали? Но тогда ее и не увидишь, а поглядеть на государыню страсть как хотелось, не меньше, чем на памятник…
Екатерина тоже желала посмотреть на монумент не снизу, но со стороны, она появилась на балконе Сената в парадном царском облачении. Один знак императрицы, и громадные щиты упали. На мгновение на площади установилась почти полная тишина, присутствующие замерли, у многих перехватило дыхание и на глазах выступили слезы восторга, столь величественен оказался готовый, не сокрытый разными покровами монумент! Одновременно раздались восторженный рев толпы и залпы артиллерийских орудий. Екатерина и сама вцепилась в балконное ограждение, не в силах вымолвить слово. Бессмертное творение многих людей во главе с Фальконе действительно производило впечатление с любой точки осмотра. Вздыбленная скала, поднятый конь, простертая рука всадника… Памятник словно висел в воздухе, и одновременно любой чувствовал такую силу и мощь, что невольно испытывал желание опуститься перед бронзовым императором на колени.
На Сенатской площади начался парад войск, через минуту пушечные залпы, барабанная дробь, приветственный рев толпы слились воедино.
Ланской находился вместе с придворными на галерее, выстроенной нарочно для такого случая. Стоявший рядом иностранец (видно, кто-то из дипломатического корпуса) вполголоса произнес по-французски:
– Великий день великой страны.
Александр обернулся:
– И императрицы.
– И императрицы, – согласился иностранец.
Ланской еще не знал, что это Шарль Джозеф де Линь, который весьма преклонялся перед государственным талантом Екатерины, хотя и не меньше ругал ее за женские слабости. Это он сказал: «Сколько говорят о петербургском кабинете. Я не знаю меньшего… в нем лишь несколько дюймов. Он простирается от виска до виска, от носа до корней волос…»
Надо признать, что этому «кабинету» доставалось сполна, даже в самые спокойные годы правления императрице приходилось решать столько вопросов, хотя и полагаясь на доклады своих многочисленных толковых и не слишком советчиков. Но ведь последнее слово оставалось за ней…
Через несколько лет в приемную Григория Александровича пытался пробиться оборванный, грязный человек, утверждавший, что ему совершенно необходимо поговорить с «Грицком». Конечно, охрана гнала настойчивого старика в лохмотьях и прогнала бы, мало ли таких попрошаек, всем не поможешь, но голос необычного посетителя услышал сам Григорий Александрович. Князь выглянул в окно:
– Э, Тимофей Петрович, ты ли?
Старик обрадованно поднял подслеповатые глаза:
– Грицко!
– А ну пустите!
Стража расступилась, и старик зашаркал остатками чуней, видно, развалившихся в долгой дороге, по дорогущему паркету. Слуги недовольно косились, натащит тут грязи. Но сам Потемкин обнял гостя, невзирая на его лохмотья и неприглядный вид. Увидев князя в парадной одежде (Потемкин собирался на выезд), посетитель все же смутился:
– Экой ты стал…
И по имени уже не назвал. А Григорий Александрович поинтересовался:
– Ты один в Петербурге или еще кто из деревни здесь?
– Один я… Пешком дошел на тебя посмотреть. Сказывали, что ты больно высоко вознесся, самой государыне ручку целуешь, но чтоб так… не думали…
Адъютанты Потемкина при слове «ручку» чуть усмехнулись, не только ручки целовал Григорий Александрович.
– Неужто пешком из самой деревни?
– А на чем же, Грицко? Григорий Александрович, – быстро поправился старик.
Потемкин расхохотался:
– Я для тебя был и есть Грицко! Ноне уезжаю, некогда мне…
– Так я пойду, – заторопился старик, – не буду мешать вам, Григорий Александрович. Простите великодушно за назойливость, уж больно посмотреть хотелось, какой стал…
– Э, нет! Куда ты пойдешь? Ты здесь останешься. Пока я у государыни на вечеру буду, тебя устроят, как надобно, а вернусь, поговорим. Где голос-то твой?
Старик, глаза которого наполнились слезами, развел руками:
– Потерял, Григорий Александрович. И место вслед за голосом тоже потерял. Я тут устроюсь, в уголочке где-нибудь. И подожду, сколь нужно, сколь скажете…
Потемкин махнул рукой адъютанту:
– Пристрой старика, только на его сетования внимания не обращай, сделай все, как надо. Накормите. Помойте, оденьте. Только парадных сюртуков не давай, ему неловко будет, чего-нибудь попроще. Будет отказываться, скажи, я велел.
Когда Потемкин вышел из дома, один адъютант поинтересовался у другого:
– Это кто?
Тот пожал плечами:
– Князь сказал, что его первый учитель, дьякон из Чижова. В Петербург пришел на Потемкина поглядеть.
Вечером за картами Потемкин вдруг попросил у Екатерины:
– Матушка, просьба у меня к тебе небольшая есть.
– Ты ж знаешь, батенька, что я всегда рада выполнить для тебя, что смогу.
– У памятника Петру охраны нет.
– Да к чему она? Небось такую махину никто в карман не спрячет! – рассмеялась государыня. Вокруг смех поддержали, казалось забавным, если бы кто-то решил посягнуть на такое огромное сооружение, проще вон карету императрицыну украсть. Но Потемкин помотал головой:
