Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб
— Бог тебе в помощь!.. Как ты можешь выносить здешнюю жару летом? Лето ещё не началось, но вместе с тем посмотри, как сегодня душно!..
Погода была жаркая, несмотря на то, что солнечные лучи больше не светили прямо в саду и пустыне, тянущейся позади него. Камаль тихо произнёс:
— В жизни нет ничего, что нельзя было бы стерпеть…
И в следующий миг сам же посмеялся над собой, задаваясь вопросом: как он мог так ответить и насколько можно было считать его слова выразителем истинных чувств души? Он поглядел вокруг себя и увидел счастливых людей — в том не было сомнений. Они сидели в рубашках с короткими рукавами и в серых брюках, что, казалось, защищали от жары. Лишь он один надел костюм полностью, хоть это и был лёгкий белый костюм, и феску, которую поставил на столик. Исмаил Латиф хвалил результаты экзаменов:
— Сто баллов из ста: Хасан Салим получил диплом. Камаль ибн Ахмад Абд Аль-Джавад, Хусейн Шаддад, Исмаил Латиф прошли…
Камаль засмеялся:
— Если бы ты ограничился только тем, что сказал последний результат, пропустив остальные, то мы бы их и так узнали, это очевидно!
Исмаил, пренебрежительно вскинув плечи, заметил:
— Все мы достигли одной цели: ты — после всех усилий и трудов в течение года, а я — за месяц!
— Это доказательство того, что ты учёный по натуре!
Исмаил насмешливо спросил:
— Разве это не ты как-то случайно сказал, что Бернард Шоу был самым безнадёжным учеником в своё время?
Камаль со смехом ответил ему:
— Сейчас я поверил, что среди нас есть подобный Шоу, по крайней мере, в безнадёжности..!
Тут Хусейн Шаддад сказал:
— У меня есть новость, которую я должен сообщить прежде, чем нас увлечёт поток разговора…
Обнаружив, что его слова не произвели большого внимания, он неожиданно поднялся и театральным тоном заявил:
— Позвольте сообщить вам одну любопытную и счастливую новость, — он посмотрел на Хасана Салима и продолжил. — Не так ли? — Он повернул голову в сторону Камаля и Исмаила. — Вчера произошло обручение Хасана Салима и моей сестры Аиды…
Столкнувшись с таким известием, Камаль чувствовал себя, словно человек, считавший себя в целостности и безопасности и вдруг оказавшийся под трамваем. Сердце его забилось так судорожно, как будто это был самолёт, падающий в воздушную яму. Но то был внутренний крик ужаса, от которого раскалывалось сердце, и который не в состоянии был выбраться наружу. Он удивился, особенно когда задумался об этом позднее — как он смог тогда держать свои чувства под контролем и даже дарить улыбки Хусейну Шаддаду, поздравляя его? Возможно, его отвлекла от этой трагедии — пусть и ненадолго — борьба, завязавшаяся между его душой и замешательством, что окружило её со всех сторон.
Исмаил Латиф заговорил первым. Он перевёл взгляд с Хусейна Шаддада на Хасана Салима, который, казалось, был спокоен и невозмутим, как обычно, хотя на этот раз сюда примешивалось смущение или неудобство. Исмаил воскликнул:
— Правда?! Какое радостное известие! Радостное и неожиданное. Да, радостное, неожиданное и предательское! Но о последнем я пока говорить не буду, отложим это. Сейчас довольно и того, что я выражу свои самые искренние поздравления…
Он встал и пожал руки Хусейну и Хасану. Камаль также сразу поднялся с места, чтобы поздравить их. Он был поражён скоростью и странностью событий, несмотря на явную улыбку на лице. Ему даже показалось, что он находится в каком-то странном сне, и что на голову ему льётся дождь, а он сам ищёт убежища. Пожимая руки обоим молодым людям, он сказал:
— И правда, радостная весть, мои сердечные поздравления…
Когда они снова заняли свои места, Камаль невольно бросил взгляд украдкой на Хасана Салима, и увидел, что тот по-прежнему спокоен и невозмутим. Камаль опасался увидеть на его лице тщеславное или злорадное выражение, как он представлял себе, и испытал мимолётное облегчение. Он принялся просить у своей души всех сил, что у неё имелись, чтобы скрыть от бдительных глаз кровоточащую рану и избежать глумления и презрения.
«Крепись, душа моя, и я обещаю тебе, что потом мы ещё ко всему этому вернёмся, будем страдать вместе, пока не погибнем, и будем думать обо всём этом, пока не сойдём с ума. До чего приятный это будет момент в тишине и покое ночи, когда никто не видит и не слышит, когда боль, исступление и слёзы приходят, и никто не порицает тебя. Есть один старый колодец, с которого я сниму крышку и буду кричать в него, обращаясь к живущим там шайтанам, и отдамся слезам, скопившимся во чреве земли вдали от печальных глаз. Не сдавайся, душа моя, и будь осторожна, ибо мир предстаёт перед твоими глазами огненно-алым, как сам ад».
Исмаил продолжал говорить обвинительным тоном:
— Не так быстро. Мы тебе предъявим счёт. Как это случилось без всякого предупреждения заранее? Или отложим это до поры до времени и спросим, как это так — помолвка произошла без нашего присутствия?
Хусейн Шаддад сказал, защищаясь:
— Мы не устраивали вечеринку, ни большую, ни маленькую. Просто ограничились тем, что присутствовали члены семьи. Ваше время придёт в день свадьбы, когда зачитают брачный контракт. С тебя довольно того, что вы будете хозяевами, а не гостями…
«Свадьба!.. Звучит так, словно это похоронный марш, и его сердце проводят к месту последнего упокоения, окружив розами и прощаясь с ним, выводя на все лады трели. Во имя любви воспитанница Парижа подчинится шейху в чалме, что прочтёт суру „Аль-Фатиха“, а Иблис во имя гордыни покинет рай».
Камаль с улыбкой сказал:
— Оправдание ваше принимается, а на обещание возлагается надежда.
Исмаил Латиф воскликнул в знак протеста:
— Это красноречие богословов Аль-Азхара. Если на горизонте покажется накрытый стол, стоящий того, чтобы забыть всякий повод для попрёков, они будут распевать дифирамбы, и всё ради куска пожирнее! И правда, ты настоящий писатель или даже философ, или ещё какой-нибудь попрошайка, однако я не таков…
Затем он вновь пошёл в атаку, на этот раз обвиняя Хусейна Шаддада и Хасана Салима:
— А вы двое хитрецов; после долгого молчания вдруг объявляете о помолвке. А?.. Да, и правда, доктор Хасан, ты долгожданный преемник Сарвата-паши…
Хасан Салим, виновато улыбаясь, сказал:
— Сам Хусейн ничего об этом не знал всего несколько дней назад…
Исмаил спросил:
— Эта помолвка сделана одной стороной, вроде одностороннего провозглашения Египтом о своей о независимости от Британии двадцать восьмого февраля 1922 года?
Побеждённая нация гордо отвергла его, хотя он был навязан стране. Но что было, то было. Камаль громко засмеялся, а Исмаил, глазом подмигнув Хасану Салиму, повторил слова из хадиса:
— Уповайте ради достижения… не помню чего…, на скрытность, как сказал халиф Умар ибн Хаттаб, или поэт Умар бин Аби Рабийя, или Умар Эфенди, Аллах лучше знает, кто…
Камаль вдруг заявил:
— Обычно такие вещи делаются под покровом тишины, хотя признаю, что однажды доктор Хасан в разговоре со мной упоминал что-то такое!
Исмаил в замешательстве посмотрел на него, а Хасан кинул на него взгляд широко раскрытыми от удивления глазами и поправил его:
— Наш разговор больше напоминал тонкие намёки..!
Камаль сам задавался вопросом, как это такие слова сорвались с его уст? Это же ложь или правда, но только наполовину, в лучшем случае. Как он мог желать — да ещё и таким необычным способом — убедить Хасана, что ему было известно о его намерениях, и что новость не застала его врасплох, и он не придал ей особого значения? Что за глупость!.. Исмаил, с упрёком поглядев на Хасана, сказал ему:
— Ну а я не удостоился ни одного из этих тонких намёков!
Хасан серьёзно ответил:
— Уверяю тебя, что если Камаль и обнаружил что-то в нашим с ним разговоре, указывающее на предстоящую помолвку, то, должно быть, привлёк на помощь не мои слова, а собственное воображение.
Хусейн Шаддад звучно рассмеялся, и обращаясь к Хасану Салиму, сказал:
— Исмаил твой старинный товарищ, и хочет тебе сказать, что даже если ты получил свой диплом раньше на три года, это ещё не означает, что ты должен скрывать от него свои секреты или оказывать предпочтение другим!
