Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб
— Наша матушка просит тебя быть свидетельницей, Аиша, и ты должна сказать…
Аиша настолько разволновалась, что побледнела, но её губы так и не зашевелились, разве что для того, чтобы проглотить слюну. Она опустила взор, избегая смотреть в глаза отцу, и молчала. Халиль сказал:
— Я раньше не слышал, чтобы одна сестра призывала в свидетельницы другую…!
Мать закричала на него:
— А я раньше не слышала, что сыновья сплачиваются против своей матери, как вы оба, — тут она повернулась к Ахмаду. — Но мне достаточно молчания Аиши, так как её молчание это доказательство моей правоты, господин…
Аиша подумала, что её мучения на этом закончились, но тут вдруг Хадиджа обратилась к ней с просьбой, вытирая слёзы:
— Скажи же, Аиша. Ты слышала, как я поносила её?
Аиша прокляла её в глубине души, и её золотистая головка принялась нервно подёргиваться. Старуха воскликнула:
— Вот и нам выпало утешение. Она сама требует от тебя признаться. У тебя больше нет никаких оправданий, Шушу. Боже мой, если я и впрямь поступила с Хадиджей несправедливо, как она утверждает, то почему я не поступила так же несправедливо с Аишей? Почему мы с ней так хорошо ладим, почему, Боже?
Ибрахим Шаукат поднялся со своего места, затем сел рядом с Ахмадом и сказал ему:
— Отец мой, мне жаль, что мы так утомили вас и отняли впустую ваше драгоценное время. Давайте оставим в стороне все эти жалобы и свидетельства, как и всё то, что было в прошлом, и обратим внимание на дела поважнее и посерьёзнее. Ваше присутствие здесь для нас благословение и добро, давайте же установим перемирие между моей матерью и жёной, и пусть они в вашем присутствии обязуются соблюдать его всегда…
Господин Ахмад испытал облегчение от такого предложения, но тактично возразил, помотав головой:
— Нет. Я не соглашусь на заключение перемирия, оно будет только между ими обеими. Тут с одной стороны — наша матушка, а с другой — наша дочь, и дочь не такая, как мать. Сначала нужно, чтобы Хадиджа принесла свои извинения матери за всё былое, чтобы та её простила, если захочет. А уж потом поговорим о перемирии…
Старуха улыбнулась при этих словах так, что все морщины на её лице сжались воедино, но на Хадиджу она взглянула с опаской, затем перевела взгляд на Ахмада и не сказала ни слова. Тот продолжил:
— Кажется, моё предложение не встретило одобрения…
Старуха с признательностью сказала:
— Всё, что бы ты ни говорил, соответствует здравому смыслу. Да будет благословенным рот твой и да благословит Аллах твою жизнь…
Господин Ахмад сделал знак Хадидже, и та безропотно поднялась и направилась к нему с таким смирением и унижением, которого никогда прежде не испытывала. Когда она очутилась перед ним, он решительно сказал ей:
— Поцелуй руку матери и скажи ей: «Простите меня, мама…»
Ох, она себе не представляла — даже в самом страшном сне — что может когда-нибудь оказаться в подобной ситуации, но её отец — её обожаемый отец — сам потребовал этого. Да, его требование она никогда не сможет отклонить. Так пусть на то будет воля Всевышнего. Хадиджа повернулась к старухе и наклонилась к ней, затем взяла её руку, которую та подняла ей — то есть подала ей без всякого сопротивления, скорее для видимости — и облобызала её. Она чувствовала отвращение и тошноту как от мучительного поражения, и еле слышно пробормотала:
— Простите меня, мама…
Старуха смотрела на неё некоторое время, и радость покрыла её лицо. Затем она сказала:
— Я прощаю тебя, Хадиджа, прощаю в знак уважения к твоему отцу и признания твоего покаяния…
Она по-ребячески рассмеялась, а затем предостерегающе заметила:
— После этого не будет никаких споров из-за курицы по-черкесски. Разве вам не достаточно того, что вы и так превзошли весь мир в искусстве приготовления рагу и риса с фаршированным цыплёнком…?
Господин Ахмад весело сказал:
— Хвала Аллаху за мир? — тут он поднял голову и посмотрел на Хадиджу… — Это всегда мама, а не тётя. Она тебе такая же мама, как и другая, без всякой разницы…
Затем более тихим и грустным голосом:
— Откуда у тебя такой нрав, Хадиджа?… Никому из тех, кто вырос в нашем доме, не следовало усваивать это. Разве ты забыла, какая у тебя мать? Она от природы отличается вежливостью и кротостью. Разве ты забыла, что любое зло, что ты совершаешь, порочит мою честь?… Клянусь Аллахом, я был поражён, когда услышал рассказ твоей матери, и ещё долго буду дивиться тому…
22
Вся компания поднялась по лестнице, ведущей в собственные покои после того, как господин Ахмад Абд Аль-Джавад ушёл. Хадиджа шла впереди всей этой процессии с мрачным, как туча лицом, которое побледнело от гнева и злости. Остальные же чувствовали, что безмятежности ещё придётся преодолеть очень большой путь, прежде чем она поселится в их сердцах, и потому испытывали опасения по поводу того, что же могло породить молчание Хадиджи. Вот почему Халиль, Аиша и Ибрахим провожали Хадиджу в её покои, несмотря на то, что шум от Наимы, Усмана и Мухаммада требовал от их родителей вернуться на свою половину немедленно. Когда они вернулись в гостиную и заняли свои места, Халиль — нащупывая тем самым пульс обстановки, обратился к брату:
— Твои заключительные слова были решающими, и принесли хорошие результаты…
Тут впервые подала голос Хадиджа. Она в возбуждении сказала:
— Это принесло мир, не так ли? Вот что унизило меня так, как никогда раньше…
Ибрахим неодобрительно заметил ей:
— Нет никакого унижения в том, чтобы поцеловать руку твоей матери или попросить у неё прощения…
Она не обратила, однако, никакого внимания на его замечание:
— Она тебе мать, но мне она враг. Я бы никогда не назвала её мамой, если бы не приказ папы. Да, она мама только из-за того, что так приказал мне называть её папа, и только из-за его приказа!
Ибрахим облокотился на спинку кресла, разочарованно вздохнув. Аиша была взволнована и не знала, какое впечатление осталось у сестры из-за её отказа свидетельствовать в её пользу. Ещё больше её тревожило то, что Хадиджа избегала встречаться с ней взглядом. Она решила заговорить с ней, чтобы побудить её раскрыть свои истинные чувства, и мягко сказала:
— Тут нет ничего унизительного, вы же помирились, и ты должна вспоминать только счастливый конец…
Хадиджа выпрямила спину и метнула на сестру гневный взгляд, затем резко произнесла:
— Не заговаривай со мной, Аиша. Ты последний человек на земле, заслуживающий говорить со мной…
Аиша приняла удивлённый вид, и переведя глаза с Ибрахима на Халиля, спросила:
— Я?! Почему, не дай Бог?!..
Холодным и острым, словно снаряд голосом она ответила:
— Потому что ты предала меня и своим молчанием свидетельствовала против меня!.. Потому что ты задобрила другую женщину, притворившись моей сестрой. Это такое же предательство..!
— То, что ты говоришь, поразительно, Хадиджа!.. Любому известно, что молчание было в твою пользу!
Но Хадиджа тем же тоном, а может даже ещё резче сказала:
— Если бы ты на самом деле пеклась о моей пользе, то свидетельствовала бы за меня и правдой и ложью, не важно. Но ты предпочла ту, что готовит для тебя, а не свою сестру. Не говори со мной ни единого слова. У нас есть мать, и уж пусть она выскажется.
На рассвете следующего дня Хадиджа отправилась навестить свою мать, несмотря на то, что дороги развезло и ямы наполнились стоячей водой. Она прошла в пекарню во дворе, и мать живо и радостно поднялась, чтобы приветствовать её. Умм Ханафи тоже подошла к ней, встречая радостными возгласами. Но она ответила им как-то лаконично, так что мать поглядела на неё вопросительным взглядом. Хадиджа сразу же, без вступления сказала:
— Я пришла, чтобы узнать твоё мнение об Аише… У меня нет сил выносить больше того, что я уже вынесла…
На лице Амины мелькнул интерес, смешанный с горечью. Кивнув головой, приглашая выйти из помещения, она сказала:
