Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб
Она прервала монолог, закашлявшись. Она столько кашляла, что у неё раздулись вены, а Хадиджа следила за ней, в тайне моля Бога забрать её до того, как она закончит говорить. Однако её кашель успокоился. Старуха проглотила слюну и произнесла: «Нет Бога, кроме Аллаха», затем подняла слезящиеся глаза на господина Ахмада и спросила его несколько хриплым голосом:
— Ты не считаешь зазорным, господин Ахмад, называть меня матерью?
Несмотря на то, что Ибрахим и Халиль улыбнулись, мужчина, приняв угрюмый вид, ответил:
— Упаси Господь, мама…
— Да помилует тебя Господь, господин Ахмад. Но вот твоя дочь считает это зазорным для себя. Она зовёт меня «тётей». Я столько раз уже ей говорила, чтобы она называла меня «мамой», но она отвечала: «А как мне называть ту, что живёт на Байн аль-Касрайн?» Я ей говорю: «Я мама, и твоя мать тоже мама», а она мне: «У меня всего одна мама, да сохранит её Господь для меня». Погляди-ка, господин Ахмад, я ведь та, кто собственными руками принял её, когда она появилась на свет из невидимого мира!
Господин Ахмад бросил на Хадиджу гневный взгляд и сердито спросил её:
— Это так, Хадиджа?.. Ты должна сказать…
Хадиджа словно утратила способность говорить, настолько сильны были её злоба и страх. Ко всему этому она отчаялась по поводу исхода этого спора. Инстинкт самозащиты заставил её прибегнуть к мольбе. Она тихо произнесла:
— Меня несправедливо обвинили. Каждый здесь знает, что меня несправедливо обвиняют. Несправедливо, клянусь Аллахом, папа…
Господин Ахмад был в неподдельном удивлении от услышанного, и хотя с самого начала понял, какой маразм господствовал над старой женщиной, всё же от его внимания не укрылось окружавшая его весёлая атмосфера, следы которой можно было заметить на лицах Ибрахима и Халиля, потому он решил принять серьёзный и суровый вид для потворства старухи и запугивания Хадиджи. Он удивился, открыв для себя, насколько же упряма и вспыльчива Хадиджа: это никогда раньше не приходило ему в голову. Была ли она такой, ещё когда жила в его доме? Знает ли Амина о том, что ему неизвестно? Неужели он наконец обнаружил истинное лицо своей дочери, идущее вразрез с его представлением о ней, как уже получилось в случае с Ясином?!
— Я хочу знать правду! Я хочу знать правду о тебе. То, как описывает тебя наша мать — это совершенно другая женщина, которую я не знаю. Какой же из этих двух образов настоящий?!
Старуха сложила вместе кончики пальцев и махнула рукой, призывая его потерпеть ещё немного, пока она не закончит говорить, а затем продолжила:
— Я сказала ей: «Я собственными руками приняла тебя, когда ты появилась на свет из невидимого мира», а она зловредным тоном, чего я никогда до тех пор не слышала, ответила: «Значит, я чудом спаслась от смерти»!
Ибрахим и Халиль засмеялись, а Аиша опустила голову, чтобы скрыть улыбку. Старуха обратилась к сыновьям: «Смейтесь, смейтесь над своей матерью!» Но господин Ахмад был мрачен, хотя внутри ему тоже было смешно. Интересно, неужели его дочери тоже созданы по его подобию? Разве это не заслуживает того, чтобы рассказать Ибрахиму Аль-Фару, Али Абдуррахиму и Мухаммаду Иффату?! Он сердито сказал Хадидже:
— Нет… Нет. Я обязательно найду, каким образом призвать тебя к строгому ответу за это…
Старуха с облегчением продолжила говорить:
— А что касается вчерашней склоки, то это из-за того, что Ибрахим позвал нескольких своих друзей на обед, и она подала им курицу по-черкесски среди прочих блюд, а вечером Ибрахим, Халиль, Аиша и Хадиджа собрались у меня. Когда упомянули об обеде, Ибрахим рассказал о том, что гости хвалили курицу по-черкесски, и госпожа Хадиджа пришла в восторг, но её это не удовлетворило, и она принялась утверждать, что курица по-черкесски была любимым блюдом в её отчем доме. Я с самыми добрыми намерениями напомнила: «Зейнаб, первая жена Ясина, познакомила ваш дом с цыплёнком по-черкесски, и Хадиджа, должно быть, научилась готовить это у неё». Клянусь вам, что я сказала это в самых добрых намерениях, не желая никого обидеть. Да защитит вас Аллах, дорогой мой. Она разгневалась и закричала мне в лицо: «А вы что, знаете о нашем доме больше нас самих?» Я ответила ей: «Я знала вашу семью издавна, за много лет до тебя». Она воскликнула: «Вы не желаете нам добра и не можете вынести, когда кто-то хвалит нас, пусть даже за курицу по-черкесски. Курицу по-черкесски ели у нас дома ещё до того, как на свет появилась Зейнаб. Как вам не стыдно врать в вашем возрасте». Клянусь Аллахом, господин Ахмад, что же это такое? Она бросила это мне на глазах у всех. Но которая из нас лжёт, клянусь твоим Господом и собственным здоровьем?!
Господин Ахмад пришёл в яростное возмущение:
— Она вам в лицо заявила, что вы лжёте? О Господь небес и земли! Это не моя дочь..
Халиль неодобрительно заметил матери:
— Так ты ради этого привела сюда нашего отца?! Разве можно его так расстраивать и отнимать у него время из-за ребяческого спора вокруг курицы по-черкесски?! Это уж слишком, мама…
Старуха, нахмурившись, поглядела ему в глаза и закричала:
— Замолкни и убирайся с глаз моих. Я не лгунья и нельзя бросать мне обвинение во лжи. Я знаю, что говорю, и мне не стыдно за правду. Курица по-черкесски была неизвестна в доме господина Ахмада до того, как её стала готовить Зейнаб, и в этом нет ничего постыдного или унизительного ни для кого. Это правда. Вот перед вами сам господин Ахмад, и он удостоверит, лгу я или нет. Блюда в его доме настолько известны, что стали притчей во языцех, вроде риса с фаршированной курятиной, но цыплёнка по-черкесски там не подавали на стол до появления в доме Зейнаб. Скажи, господин Ахмад, ты один тут судья…
Господин Ахмад подавлял в себе желание рассмеяться всё то время, как старуха говорила, но затем он сурово произнёс:
— Если бы грех ограничивался только ложью и вымышленными утверждениями без всяких плохих манер! Неужели тебя сподвигло на этакое дурное поведение то, что я теперь далеко и мои руки до тебя не достанут?! Мои руки дотянутся куда угодно без колебаний. И правда, грустно, когда отец обнаруживает, что его дочь заслуживает наказания и выговора, когда она уже выросла и заняла своё место среди женщин как жена и мать…
Махнув рукой, он продолжил:
— Я сержусь на тебя. Клянусь Аллахом, мне больно видеть твоё лицо перед собой…
Хадиджа внезапно разразилась рыданиями под действием одновременно и эмоций, и заранее обдуманного решения, ведь больше не было никаких средств для самозащиты, и дрожащим, сдавленным от слёз голосом сказала:
— Меня несправедливо обвиняют, клянусь Богом. Она не взглянет мне в лицо, пока не швырнёт в меня эти жестокие обвинения, и не прекращает напоминать мне: «Если бы не я, то ты бы так и осталась на всю жизнь старой девой». А я никогда не причиняла ей вреда, вы все тому свидетели…
Её театральный жест — где-то искренний, где-то фальшивый, не был лишён эффекта на присутствующих. Халиль Шаукат сердито нахмурился, а Ибрахим Шаукат опустил голову. Сам же господин Ахмад, хотя внешне не изменился, сердце его сжалось при упоминании про «старую деву», как прежде. А старуха-мать кинула на Хадиджу пронизывающий взгляд из-под седых бровей, словно говоря ей: «Играй свою роль, хитрюга, со мной это не пройдёт». Когда же она почувствовала симпатию к актрисе, нарастающую в этой атмосфере, то с вызовом бросила:
— Вот её сестра Аиша. Заклинаю тебя твоими глазами и благородным Кораном, разве ты не была свидетельницей того, что я говорила, разве не слышала и не видела всего? Разве твоя сестра не бросила мне в лицо обвинение во лжи?.. Разве я не описала всю эту историю с курицей по-черкесски, не прибавив и не убавив ничего? Говори же, доченька, говори. Твоя сестра обвиняет сейчас меня в том, что я её несправедливо виню, после того, как сама же вчера обвиняла меня во лжи. Говори, чтобы господин знал, кто несправедливо обвинён и кто истинный виновник…
Аиша была в ужасе от того, что её неожиданно втянули в самый водоворот этого дела, в котором, как она полагала, ей останется только роль свидетельницы до самого конца. Она почувствовала опасность, грозящую ей со всех сторон, и перевела глаза с мужа на сестру, словно взывая о помощи. Тут Ибрахим решил вмешаться, но господин Ахмад опередил его и заговорил, обращаясь к Аише:
