Владислав Бахревский - Свадьбы
Слава Азова осеняла крыльями героя Мишку Татаринова, но золото Азова, ведрами и по капельке — капельками тоже не гнушались, — переливалось во вместительные корчаги Тимошкиных тайников.
Так составились в Азове две силы, две партии: одна стояла на стороне Татаринова, другая, прикормленная, на стороне Яковлева. Одни кичились победами, и все им было трын-трава, другие подумывали, как выгоднее распорядиться богатым городом, принимали купцов и заводили торговлю.
Была в Азове и третья сила. Этих уму-разуму научил крымский аркан, ненависти — турецкие галеры, памяти — московский кнут.
Эти знали: казацкий кошелек с дырочкой, никакое золото в нем долго не усидит, а потому воевали они не ради кафтанов — чести искали. За веру дедовскую, православную, готовы были жизнь положить, хоть изгои Российского государства, — за имя свое русское в Истамбуле на колу долго помирали — не открещивались.
А впереди этих стоял казал Осип Петров, железноликий муж. Тяжелые скулы до того натягивали на этом неподвижном лице черную от солнца кожу, что ни для одной морщинки не нашлось места. Только между бровей, будто сабельный шрам, борозда. Рот у Осипа тоже был кованый, потому открывался редко, и слова его были тяжелы: на дружбу — как пожатие десницы, наперекор — как удар молота.
Сам герой Мишка Татаринов, легкий человек, боялся Осипа. Постарше был его чинами и годами, а боялся. Осип — он как совесть казацкая, оттого и не старел будто бы, оттого и пули летели мимо.
Как первый хмель с победителей сошел, призадумались казачьи старшины. Взять город — отваги хватило, а вот усидеть в городе — тут и силы мало, тут нужно спиною своих чуять, чтоб весь народ подпирал твои крепости, все государство чтоб за тебя ответ держало.
Федор Порошин уже с неделю мыкался по казачьему Азову без места и пристанища. Ночевал то в разбитых чайханах, то на паперти. В Азове две церкви греческие, Иоанна Предтечи и Николая Угодника. Только и церкви пустовали в те дни. Целый день в городе веселье идет, о деле говорить не с кем.
И проснулся этак однажды Федор от утреннего холода, а город на свежем том холоду будто помолодел. Казаки из всех щелей, из всех хором идут бриты и мыты, при всем оружии, молодцы-молодцами.
В тот день Великое Войско Донское собралось на Круг.
Дьяк Наум Васильев, заправлявший всеми делами при войсковом атамане, зачитал грамоту, в которой Войско Донское просило московского царя принять под свою руку взятый у турок город Азов.
Город повоевали у турок без спросу у Москвы, московский посол Стефан Чириков, приехавший на Дон, сопровождая посла турецкого султана грека Фому Кантакузина, был задержан, а Фома обвинен в измене и убит.
Победителей не судят, но казаки не знали, нужна ли их победа московскому царю, а потому, когда стали выбирать легкую станицу[26], которая повезет царю казацкую грамоту, крикуны помалкивали. Обычно за места в станице спорили — царь наградит и словом и деньгами, но теперь ехать в Москву было опасно — глядишь, и голову долой.
Наказным атаман Наум Васильев предложил послать Осипа Петрова, и никто слова против не сказал. Осип казацкого достоинства не уронит, самому царю слово поперечное не из почтительности, не из боязни сказать не забудет, коли нужно. А коли нужно будет помолчать, он помолчит.
Для крепости и для хорошего вида посылал Круг с Осипом казака Худоложку. Этот мимо рта, прозвищу вперекор, не токмо ложки или кружки, но и самой бочки не проносил. А потому был он росту больше двух метров, а в ширину, как и в высоту. Терпелив, кроток, покуда дело до рубки не дошло.
Тут его можно было остановить разве что пушкой. А еще казаки посылали славных рыцарей Смирку Мятлева, Евти- фия Гулидова и Григория Сукнина.
Первое дело решили, взялись за другое. В Азов пришла тысяча запорожских казаков.
— Любо! Любо! — полетело над площадью. — Пусть живут в Азове!
Запорожцы поклонились донскому казачеству в пояс.
Это были славные рыцари. Уморилась Украина от ясновельможной гордыни, когда всякий человек — коли не пан, так собака, от пановьего волчьего грабежа, от добродетели католических преосвященств — на веру отцов плюньте да разотрите, наша, мол, краше, нарядная, ученая.
Поднялись славные запорожские атаманы Иван Сулима, Павел Бут, Карп Скидан… Только война обернулась бойней. Сунуть пану в бок вилы — на это хватило отваги у людей, а на большую войну — нет. Не пролилась через край чаша страдания, не пришло время, когда смерть за родину краше жизни. Плеть, мол, не сабля, хоть и больно, а все не до смерти. Многие славные полковники да сотники погибли в неравном бою, много полегло удалых головушек, но добрая тысяча запорожцев пробилась-таки через польские заслоны и ушла в степи на Дон, а с Дону в Азов.
Как все донцы крикнули: «Любо!», так тотчас на радостях кинули свои шапки кверху и, мешая ряды запорожцев, кинулись обнимать товарищей своих по турецким галерам, по жестоким пирам за морем Черным, потому как ни туркам, ни грузинам, ни валахам, ни русским, ни украинцам, ни татарам не было в те годы оно синим, а было в погоду и в непогоду одного цвета — цвета слез, когда глубиною они с океан. В кораблях в те годы с берега на берег войну возили.
Под шумок, под широкую добрую руку — на радостях люди щедры и маленько лопоухи — Тимофей Яковлев вывел на Круг персидских купцов. Персы, старые враги Оттоманской империи, казакам должны прийтись по душе, товары Азову нужны, всякие товары: ткани, шелка, оружие, съестное. У Тимофея Яковлева хитрое задумано. Он готов открыть Азов всем кораблям, коли они купеческие, хоть турецким. Для того и притащил персидских гостей на Круг. Этот Круг решит, а другой не скоро соберется, стало быть,
долго в силе будет казацкий приговор торговать со всем белым светом.
— Чего привезли? — стали спрашивать казаки купцов, а те по-русски не знают. Один у них ответ:
— Урусы — карашо! Турки — плохо!
И кланяются.
Михаил Татаринов нахмурился.
— Чего ты их притащил? — спрашивает Тимофея. — Азову лишние глаза не надобны. Продадут товаров на копейку, а высмотрят на рубль.
Тут Яковлев и спросил народ:
— Нет ли среди вас, казаки, такого умельца, который по-персидски бы знал?
— Есть! — крикнул Федор Порошин, и в тот же миг звезда его взошла на небосводе Азова.
Федор поднимался на помост не торопясь, в мгновение придумав осанку. Не показаться нельзя, второго такого раза выскочить в люди, глядишь, и не случится. У казаков в люди саблей выходят, а Федору голова куда как дорога, не из того теста слеплен.
Встал перед казаками большой, лобастый, доброглазый. Поклонился казакам до земли и тотчас к делу. Улыбнулся главному персу и спросил громко и ясно:
— Какие товары вы привезли в город?
— Женские шали, сукно для кафтанов, ковры. Есть пистолеты с чеканкой, рукоятки — слоновая резная кость. Есть десяток ружей. Полсотни сабель, две сотни кинжалов…
Федор поймал пронзительный взгляд Яковлева: выручай — говорил тот взгляд.
— Персидские гости, — громко перевел Порошин, — привезли сабли, кинжалы, пистолеты, ружья, а также сукно для кафтанов и другие товары.
— Есть ли у них порох? — спросил Татаринов.
— Есть ли у вас порох? — перевел Порошин.
— Мы можем продать немного свинца. Очень немного. Взяли на случай нападения, для себя.
— Два бочонка, — прошептал Яковлев.
Начиналась какая-то интрига, но размышлять времени не было.
— У персов есть свинец и два бочонка пороха, — громко сказал Порошин и услышал, как Яковлев перевел дух.
— Покуда турки не опомнились и не пришли под стены Азова, нам нужно торговать со всеми! — кричал в толпу ободренный, улыбчатый, как бы новенький, Яковлев. — Беда нам будет, если отгородимся от всего света. Азову нужен хлеб, нужны всяческие припасы, чтобы выдержать осаду, которая нас не минует.
Тимошка Яковлев шибко пекся об общей пользе — уж он свое выбьет из купчишек: хотите торговать, торгуйте без всяких пошлин, но не без подарков.
— Откуда ты? — спросил Порошина атаман Татаринов.
— Бежал от боярина Одоевского.
— Каких народов языки знаешь?
— Умею по-польски, по-турецки, по-шведски…
— Славно! Завтра будь у меня.
Есаулы между тем вопрошали казаков:
— Любо ли вам, атаманы-молодцы, чтоб город Азов торговал вольною торговлей со всеми купцами, даже с турецкими?
— Любо! Любо! — кричали казаки.
— А это что такое? — удивился Михаил Татаринов.
На площадь женщина вывела под уздцы коня. На коне, вцепившись ручонками в гриву, лежал годовалый, поди, мальчонка.
— Почему баба? — гневно взмахнул рукой Михаил Татаринов, потому как всякому известно: баба дорогу перейдет — пути не будет. А в путь-дорогу станица собирается — большое дело.
