Владислав Бахревский - Свадьбы
— А это что такое? — удивился Михаил Татаринов.
На площадь женщина вывела под уздцы коня. На коне, вцепившись ручонками в гриву, лежал годовалый, поди, мальчонка.
— Почему баба? — гневно взмахнул рукой Михаил Татаринов, потому как всякому известно: баба дорогу перейдет — пути не будет. А в путь-дорогу станица собирается — большое дело.
— Дак это Василя Огнева — куренного атамана — жена! — вспомнил Яковлев.
Атаман Огнев в проломе на копья турками был поднят. Горяч был атаман, быстр и беспощаден к себе и к врагам.
Врагов он на своем коротком веку положил немало, но и самого участь бойца не минула.
— Что бабе надо на Кругу? — крикнул, разъярясь, Та- таринов.
— Я Мария Огнева! — ответила женщина, — Я не баба, а вдова. А это сын куренного атамана — Пантелеймон. Зубок у него прорезался. Будьте ему, казаки, вместо отца.
Поклонилась на все четыре стороны, приглядывая, однако, за седоком, не слетел бы.
У казаков от такого бабьего слова слезы из глаз поперли. Как же это — не поняли сразу, зачем сосунок на коне. Обряд первого зуба у казаков — второе крещенье.
— Любо ли вам, атаманы-молодцы, исполнить обряд? — крикнули с помоста есаулы.
— Любо!
Мария подвела коня к помосту. Михаил Татаринов хотел снять мальчишку с коня, а тот как клещ.
— Славный будет казак!
Поднял Пантелеймона над головой, показал всему войску, а потом передал его Яковлеву, вынул из ножен саблю и саблей подрезал чуб.
— Расти, казак! Не сабли пусть тебя не милуют, не пули — все раны ты стерпишь и перенесешь, пусть минует тебя злая доля робкого сердцем. Аминь.
Памятным выдался первый Войсковой Круг в городе Азове, а для Порошина и подавно. И не мечтал и не гадал о той жизни, какая ждала его впереди.
Дом пузатый, высокий, как башня, окошки в три ряда прижались под плоскую черепичную крышу. Дверь большая, железная, ржавая. Порошина взяло сомненье: «Да жилой дом-то? Приметы как будто те, что указал Тимофей Яковлев, только в чужом городе долго ли не в ту улочку свернуть».
Толкнул, однако, дверь ладонью, а она, словно из бересты, легонько размахнула крылышки, и очутился Федор Порошин с глазу на глаз с двумя дюжими казаками. Уставились, как сторожевые псы, и ни полсловечка.
— Яковлев-атаман тут живет?
Молчат.
— Толмач я, Порошин.
Казаки плечи маленько поубрали, а молчат. Почесал Федор в затылке и пошел мимо молчунов. Не тронули.
Лестница каменная, узкая, круто взяла вверх, но тотчас стала сужаться, и в горловине ее Федор увидел носы грубых сапог.
— Меня Яковлев-атаман звал к себе, — сказал снизу сапогам.
Сапоги убрались, и Федор очутился на тесной площадке перед дверью.
«Не дом, а крепость, — подумал, — в этом коридорчике один против сотни устоит».
Дверь отворилась сама, и голубой, легкий, как мотылек, человечек, весь шелковый, улыбчатый, мягко подхватил Федора под локоток и спровадил в очередную дверь. Светло, нарядно, и сам Тимофей Яковлев на изразцовой лежанке под собольей шубой.
— Здравствуй, Порошин! Прости, что лежу. Старая стреляная рана с утра огнем горит. К грозе, видать. Садись, чего стоишь?
Возле лежанки стоял одиноко стул, и Федор понял, что стоит он здесь не напрасно. Ждали толмача в доме.
Тимофей — узколицый, узколобый, усы белые, а в бороде серебро только-только завелось. Глаза как прусаки, рыжие, быстрые Глянул на Федора и подмигнул.
— Порох свой пришлось отослать. Однако, спасибо. У Мишки был?
— У войскового атамана?
— Говорю, у Мишки.
— Сегодня звал, да я сначала к тебе.
Яковлев поглядел на Порошина, склонив голову набок.
— Угу.
Достал из-под шубы мешочек. Звякнул.
— Возьми. Будешь мне служить — не промахнешься… У кого, говоришь, в Москве служил?
— Я человек князя Одоевского. При книгах у него был.
— А плохо ли при книгах быть?
— Не плохо, да покланяться забыл. Князь велел пойти на задний двор, а я вышел через красное крыльцо.
— Гордый, что ли?
— Не знаю, только сызмальства за человека себя почитал.
— Угу.
Тимофей вытянул из-под шубы другой мешочек.
— Этот тоже возьми. На обзаведенье. Рад был познакомиться с тобой, Порошин. Ступай к Мишке. Он чванливый. Узнает, что, прежде чем к нему пойти, ко мне завернул, — обидится.
— За деньги спасибо! В Азове казацкое снаряжение дорого.
— Дорого! Я бы тебя снарядил, Порошин, да лучше сам купи. О нашей дружбе пусть мы с тобой и знаем.
— А слуги твои?
— У меня, как у султана. Кроме комнатного человека, все немые.
Федор поклонился, пошел.
— Есаулом войсковым хочешь быть? — спросил вдруг Яковлев.
— В есаулах я был бы на месте. Не учен саблей махать.
— Сабля — не коровий хвост, саблей не машут, а рубят… Ступай к Мишке. Поглядим, какую он тебе работу придумал.
У атамана ждал Порошина есаул Наум Васильев.
— Турецкий знаешь хорошо? — спросил по-турецки.
— Знаю.
— В Истамбуле бывал?
— Нет. Нигде я не был, кроме Москвы.
— По-арабски читать-писать не можешь?
— Могу.
— Читай вслух.
Перед Наумом Васильевым лежал Коран. Порошин прочитал три первых суры.
— Можешь. Теперь слушай. Человек ты новый, но коли пришел на Дон — значит, свой. Назад, в рабство, не побежишь с воли… В бою испытать тебя тоже некогда, да и не всякий книжный человек для боя годен. Службу мы тебе решили дать такую, какую не всякий рубака выдюжит, а на тебя надеемся. На твой быстрый ум.
— Да ума-то я будто и не выказывал…
Наум Васильев засмеялся.
— Тимошка Яковлев, видно, думает, что один он на весь Азов хитер… Дело сделано доброе, Федор. О купцах… О купцах я… И дело прошлое. Про то забудем. Тут, видишь, такая спешка с тобою, что и словесами поиграть некогда. Отправляем мы тебя в Истамбул.
У Федора от радости язык к небу прилип.
— Боишься?
— Нет, — почти просипел Федор, — нет… Всю жизнь мечтал поглядеть заморские страны.
— Вот и поглядишь… Только ведь тайно придется. Не сробеешь?
— Нет.
— Странники в Иерусалим идут. К ним сегодня же пристанешь… В Истамбуле, то бишь Константинополе, в монастыре, найдешь отца Никодима. Он укажет нужных людей, через которых в самом Серале доподлинно узнаешь, когда ждать прихода турецкого султана в Азов.
— Как добираться назад?
— По морю. В первые три дня каждого месяца будешь ждать чайку[27]. Где, укажут святые отцы… Повтори, что тебе приказано.
Порошин повторил.
— Надень этот крестик.
Дал медный, с прозеленью, крест.
— Береги! Покажешь его отцу Никодиму. Вот тебе пояс. В поясе деньги для отца Никодима и жемчуг для людей Сераля. Возьми кинжал. В соседней комнате переоденешься. Отныне ты инок Сандогорского монастыря Афанасий. Будь осторожен, ипок. Спеши. Монахи уходят через два часа.
У Федора кружилась голова.
«Господи! — думал он, — Через два часа я, Федька, отправлюсь за море. За что же милость мне такая? Господи, я ведь богатства и славы не хотел и не хочу, хотел повидать белый свет. И — совершилось».
Знать бы ему, в какие дали уведет его дороженька. Какие испытания ждут его. Да ведь коли встал на дорогу, чего оглядываться, шагай.
Сказки и тайны
Глава первая
На Аврет-базаре, где торговали невольницами, были свои чудодейственные талисманы. Здесь сохранились остатки колонны, полой, с лестницей внутри. Когда-то колонну венчала бронзовая пери. Раз в году она издавала крик, и все птицы империи Кустантина стремились сюда. Они прилетали сотнями тысяч, и многие из них ударялись о колонну, падали, а народ подбирал их и ел.
В день рождения пророка Мохаммеда колонна разрушилась, но два других талисмана сохранились и сохранили свою силу.
На одной колонне, обнявшись, юноша и красавица. Сюда приходят поссорившиеся мужья и жены. Стоит им разом коснуться талисмана — и любовь тотчас осеняет их крылами.
Третий талисман Аврет-базара спасал Истамбул от москитов. На колонне изображение мухи. Муха издавала неуловимый звук, и москиты не смели приблизиться к городу.
Но не одними талисманами знаменит Аврет-базар. Здесь, в большой чайхане, состязаются в своем искусстве лучшие из меддахов.
Дело меддаха — рассказывать. Дело слушателей — оценить рассказ и заплатить меддаху. Меддаха кормит язык, язык его и губит.
Тяжко меддахам в Турции Мурада IV. Мурад запретил сборища. Брадобреи не имеют права пускать в свою комнату больше трех человек.
И — чудо! Запреты не коснулись чайханы на Аврет-база- ре. Уж не о меддахах ли пекся падишах? Меддахов слушают бедняки, а бедняки платят медью… Чтобы семью кормить, меди нужно много. А может, дело не в заботе падишаха, а в его длинных ушах? Все-то им знать надо! И про то, какие сказки ныне сказывают, и про то, чего не сказывают… Перевелись глупые падишахи в сказках. Про волшебников байки, про воришек да плутов. Все бы меддахам смешить! Все бы люду простому смеяться! Да ведь как смеются — ноги не держат.
