Николай Дубов - Колесо Фортуны
Замерев, они вслушивались в тишину, боясь услышать в ней крадущиеся или решительные, смелые шаги.
И вместо них снова услышали плач.
"Уа-уа!" — отчетливо и ясно заливался детский голос, и внезапно победный, злорадно-утробный вопль прорезал воздух. Это кричал Зверь. Зверь, которого никогда не знали окрестные леса. Огромное свирепое чудовище увидело свою жертву — дитя человеческое — и издало вопль радости: жертве не уйти. Ребенок жалобно плакал, а Зверь, предвкушая вкус крови и хруст костей беззащитного человечьего детеныша, исходил мерзким криком. Он орал все громче и упоеннее. Лишь изредка в гнусные вопли прорывалось безнадежное детское "уа-уа", а потом вместе с ними, откуда-то из них зародился леденящий душу вой… Все смешалось — плач, стоны, вой и чудовищные, невыносимые вопли Зверя…
Юка не могла больше выдержать, зажала уши, опустила голову, но в это время Толя подтолкнул ее. В призрачный полусвет от черной громады развалин оторвались две человеческие тени и сломя голову помчались вниз по косогору. А над ними вместо ужасающих диких воплей каким-то невероятно-оглушительным, глубочайшим басом загремел издевательский хохот дьявола:
— Ах-ха-ха-ха-ха-ха!.. Ха-ха-ха-ха!..
Он не вмещался в развалинах, метался меж стен, вырывался в проломы дверей и окон, падал сверху, настигал из-под земли, лесное эхо множило, удесятеряло его, и он гвоздил, гвоздил панически бегущие тени.
— Ах-ха-ха-ха-ха-ха!..
Тени перебежали через мост, и вдруг вторая из них упала. Дьявольский хохот оборвался, ребята слышали только, как громко стучат их сердца. Бежавший первым остановился, потом вернулся и наклонился над лежащим.
— Ой, — шепнула Юка, — неужели умер?
Второй человек помог упавшему встать, но тот, повидимому, стоять не мог и снова осунулся на землю. Тогда первый поднял его, взмостил себе на закорки, и оба скрылись в тени вишняков.
— Ну-ну! — сказал Антон и покрутил головой.
— Да, Толя, — сказала Юка. — И как только ты такую гадость сумел сделать? Ведь это, если не знать, это же ужас! Это прямо с ума сойти можно!..
Толя был очень доволен результатами своих трудов, и его уязвило такое отношение товарищей, особенно Юки.
— Самые радикальные лекарства, — басовито сказал он, — сильнодействующие!
— За такое лекарство… — сказал Антон.
— Ладно, пошли, — оборвал Толя.
Они сняли магнитофон, уложили в рюкзак, и Антон снова надел его на плечи. Возвращались той же кружной дорогой. Немного не дойдя до лесничества, Юка и Толя свернули к Соколу, Антон направился к дому Харлампия.
Если переходить через Сокол посуху, то есть там, где когда-то был порог, а теперь просто торчали сухие камни, Дом туриста нельзя было миновать. Они издали заглянули во двор. Под деревом стояла переносная койка, и лежащий на ней человек громко храпел. В тени, отброшенной деревом, прохаживался человек с ружьем на плече — это был Бабиченко.
То ли сказалось нервное напряжение и усталость, то ли в души их закрались наконец запоздалые сомнения насчет разумности и последствий сделанного, но Юка и Толя почти не разговаривали. Юка только спросила:
— Отчего он упал, тот человек? Неужели сломал ногу?
— На ровном месте? — фыркнул Толя.
— Ломают и на ровном…
Угрызения совести появились в конце концов и у Толи, хотя, в сущности, оснований для них не было, были ведь только предположения. Поэтому едва Юка легла рядом с Галкой, которая даже не шелохнулась, а- Толя очистил свою постель от сенной трухи и тоже лег, угрызения совести не помешали обоим мгновенно уснуть.
6
Антону не повезло — он попался, а вернее, сам себя поймал. На ночь они вынимали оконную раму, так как форточки в ней не было. Чтобы никого не будить, не отвечать на вопросы и въедливую воркотню тетки Катри, Антон заранее решил, что стучать в дверь не станет, а попросту влезет через окно. Федор Михайлович может и не услышать.
Антон просунул голову и руку в темный проем окна и осторожно положил рюкзак на пол. В то же мгновение совершенно бесшумно возле окна очутился Бой и лизнул его лицо во всю ширину своего языка. Л так как радость встречи Бой обязательно выражал двумя, так сказать, оконечностями тела, то одновременно ударом хвоста он разбудил Федора Михайловича. Антон этого не видел.
Вслед за головой и правой рукой он втиснул правое плечо и попытался просунуть левое, оно не лезло — оконный проем был слишком узок. Антон вытащил правое плечо и руку и попробовал протиснуться левой стороной, получилось еще хуже — он застрял в окне и не мог двинуться ни взад, ни вперед. Антон взмок и как-то сразу обессилел.
В этот момент в глаза ему ударил свет фонарика и зазвучал невозмутимый голос Федора Михайловича, будто он вовсе не спал, никто его не будил и ничего особенного не происходит.
— Очень интересно! — сказал Федор Михайлович. -
Никогда не думал, что увижу живую иллюстрацию к евангельской притче о верблюде, пролезающем через игольное ушко… — Федор Михайлович отложил фонарик в сторону. — Почему же ты остановился? Продолжай, продолжай, а мы с Боем посмотрим это чрезвычайно назидательное зрелище…
— Окно маленькое, — пристыженно сказал Антон. — Я думал, оно больше.
— Вот-вот! — сочувственно сказал Федор Михайлович — Наверно, у верблюда тоже была наивная надежда, что игольное ушко несколько шире… Впрочем, там вовсе не было сказано, что верблюду удалось это мероприятие…
Да-да, там сказано, что легче верблюду пройти через игольное ушко, чем кому-то там войти в царство небесное… Итак, этим путем тебе явно не удалось войти, однако оставаться в таком положении вряд ли следует. Ты заткнул собой окно, а свежий воздух нужен не только твоему тылу, но и нам тоже. Поэтому давай задний ход и иди к двери… Нет, Бой, лежать! Торжественной встречи с фанфарами и литаврами не будет… Час ночи, — сказал Федор Михайлович. — Я обещал блюсти твое физическое и нравственное здоровье. Что я теперь скажу твоей тете?
Похоже, что вместе с обетом я взвалил на себя тяжкий крест… Ложись и спи, а завтра мы попытаемся выяснить размеры этого креста, иными словами, ты мне расскажешь, в каких оргиях участвовал…
— Итак, — сказал Федор Михайлович после завтрака, — что содержит эта таинственная котомка и откуда она взялась? Ага, магнитофон… Не возражаешь? — спросил он, собираясь включить.
— Только не здесь! — испуганно сказал Антон.
— Ага! Ко всему еще — ужасный секрет… А если не здесь, то где?
— Ну, в лесу, что ли… Чтобы людей не было.
Они вышли из дома, и Бой, мотая черным факелом хвоста, уверенно направился знакомой дорогой в лес, к гречишному полю. Антон и Федор Михайлович пошли следом и увидели издали, как черное пятно и внезапно появившееся темно-голубое бросились друг к другу и покатились по земле, услышали, как забухал Бой…
Бесконечно счастливая Юка, стоя на коленях, пыталась поймать Боя за шею, тот увертывался, но ухитрялся лизнуть ее в лицо, отпрыгивал, бухал и снова подбегал, чтобы лизнуть и снова отпрянуть. Рядом стоял Толя и снисходительно наблюдал эти обоюдные восторги. Он первый заметил подходивших и сказал Юке, та вскочила.
— Ой, дядя Федя, здравствуйте! — закричала она. — Как я рада вас…
Она увидела магнитофон в руках Федора Михайловича, осеклась и растерянно посмотрела на Толю, потом на Антона. Толины уши начали наливаться краской, Антона же почему-то необыкновенно заинтересовало гречишное поле, и он не сводил с него глаз.
— Ну, а при них можно? — спросил Федор Михайлович. Антон кивнул. — Так вот, граждане, — сказал Федор Михайлович, садясь, — сегодня Антон явился поздно ночью, почему-то вообразил себя бесплотным духом и пытался пройти в дедову хату сквозь стену. Точнее, через окно, но оно таких размеров, что имеет характер чисто символический. А утром он почему-то боялся познакомить меня на людях с музыкой, под которую ночью веселился…
Судя по вашим растерянным физиономиям, вы тоже участвовали в ночной оргии… И он тоже? Привет, Сашко! — помахал он рукой Сашку, который подошел к ним с застенчиво-радостной улыбкой.
— Сашка не было, — сказал Антон.
— Ну так как — вы посвятите меня в тайну или она умрет вместе с вами?
— Я — "за"! — сказала Юка. — Ну, в самом деле, ребята… Дядя Федя же все понимает!..
— Вот спасибо! — сказал Федор Михайлович. — Если бы так всегда думало мое начальство…
— В конце концов… — сказал Толя, слегка пожимая плечами. — Разрешите, я сам прокручу.
Он перемотал ленту и включил воспроизведение. Услышав вой и душераздирающие утробные вопли, Бой приподнялся, шерсть на его загривке вздыбилась. Федор Михайлович успокоительно похлопал его по холке, и тот снова лег. Отгремел приглушенный хохот Мефистофеля, и Толя выключил магнитофон.
