Иван Полуянов - Седьмой патрон
Бросая оружие, по лощине бежали остатки рати. Вдогон повозке пустился Игнаха: «Ваше благородие, кобыла ить моя!» Воевода головы не поднял. Со стороны смотреть, то кажется, лошадь несет порожнюю бричку, вожжи волочатся по земле. Игнаха, мотая башкой, упал и катается, рвет на себе волосы…
Не сказать, как я очутился на шаланде. Между нею и берегом была широкая полоса воды, я оступился на скользком камне и вымок с ног до головы.
Палуба усеяна блестящими гильзами. С кормы наносит разогретой похлебкой. Скоротечен, знать, был бой, похлебка остыть не успела…
Жужжа, садились на Петруху синие мухи, от его полосатой мокрой тельняшки шел парок. Я наклонился, поднимая с палубы какие-то мешочки. Они были очень тяжелы, замшевые, в орленых нашлепках печатей. Я их опустил в трюм и испугался, — вдруг взорвутся? Грохнула крышка люка, я отскочил и наступил Петрухе на руку. И тут меня чуть не стошнило. Помню, хотелось первым делом запереть трюм. Я заставил себя вернуться к люку и сунул в скобы поврежденный ломом замок: ничего, пока и так сойдет.
С одежды текло, в ботинках хлюпало и подошвы прилипали к палубе, печатали следы, быстро высыхавшие.
Подавая гудки, пароход подрабатывал колесами, но некому было принять чалки. Солдаты прыгали в воду и брели, поднимая над головой винтовки с примкнутыми штыками.
Окончательно я пришел в себя, когда на баржу вскарабкался Якуня. Он был подпоясан кнутом, в руке зажимал картуз, гильз насобирал и побрякивает.
— Ловко я, правда? — сиял Якуня всеми веснушками. — Ить кнутик-то у меня… Сам плел! Ить я бедовый: ухо режь, кровь не капнет! В амбаре кажжину щель знаю — заточусь, так с собаками не найдешь!
— Ну-ка, брысь отсюда! — прервал я его похвальбу.
— Ты чо, горожанин? — удивился подпасок. — Одурел или чо? И-и-и, чокнулся… Да кабы я их не увез, они бы Куделина убили до смерти! Ты чо? Чо?!
Дрова рассыпаны. Лом брошен. «Не порадок», — упрекнул бы Ян. Я поднял кортик и сунул в карман.
— Сережа…
Кортик продрал карман, лезвие холодило мне бедро. Я держался за карман, будто из страха, что оброню кортик, и он, ударившись о палубу, заглушит слабый шелестящий голос:
— Подойди, Сережа.
Когда перелезал через дрова, два-три полена посыпались за борт и поплыли по течению, белые, обколотые со всех сторон на лучину.
Отец лежал на боку, в вытянутой руке стиснут маузер.
— Зову, зову — не откликаешься. Чей пароход-то швартуется?
Я помнил: надо помочь отцу. Прежде всего! Пока тащился к шаланде, барахтался, оступившись с камня, запирал люк — все помнил, что не сделал чего-то главного. Помнил и никак не мог вспомнить, что же нужно сделать.
— Наши, папа, — сказал я. — Наши! Я сейчас.
Еле двигался я, ноги подгибались в коленях. В кубрике вытащил отцовский сундучок и в белье нашел чистое полотенце.
Еле держусь, голову кружит… Ничего, ничего, недолго осталось, дотерплю.
— Твой пост, тебе пост передаю, — зашептал отец. — Без команды не покидай. Урпина держись… Держись Урпина!
На моих руках отец обмяк, поник головой.
— Якуня, скорей на пароход, — окликнул я подпаска. — Скажи, на барже раненый…
Отца унесли на пароход. С отрядом врача нет, за ним — я узнал — послали в село.
Оставшись один, я подошел к Петрухе. За минуту до смерти приплясывал этот дурень, орал несусветное. В чем же причина?
Документов при Петрухе не было. Но в карманах я обнаружил два увесистых замшевых мешочка. Точно таких, какие скинул с палубы в трюм. Теперь я не испугался. Развязал мешочек… Золото! Монеты! Никогда столько золота я не видел. Погоди…
Так вот что у нас в трюмах… Вот что!
Я принес замок от отцова сундука и запер трюм, пломбу на место пристроил, а ломаный замок забросил в воду.
«Большое дело», — говорил Куделин. Куда уж больше.
Взбежал по трапу Павлин Виноградов. Одет в гимнастерку и сапоги. Щеки впали, острее выпирают скулы.
— Здорово, братушка, — сунул он сухую горячую руку. — Как ты опять обновил фонари? Разукрашен, хоть любуйся! Что, жарко было?
— Порядок, — сказал я. — Нормально.
— Порядок, говоришь?
— У Едемских не пропадает…
Виноградов опустился на крышку люка.
— Зачем звал? Пожалуйста, покороче, братушка, дел у меня по горло.
— Как вы могли решиться, — горбясь, стиснул я руки в коленях. — Ведь груз-то!..
Неожиданно для меня он тихо рассмеялся:
— А что? Просто и надежно.
Я даже поотодвинулся от него. Потом опустил голову: ну да… Сложные задачи, как правило, имеют простое решение.
— Кто поведет баржу? — спросил я, уже обретая уверенность.
— Давай, Серега, свои соображения.
— Проще — мне вести… Но я-то Серега, а не Сергей Алексеевич.
— Хотел бы я быть на твоем месте в твои годы, — вымолвил Виноградов едва слышно. Его рука тяжело легла на мое плечо. — Нынче Едемским Россия поручена — из этого, братушка, исходи.
Архангельск, 2-е августа
Остров Мудьюг — песчаные отмели, просоленные морем дюны, каменная башня маяка…
Блиндажи, орудийные капониры сооружали тут уже в разгар войны. Для защиты морских подступов к порту.
Под надежным прикрытием пушечных дул шли из Архангельска транспорты с зерном, лесом, пушниной, в Архангельск — с боеприпасами, снаряжением. Легко взрезая волну, проплывали «Император» и «Императрица», совершавшие рейсы в Америку.
Орудия на Мудьюге молчали всю войну. Германские рейдеры не решались углубляться во внутренние воды России.
Весной 1918 года на Мудьюг зачастили гражданские и военные лица. Утюжили залив тральщики, добавляя к прежним новые минные заграждения.
Распоряжался работами военный в черной шинели со споротыми погонами. Он наезжал в окружении свиты, заучено именовавшей начальника «вашим превосходительством». Бывший адмирал ронял с отеческой ворчливостью:
— Попрошу, господа, не титуловать! Согласно приказу народного комиссара предписано обращение: «товарищ». Товарищ Викорст — извольте запомнить.
К имевшимся на острове шести орудиям добавили два — «для уплотнения ответного огня».
— Мудьюг неприступен, — докладывал адмирал Викорст в губисполкоме. — Принимая во внимание минные поля, мощь береговой артиллерии, ответственно заявляю: архангельский порт на замке.
Между тем оборонные работы продвигались медленно. Первая партия землекопов с Мудьюга бежала. Ее разогнали комары. Тогда прислали под конвоем «принудиловцев» — из буржуйской публики. Комары не вняли разнице, поедом ели и принудиловцев. Тральщики частенько без дела простаивали на якорях: то одного не хватало, то другого…
1 августа рано утром артиллеристов подняли с нар по тревоге.
Ежась от стылой сырости, наплывавшей с моря, расчеты заняли места по боевому расписанию.
Горизонт обкладывали дымы: к Мудьюгу приближалась эскадра.
— Семнадцать транспортов, три крейсера, — доложил сигнальщик.
— Это война, — сказал комиссар батареи Кукин командиру артиллеристов Ошадчему.
Транспорты застопорили ход точно вне пределов досягаемости батарей. Впереди выдвинулись крейсера. Суда были изготовлены к бою, с одного спускали на воду гидроплан.
Замигали острые вспышки света. Сигнальщик передал Ошадчему: командующий союзной эскадрой адмирал Кемп предлагает ультиматум о немедленной сдаче.
— Наш ответ солдатский, — сказал Ошадчий. — Батарея… Огонь!
Рев орудий прокатился над островом, тяжелые снаряды, буравя воздух, понеслись в ' сторону моря. Один крейсер получил повреждение, на другом было отмечено загорание.
Вражеский аэроплан — о нем забыли в суматохе боя — подкрался сзади. В воздухе запорхали листовки.
— В пороховом погребе пожар, — подбежал к Ошадчему вестовой.
Летчик заведомо был, видно, проинструктирован, куда положить бомбу.
Взяв мористее, крейсера обошли минные поля и очутились в «мертвой зоне»: орудия Мудьюга, после работ, проведенных адмиралом Викорстом, были не только скученны, но и лишились кругового обстрела.
На беззащитную батарею, блиндажи с крейсеров обрушился град снарядов.
Листовки, подхваченные огненным смерчем, вспыхивали, черными хлопьями взмывая над дюнами.
Сотрясалась земля, тучи пыли, песка накрывали остров.
Батареец с обожженным лицом орал то, что было у всех в мыслях:
— Измена!
Высекая ободьями колес искры, ночью грохотали по булыжнику армейские фуры. В Банковском переулке и на Набережной корячились на перекрестках пулеметы. Выставленное ограждение из латышских стрелков близко не допускало посторонних лиц: шла эвакуация банка, губернских учреждений, архивов.
Голосили буксиры, снуя между городом и Бакарицей, перевозя к железнодорожным путям людей, грузы, имущество.
