Иван Полуянов - Седьмой патрон
Голосили буксиры, снуя между городом и Бакарицей, перевозя к железнодорожным путям людей, грузы, имущество.
В Совет обороны, заседавший без перерыва, поступали тревожные сообщения. К Обозерской движется пеший отряд под командой английского полковника Торнхилла, угрожая перерезать железную дорогу на Вологду. Повреждения крейсеров во время боя у Мудьюга хотя и привели к задержке десанта, тем не менее с часу на час эскадру следует ожидать у города. Мудьюг пал. На суда, предназначенные к заграждению двинского фарватера, завезен подмоченный пироксилин, капсули неисправны. Склады с остатками боеприпасов до сих пор не подорваны, связи с ними нет.
На конспиративной квартире только что закончилось совещание с лидерами «демократических сил». Были распределены некоторые министерские портфели, обсужден и одобрен текст воззвания к населению Северной области. Хотя подготовил его сам премьер, он же и был против немедленной публикации:
— Мы народные избранники, наша власть зиждется на подлинном представительстве.
Чайковский оперся пальцами о стопу бумаг. Предусмотрено в основном все. Разработан даже уголовный кодекс. Основное положение, которым надлежит руководствоваться судам: партия большевиков, советские учреждения, комитеты и так далее — суть преступные организации, одна принадлежность к коим влечет уголовное наказание.
Военная контрразведка — свои люди. Капитан Костевич, ответственный за склады боеприпасов, адмирал Викорст, полковник Потапов… Наши, всюду свои люди!
— Господа, надеюсь, это наше последнее подполье. Расходиться предлагаю, однако, по одному.
Жестом премьер задержал представителя союзных посольств. Подождал, когда остальные разойдутся, и сказал по-русски:
— Георгий Ермолаевич, конфиденциально…
В душе Чайковский побаивался своего военного министра. По паспорту подданный британской короны Томсон, в недавнем прошлом офицер-подводник, служивший в английском флоте, связной посольств, — кто он в действительности, этот Чаплин? Ярый монархист! Не противоестествен ли «симбиоз» с ним социалиста, «отца русской демократии» Николая Чайковского?
Под окнами зацокали копыта. Чайковский с живостью, какую трудно было в старце заподозрить, повернулся и на щелку отодвинул плотную штору: по мостовой скакали всадники в бурках и бешметах, увешанные оружием.
— Ротмистр Берс с ингушами, — пояснил Чаплин. — Беломорскому отряду Берса поручен большевиками Архангельск. Разумеется, по рекомендации полковника Потапова.
— Позвольте, голубчик, — выразил Чайковский неудовольствие, — что же Берс нарушает покой обывателей? Мягче надо. Не столь вызывающе. Мягче в формах, жестче на деле.
— Казначейство пусто, — произнес неожиданно Чаплин, следя, какое впечатление произведет новость на «судака с морожеными глазами», как он мысленно окрестил Чайковского. — Большевики выкачали сейфы до дна. В банке ни копейки наличными, ваше превосходительство.
— Мелочи, — обронил премьер. — В Архангельске скопилось льна, пиломатериалов, пушнины, других товаров на миллионы. Будем торговать. Союзники имеют намерение брать в концессии, например, Мурман, лесные и зверобойные промыслы. Полагаю, не без компенсации. Мы будем и торговать, и торговаться.
«Социалист, народник! — внутренне напрягся Чаплин. — Сидит, как мышь в подполье, и уже Россию базарит, сука!»
Бесшумно вошла горничная. Присела в книксене, держа в руках поднос. Чайковский взял с подноса телеграмму и хмуро вскрыл запечатанный бланк. Несколько строк им читались и вновь перечитывались. Наконец землисто-серое лицо его просветлело:
— В Казани завязались бои, на нашей стороне чехословаки… Между прочим, дело в Казани, как недавно в Ярославле и Муроме, возглавляют… к-гм… люди Савинкова, — не удержался и уколол Чайковский. — По мнению некоторых господ офицеров — цареубийцы!
«Из Ярославля твой Савинков еле ноги унес», — злорадно подумал Чаплин и, наклонив голову, щелкнул каблуками:
— Поздравляю, ваше превосходительство! Теперь позвольте быть свободным. Честь имею.
Горничная со свечой проводила к черному ходу. Подала Чаплину трость и кожаный саквояж — с ними визитер стал похож на доктора, вызванного в неурочный час к больному.
— Ауф видер зейн, — сказала она. — До-сви-даня.
Дом был немецкий, с добрыми немецкими порядками, незыблемости которых не коснулись ни война, ни революция.
Постукивая тростью и размахивая докторским саквояжем, Чаплин прошествовал по тротуару до середины квартала и внезапно шагнул к калитке, казавшейся запертой. Калитка пропустила. Чаплин дворами вышел на параллельную улицу.
Его ждали.
Дворник, подметавший тротуар, завидев Чаплина, распахнул дверцу в тесовых воротах и вытянулся, держа по швам руки в холщовых рукавицах.
— Вы еще метлой сделайте на караул! — проходя в дверцу, буркнул Чаплин.
— Привычка, извините, — отозвался дворник, запирая за ним. — Разрешите доложить… Из Вологды следовал специальный поезд комиссара Кедрова с воинской частью. Поезд не прошел — рельсы…
— С Двины что поступило? — перебил Чаплин.
— Странная шифровка — номер баржи и… — дворник замешкался, — и упоминается о «золотой свадьбе».
Чаплин унимал охватившее его волнение. Кто бы мог подумать… Миллионы золотом на какой-то задрипанной шаланде! Поздно узнали… Поздно?…
— Срочно связаться с нашими в Котласе, — приказал Чаплин, — Телеграф, я знаю, действует. Пусть примут меры. Пусть не церемонятся!
К исходу ночи заранее сколоченные из офицеров дружины высыпали на улицы. Ротмистр Берс с ингушами носился по городу. Хватали на улицах, врывались в квартиры. Усердие ротмистра подогревалось не только тем, что ему был обещан чин полковника — он его получит, как и титул графа Британской империи, — но и разграбленными штабными деньгами. Впрочем, дружинники, приданные отряду, также не терялись: волокли и тащили кому что подвернется.
Последние буксиры отчаливали на Левый берег — к железнодорожному вокзалу.
— Пулеметы на чердаки! — под ротмистром плясал взмыленный жеребец. — Орудие сюда!
Накануне по распоряжению полковника Потапова отряд Берса, как «наиболее боеспособный», получил полковую трехдюймовку.
Орудие с зарядным ящиком подоспело, когда отваливал от пристани пароход «Чесма»: из последних последними покидали город моряки флотского полуэкипажа, команды спешно затопленных ледоколов.
С чердаков по «Чесме» ударили пулеметы — в людское скопище на палубе, по иллюминаторам, по капитанскому мостику.
Завыв сиреной, судно закрутилось на месте, очевидно, потеряло управление.
— Прямой наводкой… — неистовствовал Берс. Слетел с коня и подскочил к артиллеристам. — Сыпь, братцы!
— Ваше благородие, — отшатнулся от прицела наводчик. — Русские ведь… Опять же детишки там, бабы.
— Застрелю! — рвал кобуру ротмистр. — Я тебе покажу «русских», мерзавец!
Орудие содрогнулось. Еще и еще — снарядами по палубе. Раскаленная сталь кромсала, рвала на части живую плоть.
Оставшиеся посыпались в воду.
— Живьем не брать! — надрывался ротмистр.
Кто не утонул, того приканчивали выстрелами в упор, штыками сталкивали в двинские волны.
В полдень над городом зарокотали английские самолеты. Поплыли листовки:
«Русские люди! Мы идем к вам на помощь. Главнокомандующий вооруженными силами союзников в России генерал-майор Ф. Пауль».
К вечеру на рейд втянулись крейсеры: французский — «Адмирал Оба», американский — «Олимпия», английский — «Антантив».
С Бакарицы и Исакогорки до города доносилась оружейная и пулеметная стрельба, и «Антантив» открыл огонь из корабельной артиллерии.
Деревянные бараки, домишки городской бедноты на Левом берегу вспыхнули, подожженные снарядами.
Под орудийные раскаты, при дыме, заволакивающем небо над городом, высаживались передовые части многотысячного десанта.
Гоп-компания
Сельцо Котлас превратили в город война и хлеб. Для соединения с железной дорогой была кинута сюда ветка, и широким потоком хлынул хлеб Сибири. Зерна ссыпали в лабазы; не хватало складов — прямо наземь. С открытием навигации безостановочно шла перевалка хлеба на баржи. Уплывала сибирская пшеница в Архангельск, а оттуда — за рубеж, в оплату снаряжения и оружия для русской армии, терпевшей нужду все военное лихолетье…
Кстати, наша баржа поступила в числе других из-за границы специально для перевозки зерна насыпью: железных шаланд на Двине, кажется, тогда не изготовляли.
Котлас — город, но избы, лишь бревенчатые избы по берегу. Вдоль берега суда и суда: белые пассажирские, крашенные охрой буксиры-колесники, баржи, катера. Барж, конечно, больше всего, — отличишь ли среди них мою, когда встанет на прикол? Затеряется, такая же, как все, трудяга с обшарпанными бортами.
