Владимир Короткевич - Колосья под серпом твоим
Раубич внимательно смотрел на Алеся. Был он среднего роста, но крепкого сложения, с короткой шеей и могучей, выпуклой грудью. Черные, как смоль, седые на висках волосы образовывали на затылке мощную гриву, а впереди падали на лоб косой скобкой. Лицо было широковатым в скулах, но приятным. Брови длинные, вычурно изогнутые и потому высокомерные, а лоб переходил в нос почти по прямой линии, как у древних статуй. Плотно сжатые губы большого рта, высокий лоб – все это гармонировало и делало в общем неправильное лицо по-мужски красивым.
Но самыми удивительными были глаза: холодные, карие, с такими расширенными зрачками, что райка, кажется, совсем не было. Это впечатление еще усиливали длинные и густые, совсем не мужские ресницы, от которых лежала под глазами мглистая тень.
Страшновато было смотреть в эти глаза. И все же Алесь смотрел. Лицо пугало, но одновременно чем-то притягивало. Тяжелое, изнуренное какой-то неотвязной думой, измученное и грозное лицо.
…Глаза без райка глядели в глаза мальчику, словно испытывая. И Алесь, хотя ему было почти физически тяжело, не отвел взгляда. С минуту длилась эта дуэль. И тогда на плотно сжатых губах Раубича появилась улыбка.
– Будет настоящий хлопец, – немножко даже растроганно сказал он. – Не средство, не игрушка чужой воли… Поздравляю тебя, пан Юрий.
Лишь когда Раубич отвел глаза, Алесь заметил, какая на нем странная одежда. Сюртук не сюртук, а что-то вроде короткой и широкой чуги, сшитой, видимо, первоклассным мастером из очень дорогого, тонкого серо-голубого сукна. Если б не это, Раубич выглядел бы старосветским дворянином из медвежьего угла.
Все остальное было обычным. Серые панталоны, забранные в сапоги на высоковатых каблуках. Все, кроме одного: запястье правой руки, жилистое и загоревшее, плотно сжимал широкий железный браслет, потемневший в углублениях, блестящий на выпуклостях, сделанный тоже мастерски. Алесь успел рассмотреть на нем какие-то трилистники, стебли чертополоха, шиповник на кургане и фигурку всадника на скачущем коне. От этих наблюдений его оторвал мягкий женский голос:
– Ярош, ты только посмотри, какой он сейчас хорошенький! Просто мальчик с портрета Олешкевича!
Оскорбленный этими словами, Алесь дернул головой вправо и встретил спокойный взгляд темно-голубых глаз полной женщины, которая стояла рядом с Раубичем. У женщины были русые волосы, уложенные короной, и очень женственная улыбка на привядших губах.
– Вот вам и мой старший, пани Эвелина, – представил его отец. – Видите, какой недоросль вымахал.
– Какой же он недоросль? – сказала пани. – Он просто хороший мальчик. Как раз товарищ моему Франсу. Познакомьтесь, дети…
Франс, черноволосый, матово бледный, в хорошо сшитом фраке из черного сукна, протянул Алесю руку. Тонкий рот учтиво и немножко заученно улыбался.
– Полагаю, вы теперь будете у нас частым гостем, князь, – сказал он по-французски. – Ваши торжества нравятся всем, и вы тоже.
Алесь поклонился. Поведение Франса забавляло его, но он успел заметить то, что спасало Франса и не делало смешным: какую-то скрытую иронию, с какой он относился к самому себе.
– Почему вы не привезли своей младшей? – вежливо спросил пан Юрий. – Старшую я заметил. А Натали нет…
– Что вы, – улыбка пани Эвелины делала ее лицо особенно приятным, – Натали ведь только два года.
– Это детский праздник, – подчеркнул отец, – поэтому я и пригласил всех. Для таких гостей мы отвели отдельную комнату с игрушками.
– Я думаю, в следующий раз мы исправимся, – сказала пани Эвелина. – А пока что где же старшая?
В этот момент из толпы гостей вышла девочка года на два моложе Алеся, по-детски длинноногая, в белом, колокольчиком платьице, открывавшем ее загорелые сильные ноги.
– Notre enfant terrible [43], – с улыбкой произнесла пани Эвелина.
Enfant terrible приближалась к ним довольно решительно и почти тащила за руку Ядзеньку Клейну. Та едва поспевала за своей мучительницей.
– Вот! Вот она, Ядзя! Ей не удалось убежать от меня, – сказала девочка.
– Здравствуй, Ядзенька, – наклонилась пани. – А ты, Михалина, веди себя прилично. Вот мальчик, которого сегодня постригли, познакомься с ним.
– Его только сегодня постригли? – приподняла брови девочка. – Совсем как девочку… Бедный!
Глаза Раубича смеялись. Он искоса взглянул на пана Юрия и встретил его веселый взгляд.
– Не придирайся к словам, Михалина, – сказала пани Эвелина.
– Ма-а, – капризно протянула девочка, – ты же знаешь, я не люблю…
– Не придирайся к моим словам, Майка, – более мягко повторила мать.
– Не буду. Ей-богу, не буду. – И взглянула на Алеся холодноватыми глазами. – У вас какое-то совсем крестьянское имя, мальчик, – птичьим голосом пропела она. – Почему бы это?
Алесь рассердился:
– А почему это у вас такое странное имя, маленькая девочка?
Её белое шелковое платье приятно оттеняло слабый золотистый загар. Волосы были собраны в высокую прическу, смешную на детской головке.
"Если бы не вредный язык, совсем неплохая была б девчонка. Оттаскать бы тебя за косы, знала б, как шутки шутить".
Девочка вздохнула и первая отвела взгляд. Губки ее дрогнули, словно от обиды. Однако она сдержалась и внешне спокойно поправила на плечах кружевную накидку. Когда она это делала, ее руки оголились выше локтей – неловкие, тоненькие, как стебельки, руки с острыми локотками. И это как-то примирило с ней Алеся, потому что он почувствовал себя более сильным.
Отец подмигнул Раубичу, и взрослые перестали обращать внимание на детей. Пан Юрий подал знак музыкантам, и те заиграли какую-то торжественно-грустную мелодию.
– Крепостной капельмейстер Вежи написал, – сказал Раубичу отец. – Специально к этому дню…
Музыка звучала с какой-то таинственной, гордой силой. То ли тростник шумел на бескрайних болотах, то ли слышался во тьме устало-мужественный шаг тысяч ног? И, пронизывая это серебряным голосом, вела соло труба.
У Алеся сжало горло.
Он бросил взгляд на Раубича и увидел опущенные свинцово-тяжелые веки.
– Название? – спросил Раубич отрывисто.
– "Курганный шиповник", – ответил отец. – Пожалуй, мрачновато для такого дня. Но Вежа настаивал.
– Правильно сделал Вежа, – после паузы сказал Раубич.
Труба умолкла.
Гости стояли, немного смущённые таким началом. И в этой тишине отец вышел почти на середину зала.
– Почтенные панове! Сегодняшний день – первый день юности моего сына. Музыка, которой вы были так удивлены, была написана для него и исполнялась для него.
Отец был почти неприятен Алесю в эту минуту. Мальчик взглянул на Раубича, встретился с ним взглядом и понял, что тот переживает сейчас то же самое.
– Сегодня праздник детей, – продолжал отец, – и поэтому первый танец принадлежит им. Дети, станьте в пары… Алесь, выбери себе пару.
Непонятно, как это получилось, но Алесь стал рядом с Майкой и протянул ей свою руку… За ним, во второй паре, оказались Франс с Ядвигой, потом Мстислав с какой-то девочкой, еще и еще пары.
Торжественно грянул оркестр на хорах, и полились медленные звуки полонеза.
И тогда Алесь, почувствовав вдруг какую-то особую ловкость и легкость, чинно повёл свою "даму" к двери в маленький зал, которая совсем по-волшебному сама отворилась перед ними.
…Весь вечер Майка была изменчива, как апрельский влажный ветер. То сама искала его глазами, то вдруг не обращала внимания на то, что он ищет ее. Свободно могла завести с Мстиславом разговор о том, какие смешные слова в языке крестьян и как они смешны и неуклюжи сами. И, хотя это было несправедливо, Мстислав мучительно краснел за друга и ещё за себя, потому что она с ним заговорила, а ему это было приятно.
Алесь приглашал ее на каждый танец и видел, как сразу меняется ее капризное личико, делается покорным и почти безвольным: опущенные длинные ресницы, слегка улыбчивый рот… Она шла с ним в танце именно так, как хотел он, а в перерывах между танцами снова широко раскрывала глаза и говорила:
– Жаль, что у детей нет бальных записных книжек… О, если б были!… На этом балу я собрала бы много записей…
И Алесь снова сердился. Один раз даже пригласил на мазурку маленькую Ядзеньку Клейну. Заметил, как охотно она подала ему ручку, как радостно вздохнула, как засверкали ее кукольные большие глаза.
…А потом был перерыв, когда разносили мороженое. И тут Ядзенькой занялся Франс. Принёс ей вазочку с мороженым, стал возле нее, потом повел ее на террасу.
Тут и подошла к Алесю Майка. Сама. Он стоял на террасе, глядел на разноцветные китайские фонарики, которые живописно убегали в темноту аллей. Майка стала рядом, кутая плечи в белую накидку.
– Скучно, когда нет танцев, – сказала она. – Я танцевала б целых три дня. А вы?
