Елена Съянова - Гнездо орла
— У тебя что-то случилось? — спросил он Лея, который наконец закурил.
Тот отрицательно покачал головой.
— Так пойдем, — снова предложил Геринг. — У Шахта не то что в Бергхофе, кухня отличная.
Роберт снова покачал головой.
— Ты, может быть, плохо себя чувствуешь?
— Может быть.
Геринг подошел и сел рядом.
— Я сразу заметил. Ты бы сказал, а то я накричал на тебя. Извини. Позвонить Брандту?
— Нет, позже. Я немного посижу тут, соберусь с мыслями. Нужно же, наконец, решить проблему. — Он прямо посмотрел на Геринга, тот усмехнулся:
— Тебя, старина, трудно понять. В нормальном состоянии не желаешь решать, а в таком вот, да к тому же когда я сам предлагаю отложить…
— А пока ты споешься еще с кем-нибудь?
— Неправда! — возмутился Геринг. — Вздор ты говоришь!
— Может быть. Все равно откладывать некуда. Бомбардировщики нужно… делать, а не трюки показывать.
Геринг пожал плечами: «С этим кто же спорит?»
— После обеда и поглядим. А сейчас мне… подумать нужно.
Ночью в Бергхоф позвонил доктор Брандт. Он как мог осторожно обрисовал Гессу ситуацию с Леем. Консилиум лучших столичных врачей никак не мог поставить диагноз и начать лечение.
— Вы сами решите, как сообщить вашей сестре, но, боюсь, что ей лучше… поторопиться.
У Рудольфа похолодело в груди. Если энергичный, неутомимый оптимист Брандт говорит такое…
— Но что-то вы делаете? — спросил он.
— Я взял на себя ответственность и назначил лечение. Все видимые мне симптомы дают картину общего заражения крови.
— Постойте!.. — Рудольф на мгновение зажмурился: что-то промелькнуло в его сознании, что-то очень важное, но чересчур быстро. — Если я вспомню, я вам позвоню.
Он положил трубку и походил по комнате, сильно стиснув виски. Бесполезно… Если снова мелькнет, то только само, конечно.
Гесс оставил жене спокойную записку, сославшись на какое-то дело, и тут же сел в самолет. И внезапно уже в воздухе, вспышкой, возникло перед ним широкое лицо Бормана, что-то говорившего Лею… в оранжерее. То это или нет, Рудольф не стал анализировать, но, едва переступив порог берлинской клиники Карла Брандта, позвонил Борману. Мартин перебил его после первых же фраз: доктор Лей сильно уколол руку в цветочной оранжерее в день рождения леди Юнити и он, Борман, сразу предупредил его о возможности инфекции, но тот проигнорировал. Таким образом, диагноз Брандта был подтвержден. Врачи сразу развили бурную деятельность, а усталые Геринг и Ламмерс поведали Гессу печальную хронику минувших вечера и ночи, когда все еще пребывали в растерянности и уже начали подумывать о «пышных похоронах».
— Ты не представляешь, что это было, — жаловался Геринг, всю ночь вместе с Ламмерсом остававшийся в клинике Брандта. — Я ему говорил: поезжай домой, ты болен! Сто раз повторил — потом, после все решим. Но ведь упрямый, как баран! После перерыва попросил слова… Стенограммы я пока забрал — после поймешь, почему. Ну, а когда потерял сознание, веришь ли, мы об него буквально обожглись. Раскаленная печь какая-то! Живой огонь.
— Да еще эти господа тут всю ночь руками разводили, — ворчал Ганс Ламмерс. — По какой, спрашивается, логике ничего не делать лучше, чем делать хоть что-нибудь?!
Геринга попросили к телефону. Накануне вечером он отправил одного из своих асов в Лондон за каким-то новым препаратом, о котором Брандт говорил, как о «соломинке». Препарат только что доставили.
— А если не поможет? — спросил Гесс вышедшего к ним Брандта. Тот покачал головой. Едва войдя, он быстро поискал глазами Маргариту и, не найдя, как будто еще больше озаботился.
— Все в воле божьей, — отвечал врач и, кивнув всем, снова вышел.
Странные слова в устах атеиста и бригаденфюрера СС ни у кого сейчас не вызвали удивления.
Вообще это был странный день, странный прежде всего тем, что никто из находящихся в клинике Брандта не глядел на часы. Время измерялось сообщениями врачей — сдержанными до безнадежности.
Чтобы как-то отвлечься, Гесс ушел в кабинет Брандта читать переданные ему Герингом уже расшифрованные стенограммы заседания Финансовой комиссии. В основном, в них не оказалось лично для него ничего нового, поскольку позицию Лея в отношении поддержки фундаментальной науки он знал и разделял, однако, когда приехал Гитлер, Рудольф все же убрал документы подальше: над ними еще предстояло поразмышлять, прежде чем показывать фюреру.
Гитлер был раздражен и расстроен. Он уже знал всю историю от Бормана и от Феликса Керстена, который считал себя отчасти виновником случившегося с Леем, поскольку сделанный им массаж сыграл свою роль.
Не увидев в клинике Маргариты, Гитлер, однако, заметно успокоился.
— Но может быть, тебе все же следовало бы ей сообщить, — намекнул он на ожидаемые последствия. — Ты только представь себе, что она тебе после выскажет!
— После… пусть выскажет, — поморщился Рудольф. — Она сама сделала все, чтобы я и в такой ситуации не допустил ее приезда в Берлин.
Даже Адольфа слегка покоробило:
— Руди, все-таки не чересчур ли ты… — начал он. — Что же, ей так никто и не скажет? Брандт считает, что после кризиса Роберту предстоит как минимум месяц постельного режима, и как же тогда им…
— Она пусть сидит с детьми в Бергхофе, а его туда к ней отправим.
Гитлер усмехнулся:
— Я понимаю, ты сердит на обоих, но… Лея багажом пересылать — это уж совсем как-то…
— Он ее приезда сюда не желает еще больше, чем я. Так что другого выхода все равно не вижу.
К ним вышел Брандт с хорошей вестью. Температура, наконец, понизилась, и Лей пришел в себя.
— Я сказал, что мы ему перекачали столько крови, что почти всю сменили, — нервно усмехался Карл. — А он на это выразил надежду, что, конечно же, — на арийскую.
— Юмор — хороший признак, — кивнул Гитлер.
Они осторожно прошли в палату несколько сюрреалистического вида от обилия в ней новейшей медицинской аппаратуры. К ней пациент подключался проводами и разноцветными трубками. Гитлер, всегда неприятно озабоченный собственным здоровьем, глядел на все эти медицинские новшества с большим уважением. Брандт показал им какой-то мутноватый раствор в пробирках, сказав, что именно этим английским препаратом Лея и вытащили практически с того света.
— А у нас почему такого не производят? — нахмурился Гитлер.
Лей в это время открыл глаза. В его взгляде, обращенном на Гесса, тот прочел понятный ему вопрос.
— Нет, ее нет здесь. И она ничего не знает, — отвечал он, — Но если ты хочешь ее видеть…
Лей, как мог энергично, покачал головой. Он собрался что-то сказать, но Рудольф его опередил:
— Молчи. Я все понимаю. Как только можно будет, мы тебя аккуратненько доставим в Бергхоф, так?
Роберт с готовностью кивнул два раза и перевел взгляд на Гитлера. Тот слегка пожал ему руку.
— Когда такое случается, поневоле начинаешь думать о преемнике, — посетовал уже в машине Гитлер, когда они вдвоем уезжали из клиники Брандта.
— Не рано ли? — возразил Рудольф.
— Рано или поздно, но придется о нем объявить. Или о них.
Это было что-то новое, и Гесс напрягся, однако виду не показал, понимая, что Адольф проверяет на нем какие-то свои соображения.
Соображения эти были совершенно «крамольные» с точки зрения всей национал-социалистической идеологии, а главное — технологии власти, и Гесс отреагировал так резко, как, конечно, никогда не позволил бы себе в присутствии третьих лиц:
— Абсурд! О «них» не может идти и речи. За такие мысли я бы поставил к стенке.
— Кого, меня? — улыбнулся Адольф.
— Любого, кроме тебя! Лю-бо-го.
— Но сам-то ты преемником быть не желаешь?
— Дело не в желании, а в пригодности.
— Кого ж тогда? Этого… мазохиста с перелитой арийской кровью? — Гитлер вздохнул. — А ведь с ним Германия была бы еще счастливей, чем с тобой.
— Пожалуй. — Рудольф тоже вздохнул, с мягкой улыбкой. — Но так же недолго, как Маргарита.
Оба некоторое время молчали.
— Да-а, выбора у меня, похоже, нет, — наконец задумчиво протянул Гитлер.
— К счастью, Адольф. Потому что выбирать пришлось бы между…
Они переглянулись, без слов понимая друг друга.
(Если б возникла у них необходимость закончить фразу, то она прозвучала бы так: «Потому что выбирать пришлось бы между Герингом и Гиммлером».)
— Я думаю, через год Герман созреет. А вот Хайни я бы придержал. Для этого отлично подходит Гейдрих.
Гитлер молча кивнул и прикрыл глаза. Его Руди, как всегда, помог ему справиться с сомнением.
Злополучные стенограммы заседания Финансовой комиссии от 24 ноября чрезвычайно интересовали Бормана, и он прямо обратился к Гессу с вопросом: когда тот передаст их фюреру?
